Новая история колобка, или Как я добегалась
Я многозначительно замолчала, скосив взгляд на своих спутников.
Всеслав Всеволодович шел по мощеной камнем дорожке, которую дворники успели отчистить от снега, и с любопытством вертел головой. Мирослав Радомилович был более сдержан в проявлении интереса, но тоже осматривался. Как приценивался. Когда этот оценивающий взгляд остановился на мне, я только чудом выдержала его, не отвернулась, а, как будто бы даже обрадовавшись вниманию, махнула рукой за пушистые елки и продолжила экскурсионный треп.
Когда Максим, много лет назад, получив в наследство здоровенный кус земли рядом с заповедником, закладывал базу отдыха, он не экономил место, потому что его здесь было действительно много. А еще он постарался быть максимально бережным к родительскому наследию.
Поэтому в “Тишине” нет заборов, кроме внешнего грозного частокола. Уединенность между избушками создают живые деревья – частью оставшиеся со времен Елистратовых-старших, частью досаженные уже позже, Максимом.
Осматривайся, сколько хочешь, кроме зеленых лап и шершавых стволов, ничего особо не высмотришь.
– Ваша избушка, Всеслав Всеволодович! – я эффектно развернулась и повела рукой в сторону седьмого домика, с таким видом, будто вот только вчера лично его весь день строгала, вместе с резной волчьей головой на коньке и деревянным кружевом, и теперь жажду предъявить широкой общественности.
А общественность, кстати, не такая уж и широкая. В плечах так уж всяко поуже Мирослава, тудыть его в качель, Радомиловича.
Интересно, кем они друг другу приходятся. Всеслав явно моложе, но не то чтоб намного – не сын (на что, кстати, ненавязчиво намекает отчество “Всеволодович”). Во всех предварительных переговорах звучало только его имя, услышь я хоть раз “Мирослав” – однозначно, зацепилась бы, но нет, ни разу же. И при “боевом построении” в момент прибытия Всеслав шел первым. И при заселении вперед пропустил только даму, Ольгу Радомиловну Шильцеву, которая хоть и другой фамилии, но явно той же породы. А вот ее плюгавого спутника и своего старшего родственника – ни-ни. И когда речь зашла об отдельном домике вместо номера, младший тоже постарался быть первым.
Что характерно, Мирослав на все это реагировал никак от слова вообще: спокойненько пер себе последним, улыбался персоналу так, что аж в обморок бедных девушек ронял, и даже бровь не дрогнула ни разу, выражая недовольство.
Что это может значить? Что это нам дает? И, самое главное, что с этим делать?
Ну, с последним вопросом всё понятно – в клювике Максиму отнести. А там уж он и с первыми двумя разберется.
Я еще раз улыбнулась дорогому гостю, прибывшему в наши е… глухомани аж из самой столицы. Ударно улыбнулась: чтоб ресницы, ямочки, лучики в уголках глаз, и чтоб грудь непременно взволновалась, пусть и прикрытая пуховиком.
Чем отвратительней настроение, тем ослепительней улыбка.
Развернулась ко второму:
– Мирослав Радомилович, нам нужно пройти немного дальше.
Узнал? Не узнал? Узнал? Не узнал?..
С одной стороны, улыбается. С другой стороны, он и Рите на ресепшене ничуть не хуже улыбался. С третьей стороны, я-то его почти моментально узнала. С четвертой – у меня последние три года перед глазами было очень устойчивое напоминание.
В животе похолодело. Неприятненько так. Моих драгоценных отпрысков на базе знала каждая белка (и мудро держалась на расстоянии). Да, детские круглые щеки и вздернутые носы сходство скрадывали, но все же оно было настолько очевидным…
Не паникуй, Лена. Рано паниковать!
Во-первых, это тебе очевидно, ты мать и в общем-то единственная здесь, кто отца этих детей в глаза видел (пусть и недолго, и большей частью, кхм… ладно!). Во-вторых, а даже если и сопоставят, чай не в дремучее время живем, имею право! Лишь бы только молчали…
Я свернула направо и повела источник своего беспокойства в глубь территории.
Развилка, другая – и вот она, двадцать четвертая избушка, “бык”. Одна из моих любимых кстати: именно здесь мы предпочитали останавливаться, когда случалось привезти на отдых Аду и мелких.
Небольшой взгорок, густо заросший лесом, перед крыльцом расчищено что-то вроде дворика, с которого улизнуть можно только в одном направлении, по каменной тропинке, а в другие стороны не пустит колючая ежевика. Достаточно перекрыть этот канал и можно не опасаться утекания колобчат от мамы с Адой.
– Вот ваш домик, Мирослав Радомилович, – для наглядности я указала рукой, что действительно, вот. – Обратите внимание на ограждение вон там, справа от тропинки – это второе краснокнижное дерево, живущее на территории нашей базы отдыха, будьте с ним любезны, оно было здесь гораздо раньше нас. К семи часам подадут ужин, но до этого в четыре у нас запланировано катание на санях. Сбор в гостевом тереме, дорогу можно найти по указателям, будьте внимательны, не заблудитесь…
Чем больше я вещала, тем шире становилась улыбка Мирослава, вдоль его и поперек, Радомиловича. И в конце концов он просто подхватил мою руку и поцеловал – каким-то совершенно естественным, рыцарским движением.
По-моему, аристократически вздернутая бровь в ответ на этот жест мне на редкость удалась.
– Спасибо за заботу, Елена Владимировна!
– Это моя работа, Мирослав Радомилович, – благосклонно отозвалась я с самым великосветским видом, мысленно всё ещё переживая сладкие молнии, разбежавшиеся от его губ.
Да чтоб тебя! Это вот как прикажете понимать!
И как мне теперь идти вот этими ногами, ты, Мирослав Радомилович, подумал?! Они же ватные!
Ладно, Ленка, давай, попробуй дедовским способом!
Левой! Правой!
Я плавно развернулась, надеясь величественно уплыть (скорее, скорее к себе в кабинет, там можно будет запереться и по стенам побегать!), когда столичный упырь меня окликнул:
– Елена Владимировна!
Еще раз спасибо тебе, боженька, что дал человечеству вздернутую бровь – вместо тысячи слов.
– Вы ведь что-то хотели у меня спросить?
Я? Хотела?! Ну да если предлагают – отчего бы не спросить!
– Как сокращается в быту имя “Всеслав”? – разрешила я себе пустое любопытство.
Мужчина запрокинул голову и неожиданно легко рассмеялся:
– Да Славик он! Только он этого обращения не любит. А вот меня можно звать просто – Мир!
Да иди ты! “Просто Мир”! Благодарствую, я уже один раз “попростомирилась” – три года нянчу!
Не снисходя до ответного разрешения обращаться только по имени, я улыбнулась ласково, как могла:
– Не опаздывайте на прогулку, Мирослав Радомилович! Я уверена, вам понравится!
“Просто Мир”! Нет, вы подумайте – “просто Мир”!
Он что, меня кадрит?!
Ни стыда, ни совести! Сволочь какая! Мать своих детей! Использовать в конкурентных игрищах!
Да как так можно вообще?!
Настроение, весьма паршивое с утра, абсолютно необъяснимо улучшилось.
И хоть я ничуть не сомневалась, что все эти реверансы в мой адрес, как и в адрес мужественной Ритки, исключительно из профессиональных интересов, было ничуть не обидно, а вовсе даже смешно. Во-первых – это бизнес, детка, здесь всё используют в соответствии с ситуацией. А во-вторых, Мирослав свет Радомилович – теперь я была уверена – даже не представляет, какая у нас с ним ситуация!
Отойдя от бычьей избушки на достаточное расстояние, я достала из кармана пуховика рацию.
– Рита?
– Да, Елена Владимировна?
– Собери смену, пожалуйста, я минут через семь подойду.
– Хорошо, Елена Владимировна.
А я ведь его искала тогда, почти четыре года назад. Ну, как – “искала”… Пыталась искать! Не хочу вспоминать лицо детектива, которому я смогла сообщить унизительно скудный арсенал примет мужика, которого хотела бы найти. Но я была молода, наивна, и считала, что ребенка делают двое, так что второй участник сего действа имеет право, как минимум, знать о своем отцовстве. Правда, поиски продлились недолго: первое УЗИ показало многоплодную беременность, и я люто пожалела о выброшенной на детектива сумме. Двойня пробивала широкую брешь в моем бюджете, и в изменившейся ситуации мне стало не до чьих-то абстрактных прав. Нужно было шустро соображать, как удержаться на плаву.
Некоторое время я пыталась найти выход и справиться со всем самостоятельно, а потом махнула рукой и пошла просить о помощи тогдашнего моего начальника, мирового мужика. Выложила ему все, как на духу… Он сказал, что зарплату мне повысить не может, но обещал подумать, чем помочь. И подумал. Где-то, во глубине Сибирских руд (вернее, среднеполосных лесов) был у него приятель, который что-то ему когда-то задолжал. И вот в счет погашения морального долга, мог попросить мой тогдашний начальник своего приятеля взять к себе на работу беременного администратора. Перейти предлагалось на такую же зарплату, что была у меня на тот момент, но в насквозь провинциальном Чернорецке матери-одиночке с двумя детьми на нее реально было выжить. Это вам не столица. К тому же чистый воздух, отсутствие пробок, заповедник под боком…
Растить детей в заповеднике показалось мне отличной идеей.
До сих пор считаю это свое решение неоспоримым доказательством моей гениальности. Мне после переезда сюда даже дышаться стало легче, и я весь остаток беременности пропорхала по окрестным лесам пухлым отожравшимся мотыльком.
В комнату отдыха на втором этаже, которую мы приспособили для проведения рабочих собраний, я подошла даже чуть раньше, чем через семь минут, но горничные вместе с администратором уже были на месте.
– Значит так, горлицы мои сизокрылые, – я обвела девушек взглядом, собирая внимание. – У нас в “Тишине” остановились важные гости из столицы. Напоминаю, что шуры-муры с клиентами у нас строго запрещены. Разговоры – на рабочие темы, информацию о базе предоставлять строго в официальных рамках. Начнете строить глазки – пеняйте на себя!
Этот инструктаж я проводила достаточно регулярно, но в свете столь эффектного появления Азоров, решила, что не лишним будет повторить. А потом, освежив в памяти сотрудниц еще некоторые рабочие требования, отбыла: нужно было еще найти Максима.
– Хорошо ей говорить, у нее Елистратов есть! – внезапно услышала я из-за неплотно закрытой двери и чуть не застонала: девушки, если уж вы обсуждаете начальство, то хоть убедитесь, что оно достаточно далеко ушло!
Но не застонала, а вовсе даже наоборот, дыхание затаила и приготовилась подслушивать без зазрений совести.
– Думаешь, Максим Михайлович с ней спит?! – изумился кто-то.
Разобрать приглушенные голоса не удавалось, но это явно новенькая спросила: байке сто лет в обед, старожилы в теме.
– Ну а чего она, по-твоему, здесь царицей ходит?
Вообще-то, сплетни у нас не приветствуются, но этот слух Макс самым жестоким образом пресекать запретил (сделал бровки домиком и сказал: "Лена, твою мать!"). Потому что чем больше горничных поверит в меня, тем меньше пристанет к нему.
Иногда какая-нибудь отчаянная из новеньких решает, что влегкую "подвинет старушку", и тогда мы с Елистратовым на спичках разыгрываем, кто будет её увольнять, потому что каждому хочется плюс в свою репутацию: мне – всевластной Владычицы Морской, ему – прочно занятого мужика. Цвирко, держащий эти самые спички, считает, что мы придурки, но его никто не спрашивает.
– Я не знаю, кто с кем спит, свечку не держала, – мрачно вмешалась Рита, – но у меня знакомая работала в “Щедрой поляне”. У них там тоже… приехали к ним клиенты, веселые и при деньгах, чаевые щедрые давали, с персоналом трепались обо всякой ерунде… Ну, эти дуры и рады стараться, языки развесили. Клиенты погостили, и уехали, а через пару месяцев мою знакомую уволили по статье, да с таким волчьим билетом, что ее на работу потом брать не хотели – парни эти из органов были, и под разговоры ни о чем, из нее всякого такого выудили, что владелец “Поляны” на взятках чуть не разорился лишь бы не сесть и бизнес не потерять. Так что я вас прямо предупреждаю: я работы лишиться не хочу. Если что замечу – сразу пишите по собственному, не дожидаясь, пока пинком попрут! Всё, всем работать!
Я хмыкнула, и быстренько свинтила в известном направлении – к Елистратовскому кабинету. Доложить, что я бдю, и вообще, поделиться наблюдениями.
– Лена! – выдохнула Адка в трубку вместо “алло”. – Ну что, как там твой визит?
– Визит не мой, а Елистратовский, – легкомысленно отмахнулась я, немного переживая, правильно ли угадала с дозой легкомыслия. С Адкой очень важно не пережать. – Пока все штатно, поселили. Сейчас развлечем, покормим… Они, правда, сразу работать хотели, но у нас так дела не делаются!
Перед катанием у меня выдалось всего минут пятнадцать свободного времени, и употребить его следовало с толком. Я и употребляла.
Адка хихикнула в трубку:
– А я всё хотела тебе позвонить и боялась, что помешаю! – призналась она. – А за мелких ты не волнуйся, я бабушке Маше уже звонила, утром они без капризов собрались, вещи она все нашла, такси решили не брать, пешком прогулялись, и прекрасно дошли, бабушка Маша говорит, по дороге считалочку про котенка выучили…
Я с трудом подавила стон.
Бедная, бедная Мария Егоровна! Как она нас всех, с нашей повышенной тревожностью и манией контроля, переносит?
Молока надо будет ей за вредность купить, вот что.
Птичьего.
– Ад, я тебя умоляю, не волнуйся ты и не проедай плешь Марии Егоровне! Если ей будет что-то от нас нужно, она сама нам позвонит! Ты с университетом связалась?
– Угу, в секретариате сказали, когда выпишут, справку обязательно принести, а пока – болеть спокойно.
– Как ты себя чувствуешь? – я проглотила комментарий на тему доброты секретаря, пожелавшей “болеть”, а не “поправляться”.
– Нормально, – судя по звуку, Адка зевнула, не разжимая челюстей. – Только спать всё время хочется.
– Ну и спи, раз хочется, – одобрила я. – Вечером заеду. Привезти чего-нибудь вкусненького?
– Ой, не надо, лучше домой едь, а то мелкие скучают! А мне ни…
– Ада.
– Воды мне купи и фруктов каких-нибудь. Только сладостей не вези, а то я разожрусь!
– Хорошо! Я пойду, Ад, работа. Но если будет что-то важное – звони!
Я нажала отбой и улыбнулась. Беспокойство, все еще сжимавшее сердце острыми коготками, начало потихоньку отпускать.
В сани, принадлежащие “Тишине”, вмещалось шесть человек. Однажды в них каким-то образом вместилось почти два десятка студентов, и с тех пор студентов признавать людьми я категорически отказываюсь.
Сегодня в сани вместились: я, великая и прекрасная (молчать! Метр пятьдесят пять – это прекрасно! И, хм, велИко…), Всеслав Всеволодович Азор, официальный представитель фирмы холдинга “Азоринвест”, Ольга Радомиловна Шильцева, его правая рука, Геннадий Витальевич Орел, личный помощник правой руки официального представителя, и Мирослав Радомилович Азор, очевидно, левая рука оного официального представителя.
Шестым был Максим, и счастливым он от этого не выглядел, потому что, ну, костюм же снять так и не удалось!
Счастливыми здесь вообще выглядели только я, потому что и сани люблю, и лошадей люблю, и план прогулки сама составляла, да Филиппыч, сидящий на козлах. Этот – в силу подлости характера.
Про Игоря Филипповича Новицкого у нас на базе говорили просто: по профессии егерь-лесовод, по должности инструктор-аниматор, по призванию сволочь.
Столичные гости не хотели кататься, они хотели работать, и переговоры пытались начать чуть ли не с порога, вместо заселения. Мы не то, чтобы работать не хотели – мы не хотели работать с ними. Поэтому переговоров сегодня не было и не будет, а прогулка – вот она!
Орловские рысаки перебирали ногами, трясли головами и звенели сбруей: прогулке они были рады, а потому явно примкнули к нашей с Филиппычем партии. Впятером мы имели очевидное преимущество над недовольными, если и не в численности, так в массе.
Мое место впереди, и ехать придется вперед спиной, но я и так люблю. Рядом садится Орел, что логично, а третьим на неудобное место вместо Макса, по долгу хозяина, самовольно садится Мирослав, и у меня внутри всё почему-то обдает жидким огнем. Это от его парфюма, не иначе. Люблю я вкусные мужские парфюмы, что поделать.
Ну, ничего. Только тронемся – запах сразу выветрится!
Игорь оглянулся. Убедился, что все в санях, все сидят. Шевельнул вожжами – и тройка серых в яблоках мягко взяла с места, уверенно направившись прямиком в забор.
Конные ворота плавно и величественно разошлись в стороны.
Эх, жаль, лошадей заранее сегодня не разогрели – тогда можно было бы и резвее тронуться. Обычно приближающийся частокол без признаков проема западает катающимся в душу!
Заснеженный проселок, сосны, синее небо и летящая тройка – что может быть лучше?
Разве что, всё то же самое, но молча. Но увы, на этой прогулке я снова экскурсовод, а переорать свист ветра – это не абы какие связки надо иметь.
Сани мчатся, щелкает над конскими спинами хлыст и ощущение полета всё ярче.
“Посмотрите направо, те деревья – это граница заповедника “Соловьиные Родники”, в который мы и направляемся, посмотрите налево, а вот этот лес совсем молодой, его своими руками высаживала лично я…
Щелчок кнута, и сани с небольшого обрывчика вылетают прямо на лёд.
Я держусь, даму милосердный Максим своевременно придерживает за талию, остальные звонко клацают челюстями.
“А сейчас мы едем по реке Елань, тут у нас в прошлом году легковушка газовой службы под лёд ушла!”
Что поделаешь, событий в провинции мало, и я злорадно делюсь тем, что имеется.
Филиппыч залихватски свистит – и кони совсем уж пластаются в беге, гудит под копытами звонкий лёд, замирает от восторга душа.
…только вот аромат парфюма отказывается выветриваться.
В заповеднике гости из саней вываливаются с такими лицами, будто уже не чаяли, что это случится. Игорь отправляется вываживать коней, приезжие торопятся отойти от саней подальше (никак опасаются, что в следующий раз лед может оказаться не таким прочным) и попадают в радостно потираемые руки сотрудников “Родников” (где столичные гости – там благотворительные взносы), а меня аккуратно придерживает за локоток Максим:
– Лен, это обязательно было, про легковушку рассказывать?
– Да ты что! Я же их только ради этого на речку и потащила!
Жаль только, что мое торжество быстро смазал один из работников заповедника, у которого Ольга Радомиловна не постеснялась тревожный факт уточнить.
– Какая легковушка? А-а-а, так если вы то место хотели посмотреть, это вам с другой стороны заезжать надо было – возле Осиповки стремнина, лед промывает… А вы от Лабазного приехали, там отмель, Елань чуть ли не до дна промерзает!
Мирослав, оглянувшийся, чтобы посмотреть с укором, получил в ответ только мою широченную улыбку.
– А на обратной дороге я покажу вам то место, где видели медведя-шатуна! – жизнерадостно ознакомила я гостей с продолжением программы, выбрав момент, когда сотрудников заповедника рядом не было.
А то ведь с этих кайфоломщиков станется объяснить, что шатун – событие сомнительной свежести и случилось еще до меня.
А после моего прибытия – ни-ни, ни одного шатуна.
Злые языки улавливают между этими явлениями некую связь, но обращать внимание на подобные слухи – ниже моего достоинства.
– Ле-е-ена, – еле слышно застонал рядом Елистратов. – Не надо шатуна! До туда же крюк здоровенный, пожалей лошадок!
– Да ничего, им не во вред, они здорово застоялись в последнее время! – Филиппыч возник рядом, довольно щурясь.
Начальник мрачно посмотрел на меня. На него. Безошибочно констатировал сговор. И попросил:
– Меня. Меня пожалейте. Как людей прошу!
На минутку я потеряла контроль над совестью и испытала угрызения, но могучим волевым усилием пресекла эту несанкционированную активность.
Вот сейчас я гостям шатуна не покажу, а завтра они страх потеряют, да?
– Лена!
Я скосила глаза на Елистратова и неохотно уступила:
– Ну, ла-а-адно…
Филиппыч за плечом раздосадовано хмыкнул, а начальник отправился исполнять долг гостеприимства.
Кстати, раз шатуна в программе не будет, у меня где-то час времени высвобождается. Улучив минутку, я перехватила Максима под локоток и поинтересовалась интимным шепотом:
– А можно я домой сегодня пораньше?
– Лена, блин! К чему все эти акции запугивания?! Я бы и так отпустил!
– Макс, ну ты как маленький. Не тебя же запугивали!
О, этот взгляд! Проникновенный, будоражащий, говорящий…
Говорящий: у тебя совесть есть? А если найду?
Вот право слово, взрослый человек, а такая детская вера в чудо!
– Катись, – буркнул он вслух.
Ему сегодня пораньше не светило. Ужин, банька, водочка, дев… Перебор. Девки на территории были строго запрещены, специализация у нас другая, семейная, и за допущенных на территорию работниц эскорта виновного казнили через увольнение. И, возможно, для кого-то Елистратов и мог бы нарушить собственные правила – но уж всяко не ради гостей, которые ему поперек души.
Я отчасти его печаль-тоску понимала. Но разделить не могла. У меня сегодня Адка.
И теперь, руля домой сквозь рано густеющие зимние сумерки, я думала без конца о белобрысой козе, сетовала на ее упрямство и безответственность по отношению к себе. Я ж ее еле-еле в университет запихнула. Дуреха так и собиралась положить себя на алтарь благополучия нашей большой-маленькой семьи только потому, что была убеждена, что я ее спасла от жизненной беспросветности.
Кто кого спас…
Шел пятый месяц беременности. Я тогда только-только устроилась на новую работу, и объезжала окрестности – знакомилась. Машина, выданная на работе и поименованная «Тигриком», довольно урчала мотором и дула в ноги теплом. Списанный армейский внедорожник, дубоватый на ходу и тяжеловатый для женской руки в управлении, но надежный и устойчивый на любой дороге, бодро месил дождевую грязь шинами. Погода последнюю неделю царила премерзкая. Будто кто-то там наверху опомнился и решил додать разом все недаденные за удивительно безоблачное лето осадки.
Любуясь относительно мрачными пейзажами, я заметила человека, бредущего по обочине, по той самой грязи, на своих двоих. Он сутулился и периодически пытался голосовать, но без особого успеха – участок трассы между городом и россыпью окрестных поселков был пусть и довольно оживленным, но желающих подобрать то ли подростка, то ли субтильного взрослого, не наблюдалось. Я бы тоже проехала мимо, блюдя собственное частное пространство и безопасность (мне теперь не только о себе переживать, а люди разные бывают), но беременность сделала меня сентиментальной. Я затормозила и сдала назад.
И это решение стало вторым неоспоримым доказательством моей гениальности.
Неожиданный попутчик оказался попутчицей – симпатичной светловолосой девчонкой с веснушками на носу, на вид ей было лет восемнадцать, а то и меньше.
– Аделаида, – представилась она, пристегнув ремень безопасности. – Это город, в Австралии.
– А я – Лена, будем знакомы, – этим не по возрасту серьезным глазам так и тянуло улыбнуться, и я улыбалась, с удовольствием и от души. – Замерзла? Чай будешь?
«Тигрик» голодно утюжил дорожное полотно – застоялся в гаражах “Тишины”, всё никак не мог накататься.
Настроение у меня было неубиваемо хорошим, впервые с того момента, как УЗИ показало мне двойню, пожалуй.
Рассосался гадский узел в солнечном сплетении, мешавший свободно дышать, и финансовый вопрос, висевший надо мной Дамокловым мечом, потерял остроту.
Место, где предстояло работать, мне понравилось, работу я знаю и люблю, начальник неплохой мужик и разрешил пожить на базе, пока не подберу квартиру в городе, и даже посоветовал надежное агентство…
Жизнь налаживалась.
– Ты чего пешком-то? – с беспечным видом забросила я удочку.
– Да так… Автобус уехал, вот и пришлось…
Она не очень хотела рассказывать, эта веснушчатая девочка со стылым отчаянием в глазах, но крокодилья хватка, прикрытая шуточками и беспечностью, чай в термосе и дезориентирующее пузо (никто не ждет подвоха от беременной, а зря, я вот, к примеру, была воплощением коварства!) сделали свое дело.
Адка ездила из Чернорецка, где училась, в райцентр, воевать с чиновниками за положенное сироте по закону государственное жилье. Битва эта не то, чтобы была проиграна, жилье-таки положено же, но скорее походила не на битву, а на затяжную осаду, где стороны в качестве боеприпасов обстреливают друг друга бумажками, к тому же противник не гнушался грязных приемов – например, продержать посетительницу под дверями до тех пор, пока она сама не уйдёт на последний автобус. Ада не унывала и отступать не планировала.
Слово за слово…
Она только закончила колледж, из общежития пришлось съехать. Все лето скакала по подружкам, неделю тут, неделю там, целых три, приглядывая за пустой квартирой уехавших в медовый месяц знакомых молодоженов. В свои восемнадцать с небольшим подрабатывала в ресторане. Мечтала о стабильности. Квартиру вот выбить. И работу.