Чудо в Андах. 72 дня в горах и мой долгий путь домой

Моей работой было встать во время «схватки» позади пригнувшихся игроков первого ряда, моя голова была втиснута между их бёдер, мои плечи толкали их бёдра, а руками я охватывал их сзади. Когда игра начиналась, я изо всех сил напирал на первый ряд и старался протолкнуть построение «схватки» вперёд. Я так хорошо помню это ощущение: поначалу тяжесть противостоящего построению «схватки» огромна, и кажется, что сдвинуть её с места невозможно. И всё же зарываешься ногами в землю, ищешь выход из безвыходного положения, отказываешься сдаваться. Помню минуты крайнего напряжения, когда я с усилием устремлялся вперёд, пока ноги не оказывались полностью выпрямлены, а тело, наклонённое параллельно земле, не становилось почти прямым, безнадежно упираясь в то, что казалось сплошной каменной стеной. Иногда казалось, что безвыходная ситуация длится вечно, но, если мы сохраняли свои позиции и каждый выполнял свою работу, сопротивление соперников ослабевало, и каким-то чудом неподвижный объект начинал медленно сдвигаться. Вот что примечательно: в момент успеха невозможно отделить собственные усилия от усилий всего построения «схватки». Нельзя определить, где кончается твоя сила и начинаются усилия других. В каком-то смысле ты перестаёшь существовать как отдельный человек. На краткий миг ты забываешь о себе. Становишься частью чего-то большего и более могущественного, чем мог бы стать в одиночку. Твои усилия и воля растворяются в коллективной воле команды, и, если эта воля сплочена и сфокусирована, команда устремляется вперёд, и «схватка», словно по волшебству, начинает сдвигаться.

Для меня это – сама суть регби. Ни один другой вид спорта не даёт такого сильного ощущения самоотверженности и единой цели. Думаю, именно поэтому регбисты во всём мире испытывают такую страсть к своей игре и такое чувство братства. Будучи молодым человеком, я, понятное дело, не умел выразить это словами, но знал, и мои товарищи по команде знали, что в этой игре есть что-то особенное, и под руководством «Братьев-христиан» мы страстно полюбили спорт, и эта любовь сформировала нашу дружбу и нашу жизнь. Целых восемь лет мы играли в регби во имя «Братьев-христиан»: только представьте себе, братство молодых парней с латинскими именами, гордо носящих ярко-зелёный трилистник[4] на спортивной форме, поглощено игрой с глубокими корнями в англоязычной культуре, и всё это под безоблачным небом Уругвая. Игра стала такой неотъемлемой частью нашей жизни, что многие из нас, окончив в шестнадцать лет школу «Стелла Марис», не захотели смириться с мыслью, что наши игровые дни остались в прошлом. Спасение пришло в форме клуба Old Christians, частной регбийной команды, созданной в 1965 году предыдущими выпускниками программы регби в школе «Стелла Марис», чтобы дать регбистам школы шанс продолжить играть в регби по окончании школьного курса.

Когда «Братья-христиане» только прибыли в Уругвай, мало кто в стране хоть когда-либо видел матч по регби, однако к концу 1960-х годов игра начала набирать популярность, появилось немало хороших команд, которым вполне по силам было бросить вызов клубу Old Christians. В 1965 году мы вступили в Национальную Лигу регби и вскоре стали одной из лучших команд страны, победив в чемпионате Уругвая в 1968 и 1970 годах. Воодушевленные успехом, мы начали планировать матчи в Аргентине и быстро обнаружили, что можем постоять за себя в схватках с лучшими командами этой страны. В 1971 году мы отправились в Чили и выступили очень успешно, хотя у нас были весьма сильные противники, включая сборную команду Чили. Поездка была настолько удачной, что было решено приехать в Чили ещё раз в следующем 1972 году. Несколько месяцев я с нетерпением ждал этой поездки, и, окидывая взглядом салон самолёта, ничуть не сомневался, что товарищи по команде разделили мои чувства. Мы столько пережили вместе. Я знал, что дружба, которую я обрёл в команде по регби, продлится всю жизнь, и был счастлив, что так много моих друзей летят со мной в этом самолёте. Среди них был Коко Николич, наш лок-форвард, один из самых крупных и мощных игроков команды. Энрике Платеро, серьёзный и уравновешенный, был «столбом»[5] – одним из самых крепких парней, которые помогали удерживать линию в «схватке». Рой Харли был крыльевым форвардом, он полагался на свою скорость, чтобы обогнать защитников команды противника и оставить из позади. Роберто Канесса был тоже крыльевым, одним из самых сильных и выносливых игроков. Артуро Ногейра – наш полузащитник, отлично владеющий пасом на дальнее расстояние, мастер самого сильного броска в команде. Стоило только взглянуть на широкую спину и мощную шею Антонио Визинтина, как становилось ясно, что это один из форвардов первой линии, именно на его долю приходится большая часть массы построения «схватки». Густаво Зербино, чьим мужеством и решимостью я всегда восхищался, был разносторонним игроком, умеющим играть в различных позициях. А Марсело Перес дель Кастильо, ещё один крыльевой форвард, был очень быстр, очень храбр, отлично умел заносить мяч и яростно проводил захват. Марсело был также капитаном нашей команды, лидером, которому мы готовы были доверить нашу жизнь. Именно Марсело принадлежала идея вернуться в Чили, и он упорно трудился, чтобы осуществить свой план: он арендовал самолёт, нанял пилотов, организовал матчи в Чили и сумел создать невероятный ажиотаж вокруг нашей поездки.

Были и другие – Алексис Хуни, Гастон Костемалле, Дэниел Шоу, и все – отличные игроки и мои друзья. Но самым давним моим другом был Гвидо Магри. Мы познакомились с ним в мой первый день в школе «Стелла Марис» – мне было восемь лет, а Гвидо был на год старше, и с тех пор мы были неразлучны. Мы с Гвидо росли вместе, играли в футбол и разделяли любовь к мотоциклам, автомобилям и автогонкам. Когда мне исполнилось пятнадцать, у нас обоих уже были мопеды, которые мы модифицировали по-дурацки – сняли глушители, поворотники и крылья, и мы гоняли на них в Лас-Делисиас, самое знаменитое кафе-мороженое нашего района, где вместе пускали слюни на девочек из школы «Саградо Корасон» по соседству, надеясь произвести на них впечатление нашими усовершенствованными тарахтелками. Гвидо был надёжным другом, с хорошим чувством юмора, всегда готовый шутить и смеяться. Он также был превосходным полузащитником в «схватках», быстрым и умным, как лиса, с крепкими руками и изрядным мужеством. Под руководством «Братьев-христиан» мы оба со всепоглощающей страстью полюбили игру в регби. Отыграв несколько сезонов, мы упорно работали, оттачивая наши навыки, и к тому времени, когда мне было пятнадцать, каждый из нас уже заработал себе место в стартовом составе команды «Стелла Марис» в разновидности регби-15. После окончания школы мы оба были приняты в Old Christians и провели несколько сезонов, счастливо играли и наслаждались активной жизнью весёлых молодых регбистов. Для Гвидо беззаботная жизнь закончилась в 1969 году, когда он повстречал красавицу – дочь одного чилийского дипломата – и влюбился в неё. Теперь она была его невестой, и он был счастлив вести себя прилично ради неё.

После помолвки Гвидо мы с ним виделись уже не так часто, так что я стал проводить больше времени со вторым моим давним другом, Панчито Абалем. Панчито был на год младше меня, и, хотя он тоже окончил школу «Стелла Марис» и был игроком школьной команды регби-15, мы с ним познакомились всего несколько лет назад, когда Панчито вступил в клуб Old Christians. Мы мгновенно подружились и за прошедшие годы стали очень близки, как братья, наслаждаясь крепкими товарищескими отношениями и глубокой симпатией между нами, хотя многие, наверное, удивлялись нашей дружбе. Панчито был нашим крыльевым – эта позиция требует сочетания скорости, силы, интеллекта, ловкости и молниеносной реакции. Если и есть гламурная позиция в регбийной команде, так это крыльевой, и Панчито идеально подходил для этой роли. Длинноногий и широкоплечий, невероятно быстрый и ловкий, словно гепард, он играл в регби с такой естественной грацией, что даже самые быстрые движения, казалось, давались ему без усилий. Панчито всё давалось легко и быстро, особенно преуспел он в другой своей великой страсти – умении подцеплять хорошеньких девушек. И ему ничуть не мешали светлые, как у кинозвезды, волосы или то, что он был богач и прекрасный спортсмен, наделённый природной харизмой, о которой большинству из нас можно было лишь мечтать. В те дни я был убеждён, что ни одна женщина на свете не могла бы устоять перед Панчито, стоило только ему положить на неё глаз. У него не было проблем с поиском подружек; казалось, девчонки сами находят дорогу к нему, а он кадрил их с такой лёгкостью, что иногда это казалось волшебством. Однажды, например, в перерыве матча по регби Панчито заявил мне: «У нас тобой двойное свидание после игры. Вон, видишь, те двое в первом ряду».

Я посмотрел туда, где сидели девушки. Мы с ними никогда раньше не встречались.

– Но как тебе это удалось? – спросил я его. – Ты же даже не уходил с поля!

Панчито только пожал плечами, но тут я вспомнил, что в начале игры он преследовал мяч за пределами поля рядом с тем местом, где сидели девушки. Он успел только улыбнуться им и сказать пару слов, но для Панчито этого было достаточно.

Для меня все было иначе. Как и Панчито, я тоже страстно увлекался регби, но игра никогда не давалась мне легко. Еще ребёнком я как-то упал с балкона и сломал себе обе ноги, так что из-за этих переломов колени у меня оказались слегка вывернуты кнаружи, что лишило меня ловкости, необходимой для игры в регби на самых эффектных позициях. Однако я был высок, крепок и быстр, так что меня поставили форвардом второй линии. Мы, нападающие, были хорошими пехотинцами, мы всегда толкались плечами в ракинге и моле, сшибались в «схватках» и высоко подпрыгивали, чтобы поймать мяч в «коридорах». Нападающие обычно самые рослые и сильные в команде, и, хотя я был одним из самых высоких игроков, для своего роста я был слишком тощим. Когда вокруг меня проносились высокие и крепкие фигуры других игроков, удержаться на ногах я мог, только решительно напрягая все силы.

Знакомство с девушками тоже требовало от меня больших усилий, но и тут я тоже никогда не переставал стараться. Я был так же одержим хорошенькими девушками, как и Панчито, но при этом, не переставая мечтать стать таким же ловким дамским угодником, как он, я понимал, что не принадлежу к его классу. Немного застенчивый, длинноногий и неуклюжий, с заурядной внешностью, да к тому же и в толстых очках в роговой оправе, я вынужден был признать, что большинство девушек вовсе не находят меня потрясающим. Не то чтобы я был непопулярен – нет, на свиданки и я тоже ходил, но было бы преувеличением заявить, что девушки выстраивались ко мне в очередь. Мне приходилось прилагать усилия, чтобы заинтересовать девушку, но даже когда мне это удавалось, всё шло не так, как я планировал. Однажды, например, мне удалось, после нескольких месяцев неустанных попыток, добиться свидания с девушкой, которая мне действительно нравилась. Я повёз её в Лас-Делисиас, и она осталась ждать в машине, пока я покупал нам мороженое. А когда я возвращался к машине, держа в каждой руке по рожку мороженого, я споткнулся обо что-то на тротуаре и потерял равновесие. Ноги у меня заплелись, я продолжил движение к припаркованной машине, выписывая зигзаги, лихорадочно пытаясь выпрямиться и не уронить мороженое, но у меня ничего не вышло. После я часто пытался представить себе, как всё это выглядело для сидевшей в машине девушки: вот её кавалер, шатаясь, широко выписывая кренделя, устремляется к ней с другой стороны улицы, то сгибаясь, то разгибаясь, разинув рот и вытаращив глаза, как блюдца. Его несёт к машине, потом он будто пытается нырнуть под неё, щекой ударяется в окно водителя, да так, что голова отскакивает от стекла. Затем он пропадает из поля зрения девушки, оседая на землю, и всё, что от него остаётся – два размазанных рожка мороженого, стекающего по окну.

Вот с Панчито такого бы ни за что не случилось бы, проживи он хоть пять жизней подряд. Он был одним из лучших, все восхищались его изяществом и легкостью, с которой он скользил по жизни. Но я хорошо знал его и понимал, что жизнь Панчито вовсе не так проста, как кажется. Под его очарованием и уверенностью скрывалось сердце меланхолика. Он мог быть язвительным и отстраненным. Часто впадал в долгое мрачное уныние и раздраженно молчал. И сидело в нём какое-то дьявольское беспокойство, которое иногда тревожило меня. Он всегда провоцировал меня множеством бестолковых вопросов: «Как далеко ты готов зайти, Нандо? Ты сумеешь списать на контрольной? Ты мог бы ограбить банк? А угнать машину?»

Я всегда смеялся, когда он заговаривал об этом, но не мог игнорировать скрытые вспышки гнева и печали, которые проявлялись в этих вопросах. Я не осуждал его за это, потому что знал, что всё это – результат разбитого сердца. Родители Панчито развелись, когда ему было четырнадцать лет. Для него их развод стал катастрофой, ранившей его настолько сильно, что он так и не смог оправиться, а в душе его поселилась боль. У него были два брата и сводный брат от предыдущего брака отца, но всё равно ему чего-то не хватало. Думаю, ему сильно недоставало семейного тепла и любви полной, счастливой семьи. Во всяком случае, я быстро понял, что, несмотря на все таланты, которыми он был наделён, всему тому, чему я завидовал, Панчито завидовал мне ещё сильнее, потому что у меня было всё, о чём он мог только мечтать – мои сёстры, бабушка, мать с отцом и пусть тесный, но наполненный счастьем дом.

Для меня Панчито стал скорее братом, чем другом, и моя семья относилась к нему так же. С того самого дня, как я привёл Панчито к нам, мои отец и мать приняли его как сына, так что он всегда воспринимал мой дом как свой. Панчито с радостью принимал мои приглашения, и вскоре он стал привычной частью нашего мира. Он проводил с нами выходные, путешествовал с нами, участвовал в семейных праздниках и торжествах. Он делил со мной и моим отцом увлечение автомобилями и вождением, и ему нравилось ездить с нами на автогонки. Для Суси он стал вторым старшим братом. Мама питала к нему особую привязанность. Помню, как он присаживался на столешницу в кухне, пока она готовила, и они болтали часами. Она часто поддразнивала его из-за увлечения девушками.

– У тебя на уме одни только девочки, – говорила она ему. – И когда только ты повзрослеешь?

– Вот повзрослею и точно буду гоняться за ними! – отвечал ей, бывало, Панчито. – Мне же всего восемнадцать, сеньора Паррадо! Я пока только начинаю.

Я видел много силы и глубины чувств в душе Панчито, в его дружеской преданности мне, в том, как яростно он оберегал Суси, в спокойном почтении, с которым он относился к моим родителям, даже в любви, с которой он относился к слугам в доме своего отца, любившим его, как сына. Но яснее всего я видел в нём человека, который ничего на свете не желал так страстно, как радостей счастливой семьи. Мне было открыто его сердце. Я мог предвидеть его будущее. Он встретит женщину, которая приручит его. Станет отличным мужем и любящим отцом. Я тоже женюсь. Наши семьи будут как одна; наши дети будут расти вместе. Конечно, мы никогда не говорили об этом – мы тогда были подростками, – но думаю, он знал, что я хорошо понимаю его, и полагаю, что мысль об этом способствовала укреплению уз нашей дружбы.

И всё же мы были молоды, и будущее казалось нам далёким и неясным. Честолюбие и ответственность могли подождать. Как и Панчито, я жил настоящим. Позже ещё будет время для серьёзных разговоров. Я был молод, игра ждала нас, и, несомненно, именно игра была всегда точкой фокуса всей моей жизни. Не то чтобы я был ленив или эгоцентричен. Я считал себя хорошим сыном, старательным и трудолюбивым студентом, надёжным другом, честным и порядочным человеком. Я просто не спешил взрослеть. Жизнь я воспринимал как нечто, происходящее именно сегодня. У меня не было никаких твёрдых принципов, никаких определяющих целей или побуждений. В те дни, если бы вы спросили, какова цель моей жизни, я бы расхохотался и ответил: «Веселиться». Тогда мне и в голову не приходило, что я могу позволить себе роскошь столь беззаботного существования лишь благодаря тому, что мой отец, во многом отказывая себе, с ранних лет относился к своей жизни серьёзно. Он тщательно планировал свои цели и, годами полагаясь только на себя и строгую самодисциплину, сумел предоставить мне безопасную жизнь, полную привилегий и досуга, которые я так бездумно принимал как должное.

Мой отец, Селер Паррадо, родился в Эстасьон Гонсалес, на пыльной окраине плодородных сельскохозяйственных районов Уругвая, откуда обширные скотоводческие ранчо, или эстансии, поставляли ценную высококачественную говядину, которой славится Уругвай. Его отец был бедным бродячим торговцем, он переезжал в крытой повозке от одной эстансии до другой и привозил на продажу владельцам ранчо или непосредственно неотёсанным гаучос[6], присматривавшим за стадами, сёдла, уздечки, сапоги и прочие товары для фермерского быта. У него была тяжёлая жизнь, полная трудностей и неопределенности, и практически лишённая каких-либо удобств. (Всякий раз, когда я принимался жаловаться на что-либо, отец напоминал мне, что в пору, когда сам он был мальчиком, ванной и туалетом ему служила жестяная будка метрах в пятнадцати от дома и что рулон туалетной бумаги он впервые в увидел лишь в возрасте одиннадцати лет, когда его семья перебралась в Монтевидео.)

Жизнь в деревенской местности оставляла немного времени для отдыха или игр. Каждый день отец ходил по грунтовым тропинкам в школу и обратно, но при этом считалось, что и он должен вносить свой вклад в повседневную борьбу семьи за выживание. Когда ему было шесть лет, он уже подолгу работал на маленькой семейной ферме – приглядывал за курами и утками, носил воду из колодца, собирал хворост и помогал матери обрабатывать огород. К восьми годам он стал помощником отца и проводил с ним в повозке долгие часы, пока они объезжали одно ранчо за другим. Его детство не было беззаботным, но научило его, как ценен упорный труд; он с ранних лет понимал, что никто ему ничего не даст просто так, а жизнь его станет именно такой, какой он сам её сделает.

Когда отцу было одиннадцать лет, семья переехала в Монтевидео, где дед открыл лавочку, торгующую теми же товарами, что он продавал владельцам ранчо и фермерам в сельской местности. Затем Селер стал автомехаником – он увлекался автомобилями и двигателями с самого раннего детства, – но, когда ему было уже за двадцать, дед решил отойти от дел, и так мой отец стал владельцем лавочки. Дедушка в своё время очень мудро выбрал место для своей торговли – совсем рядом с железнодорожным вокзалом в Монтевидео. В те дни попасть из деревенской местности в город можно было лишь по железной дороге, так что, когда владельцы ранчо и гаучос приезжали в город за продуктами, они сходили с поезда и оказывались прямо перед входом в магазин. Однако к тому времени, когда Селеру пришлось вести дела в лавке, всё изменилось. Самым популярным видом транспорта были уже не поезда, а автобусы, и автовокзал был далеко от магазина. Мало того, теперь даже в глубинке Уругвая пришёл век машин и техники. Грузовики и тракторы быстро уменьшили зависимость фермера от лошадей и мулов, а это означало резкое падение спроса на сёдла и уздечки, которыми торговал отец. Продажи падали. Казалось, бизнес обречён на провал. Затем Селер провел эксперимент – очистил половину своей лавки от фермерских товаров и разложил там всевозможные метизы: гайки и болты, гвозди и винты, проволоку и петли. Торговля сразу пошла в гору. Не прошло и нескольких месяцев, как он вовсе убрал из лавки шорные изделия и заполнил полки скобяным товаром. Он по-прежнему перебивался на грани нищеты и спал на полу в комнате над магазином, однако, по мере того как продажи росли, он начал понимать, что нашёл своё будущее.

В 1945 году это будущее стало ещё лучше, поскольку Селер взял в жёны мою мать, Эухению. Она была столь же честолюбива и независима, как и он, и с самого начала они стали не просто супружеской парой, а крепкой командой, надеявшейся достичь светлого будущего. Как и отцу, Эухении пришлось в юности несладко. В 1939 году, когда ей было шестнадцать лет, вместе с родителями и бабушкой она эмигрировала из Украины, спасаясь от бедствий Второй мировой войны. Её родители, пчеловоды, осели в глубинке Уругвая и вели скромную жизнь, разводя пчёл и торгуя мёдом. Это была жизнь, полная упорного труда и ограниченных возможностей, поэтому, как только ей исполнилось двадцать, Эухения, как и мой отец, перебралась в Монтевидео, в поисках лучшего будущего. Когда она выходила замуж за моего отца, она уже работала клерком в большой медицинской лаборатории в городе, и поначалу она помогала в скобяной лавке только в свободное время. В первое время родителям приходилось очень туго. Денег было так мало, что они не могли позволить себе приобрести мебель, так что совместную жизнь они начали в пустой квартире. Но в конце концов их тяжкие усилия окупились, и скобяная лавка начала приносить прибыль. Когда в 1947 году родилась моя старшая сестра Грасиэла, мать смогла уйти из лаборатории и полный рабочий день трудиться рядом с моим отцом. Я появился на свет в 1949 году. Суси последовала за мной три года спустя. К тому времени Эухения стала опорой семейного бизнеса, и её трудолюбие и деловая смекалка помогли обеспечить нам очень хороший уровень жизни. Однако, несмотря на важность занятия бизнесом, на первом месте для моей матери всегда были дом и семья. Однажды, когда мне было двенадцать, она объявила, что нашла нам идеальный дом в Карраско, одном из лучших жилых районов Монтевидео. Никогда не забуду выражение счастья в её глазах, когда она описывала дом: это современный двухэтажный особняк недалеко от пляжа, сказала она, с большими окнами и просторными светлыми комнатами, широкими лужайками и верандой, овеваемой бризом. Из дома открывался чудесный вид на море, и это нравилось матери больше всего на свете. До сих пор помню, какой восторг звучал в её голосе, когда она сказала нам: «Мы сможем любоваться закатом над океаном!» Её синие глаза сияли от слёз. Она начинала совсем с малого, и вот теперь нашла жилище своей мечты, место, которое станет домом на всю жизнь.

В Монтевидео, если сказать, что живёшь в Карраско, это воспринимают как показатель престижа, и, переселившись в новый дом, мы оказались среди высших слоёв уругвайского общества. Нашими соседями были самые известные в стране промышленники, профессионалы, художники и политики. Это было статусное место людей, наделённых определённым могуществом, далёкое от скромного мира, в котором родилась моя мать, и она, должно быть, испытала огромное удовлетворение, сумев добиться этого для нас. Но она всегда твёрдо стояла на земле, а потому мысль о важных соседях или радость от проживания в таком районе не слишком кружили ей голову. Каким бы успешным ни становился наш семейный бизнес, мать ни за что не отказалась бы от ценностей, на которых была воспитана, ни за что не забыла бы, где и как жила.

Одним из первых дел, которыми мать занялась в новом доме, стала помощь её собственной матери, Лине, которая жила с нами с нашего рождения. Вместе с бабушкой мать вскопала широкую полосу посреди пышной зелёной лужайки позади дома, чтобы освободить место для огромного огорода. (Лина также завела у нас во дворе несколько уток и кур, так что соседи, должно быть, перепугались, поняв, что эта синеглазая старуха с белоснежными волосами, одевавшаяся просто, как европейская крестьянка, и носившая садовые инструменты на кожаном поясе, устроила настоящую маленькую ферму в одном из самых благовоспитанных и ухоженных районов города.) Благодаря любви и стараниям Лины в нашем саду вскоре стали вызревать обильные урожаи бобов, гороха, зелени, перца, тыквы, кукурузы, помидоров – столько, что нам всего этого было не съесть, но у матери ни зёрнышка даром не пропадало. Вместе с Линой она целыми часами консервировала излишки урожая, закатывая их в стеклянных банках и выстраивая их рядами в кладовке, благодаря чему мы могли наслаждаться плодами сада круглый год. Мать ненавидела расточительность и притворство, ценила бережливость и никогда не теряла веры в ценность упорного труда. Бизнес отца требовал от неё многого, и она долго и старательно работала, чтобы добиться успеха, но она также всегда принимала активное участие в нашей жизни, всегда была рядом, чтобы проводить нас в школу или встретить нас дома, никогда не пропускала футбольные и регбийные матчи, в которых я участвовал, или выступления моих сестёр в школе. Она была женщиной неуёмной и могучей энергии, всегда готовая ободрить и дать мудрый совет, с неиссякаемыми запасами смекалки и здравого смысла, которые помогли ей завоевать уважение всех, кто знал её, а она вновь и вновь делом доказывала, что достойна их доверия.

Однажды, например, в составе группы членов Ротари-клуба[7] мать сопровождала пятнадцать малышей из Карраско во время экскурсии на уикенд в Буэнос-Айрес. Через несколько часов после их прибытия в городе произошел военный переворот, целью которого было свержение правительства Аргентины. На улицах царил хаос, телефон у нас дома надрывался от звонков встревоженных родителей, желавших знать, всё ли в порядке с их детьми. Снова и снова я слышал, как отец успокаивал их, с полной уверенностью в голосе повторяя: «Они с Эухенией, с ними ничего не случится». И правда, ничего с ними не случилось, во многом благодаря усилиям моей матери. Было уже около полуночи. В Буэнос-Айресе было небезопасно, а мать знала, что последний паром в Монтевидео отходит через несколько минут, поэтому она позвонила в управление паромной переправы и убедила издёрганных перевозчиков отложить последний рейс и дождаться её с детьми. Затем она собрала всех детей и их вещи и повела их по обезлюдевшим улицам Буэнос-Айреса к тёмной набережной, где был пришвартован паром. Они благополучно поднялись на борт, и в три часа паром отправился в путь, на три часа позже запланированного времени. На мою мать всегда можно было рассчитывать, если нужна была помощь, но её сила всегда основывалась на тепле и любви, и благодаря этой любви и защите я вырос, искренне веря, что мир – безопасное и доброе место.