Призрак моей любви

Глава 2

Алекс мысленно собрался, готовясь к тому, что встретит осуждение и враждебность. Он повернулся к человеку, наводившему ужас на всю Англию, своему бывшему собрату, люто ненавидевшему все английское, к Робби Бойду.

Но разве был готов он к страшному чувству вины, что кольнуло его в сердце, при виде презрения в глазах человека, чью дружбу и уважение он так долго и мучительно завоевывал? Временами Алексу казалось, что его приняли в братство, но подчас возникало горькое чувство, будто он бьется головой о каменную стену, которая отделяет его от остальных. Теперь же в глазах Робби он прочел обвинение в предательстве.

«Ты сделал то, чего не мог не сделать. Бойд все равно никогда тебе не доверял. На самом деле ты никогда не принадлежал к их кругу», – сказал себе Алекс. Но сознание вины, свернувшееся змеей в его груди, не отступало, жалило все больнее.

– Спасать прекрасных дев в Шотландии тебе наскучило, так ты решил вонзить нам нож в спину, отправившись в Англию? – спросил Бойд.

Алекс вздрогнул, как от удара. Он ждал злых издевок, но это не смягчило горечи.

От него не ускользнул рассчитанный сарказм Бойда. Жену Робби прозвали Прекрасной Розалин, благодаря сходству с ее знаменитой прародительницей, Прекрасной Розамунд Клиффорд. В ту пору, когда Алекс еще сражался в гвардии, после ответного набега в Нореме Розалин захватили в заложницы, чтобы обеспечить соблюдение перемирия, заключенного с ее братом. Алекс не одобрял подобных мер, и это еще мягко сказано. Он всерьез схлестнулся с Бойдом из-за заложников (племянника Розалин тоже захватили в плен, но мальчику удалось сбежать).

Втягивать в войну женщин и детей и без того подло, но когда Алекс понял, что Бойд овладел Розалин, обесчестил пленницу, находившуюся под их охраной и попечением, это стало последней каплей.

Алекс почувствовал, что больше не может жить такой жизнью. Не может совершать дурные, бесчестные поступки, прикрываясь войной.

Не только слепо следовать за Бойдом, но и творить зло самому.

Алекс не забыл, как едва не сделал того, за что никогда бы себя не простил – лицо той девочки, озаренное пламенем пожара, навсегда врезалось в его память. Слава богу, он успел ее спасти, вытащить из горящего сарая, который сам же поджег во время того карательного набега в Нореме. Но в этот миг он понял: пора что-то менять. Когда он держал на руках рыдающего ребенка, которого случайно чуть не убил, в голове его будто раздался щелчок.

Все это неправильно, какие бы благородные, справедливые цели ни преследовали его собратья. Так продолжаться не может, он должен остановиться.

Он больше не мог поджигать сараи, оставлять за собой опустошенные деревни и города, видеть, как страдают невинные. Должен быть иной путь. Нельзя вечно следовать закону «око за око». «Ты сокрушишь меня, а я сотру тебя с лица земли». Так мыслили люди по обе стороны границы, потому-то война и длилась мучительно долго.

Глядя на заплаканное, черное от копоти личико ребенка, Алекс ясно осознал, что это никогда не закончится. Слишком далеко все зашло. Идет война на истощение, она будет тянуться еще многие годы. Люди Алекса будут сражаться на англо-шотландской границе, а страдать будут маленькие девочки, такие как эта.

Он понял: бездействовать нельзя. Нужно на что-то решиться. Совершить поступок, способный многое изменить. Сделать нечто важное, что, возможно, положит конец проклятой войне.

Ему вдруг стало ясно до боли, что, сражаясь за Брюса в рядах Хайлендской гвардии, он этого не добьется. И дело не в том, что Алекс никогда полностью не одобрял разбойничьих приемов в войне, хотя такая война противоречила всему, чему его учили, всем его представлениям о рыцарской доблести и благородстве. Просто он вдруг отчетливо понял, что этот путь никуда не ведет. Больше не ведет. Короткие схватки, нападения из засады и внезапные набеги – основа борьбы Брюса – никогда не обеспечат ему окончательной победы, которая послужила бы знаком, что свершилось правосудие Божье. Лишь это могло заставить англичан признать законность притязаний Брюса на трон и провозгласить его монархом. Только решающая битва, открытый бой между двумя армиями, мог указать волю Господню, но Брюс яростно этому противился, не желая ставить все на карту. Зачем ввязываться в сражение и рисковать всем, если можно продолжать изматывающую войну, пока англичане не сдадутся?

Если Брюс не желал положить конец войне в великой битве (а видит бог, Алекс старался его уговорить), оставалась возможность заключить перемирие. И Брюс не отказывался вести переговоры. Однако не соглашались англичане. Единственное, что мог сделать теперь Алекс, – пойти иным путем. Положить конец войне с помощью увещеваний, разумных доводов, компромиссов и влияния, которым он когда-то пользовался как английский барон, помочь англичанам оценить важность мира и усадить их за стол переговоров.

Задача была не из легких. Черт возьми, ему предстояло совершить Прометеев подвиг. Но, бог свидетель, это было лучше, чем устраивать набеги, захватывать заложников и поджигать амбары с невинными людьми.

Когда Розалин решила, что хочет вернуться в Англию, Алекс вызвался сопровождать ее и охранять. Это и дало Бойду повод съязвить, напомнив о «спасении прекрасных дев». Алекс не знал, как Бойду удалось ее вернуть. Должно быть, что-то заставило Розалин поверить, будто он изменился. Алекс надеялся, что это правда. Ради ее блага.

Однако, в отличие от Розалин, Алекс не вернулся.

Он говорил себе, что все еще борется за право Брюса на трон, но знал: бывшие его собратья видят все иначе. Для них он предатель, вероломно вонзивший им нож в спину, а причины, что заставили его перейти в лагерь врага, не имеют значения.

Им безразлично, как мучительно тяжело далось ему это решение, самое трудное в его жизни. Долгие месяцы он не находил себе покоя. Для него покинуть гвардию было все равно что отрубить себе руку – он в самом деле едва не лишил себя руки, когда срезал татуировку. Страшная боль раздирала ему душу недели… месяцы… проклятье, все еще жгла его изнутри.

И вот теперь не правосудие Господне должно решить, правильный ли путь он избрал, но бывшие его собратья.

А это значило, что он уже мертвец.

Алекс оставил без внимания колкие слова Бойда об ударе ножом в спину.

– Я думал, вы не заметите девочку на дороге. Сомневаюсь, что даже один из тех, кто чернит свои доспехи, позволил бы растоптать ребенка, если мог этому помешать.

Ближайший к Бойду мужчина громко рассмеялся.

– Здесь он тебя побил, Налетчик, – сказал Максорли.

Но если у Алекса и мелькнула надежда найти сочувствие у добродушного моряка, вечного шутника и балагура, она исчезла, стоило ему встретить жесткий взгляд Максорли. Казалось, на лице его застыла непроницаемая маска, как и у Бойда, в глазах читалось одно лишь презрение к предателю. Здесь были все: Маклауд, Максорли, Кэмпбелл, Макгрегор, Бойд, Сазерленд, Маккей, Ламонт и Маклин. Лицо последнего воина Алекс не узнал под шлемом.

Возможно, это тот, кто занял его место?

Мысль эта отозвалась в нем неожиданно острой болью. Алекс навсегда отрезал себе дорогу назад. Он это знал. Но смотреть в лицо бывшим товарищам и видеть в их глазах осуждение – это нечто иное. Семь лет эти люди были ему братьями, а теперь ненавидели его.

Принять такое было тяжело, какие бы веские причины ни заставили его уйти.

Максорли заговорил тем же язвительным тоном, что и Бойд:

– Виверна[3] на плаще не прибавляет человеку ни благородства, ни чести. Даже если сэр Алекс, возможно, считает иначе.

Виверна, не Дракон. Это слово больно ранило Алекса. Когда-то ему нравилось слышать, как Максорли правильно называет геральдический знак его рода. Молодого рыцаря приводили в бешенство шутки о «драконе» на фамильном гербе Сетонов. Но в конечном счете ненавистное слово превратилось в тайное боевое прозвище воина Хайлендской гвардии. Назвав изображение виверной, Максорли ясно дал понять, что Дракон им больше не брат.

– Я никогда так не думал, – начал было объяснять Алекс, но осекся. Он никогда не был одним из них. Отчасти в этом и заключалась главная беда. Поймут ли они его сейчас, если и в прошлом никогда не понимали?

Время объяснений давно прошло. Все они это знали. Он не станет умолять понять его или простить. Алекс принял решение, ему придется жить с этим.

Хотя, судя по всему, жить ему осталось недолго.

Стиснув зубы, он повернулся к главе Хайлендской гвардии, Тору Маклауду.

– Делай, что должен.

Маклауд подал знак Бойду. Что ж, подумал Алекс, это не худшая смерть. Пусть его сразит бывший собрат. Они никогда не сходились во взглядах. Вечно спорили о войне. О средствах борьбы. Вообще обо всем. Но вместо того чтобы вытащить меч из ножен, Бойд выехал вперед и остановился.

– Дело того стоило? – спросил Алекса бывший товарищ, и губы его плотно сжались от горечи и гнева.

Обманчиво простой вопрос застал его врасплох. Алекс никогда об этом не задумывался. Возможно, потому, что не хотел знать ответ.

Он помолчал и ответил честно:

– Пока не знаю. – Будь на то Господня воля, он еще мог бы что-то сделать, чтобы положить конец войне. Он кое-чего добился, однако, как показало недавнее внезапное нападение Пембрука на Каррика, его усилий оказалось недостаточно. – В то время я чувствовал, что иного выбора у меня нет.

Он должен был хоть что-то сделать. Алекс больше не мог жить как прежде. Ему казалось, что лучший выход – продолжать бороться на другой стороне, это единственный способ все изменить. Если ему не придется больше видеть разоренные деревни, обездоленные семьи, умирающих от голода детей, лица в зареве пожара, – значит, дело того стоило. И не важно, какую цену придется заплатить ему самому.

Бойд еще суровее сжал губы.

– Это из-за Розалин.

Его слова прозвучали как утверждение, а не вопрос, и Алекс не стал отвечать. Возможно, история Розалин и послужила последней каплей, но причина, почему он покинул гвардию, была куда сложнее.

Быть может, так случилось потому, что бывший его собрат нарушил все законы чести и долга, соблазнив женщину, за которую они отвечали перед Богом и людьми? Или потому, что Бойд, желая отомстить за нападение англичан, совершенное, как он думал, по приказу брата Розалин, готов был сжечь дотла замок, который она считала своим домом? Не оттого ли, что Алекс устал прятаться в темноте и бросаться вниз с деревьев, но хотел сражаться как рыцарь, на поле боя? А может, потому, что быть рыцарем и жить по законам чести действительно что-то для него значило?

Или же он больше не мог закрывать глаза на несправедливость, что творилась во имя войны обеими сторонами, и убеждать себя, будто цель оправдывает средства? Возможно, он устал видеть, как его народ, обитатели приграничья, терпят лишения и бедствуют лишь оттого, что им не посчастливилось жить здесь? Или причина в том, что, когда он держал на руках ребенка, которого едва не убил, что-то в нем надломилось? Или он знал: Брюс не поставит все на карту в решающей битве, которая положила бы конец противостоянию, но будет вести изматывающую войну и откладывать решение до бесконечности? Или Алекс надеялся добиться большего в этой безнадежной борьбе, попытавшись убедить англичан сесть за стол переговоров?

А может, он просто не мог больше выдержать? Жестокая война, зверства, беззакония, постоянные стычки с близким товарищем, да вдобавок чувство, что он один не желает мириться с тем, что происходит.

Да. Ответ был прост. Все вместе и стало причиной. Но Бойд не желал его слушать, даже когда они были друзьями или по крайней мере соратниками, так зачем ему слушать Алекса сейчас, когда они стали врагами?

Они всегда по-разному определяли для себя предел, который переступать нельзя. Бойд готов был на что угодно во имя великой цели, Алекс – нет.

Двое мужчин сошлись лицом к лицу в темноте. Казалось, воздух вдруг сгустился, стал плотным и тяжелым.

Почему он не покончит с этим поскорее? Или это часть пытки? Гвардейцы хотят, чтобы он молил о прощении? Нет, черт возьми, этому не бывать.

Каково же было его изумление, когда Бойд отъехал в сторону, уступив ему дорогу.

– Ты меня отпускаешь? – спросил Алекс.

– Только на этот раз, – ответил Бойд. – Считай, это за то, что ты сделал для моей жены. Ты был прав, когда вступился за ее честь. Я совершил ошибку. Теперь мы в расчете.

Алекс думал, что теперь уже ничто его не поразит, но Бойд всего миг назад доказал обратное.

Его слова прозвучали как извинение, слышать такое от Бойда Алексу никогда еще не приходилось. На мгновение ему показалось, что это, возможно, начало, ему дали шанс объясниться, но приоткрывшаяся дверь тотчас захлопнулась, и надежда исчезла.

– В следующий раз мы встретимся на поле боя, сэр Алекс, только не рассчитывай, что тебе и тогда повезет.

Бойд знал, как вывести его из себя. Алекс не удержался и ответил:

– Быть может, это тебе не повезет, сэр Роберт.

Вспоминая те потоки брани и издевательств, которые Бойд некогда обрушивал на рыцарство, Алекс все еще не мог поверить, что его бывший товарищ был посвящен в рыцари. Несомненно, он согласился на это, желая что-то доказать своей жене. Но в Англии Алексу слишком часто приходилось убеждаться: недостаточно носить шпоры и плащ с гербом, чтобы быть рыцарем.

От Бойда не ускользнула насмешка. Глаза его полыхнули гневом, и Алекс тотчас догадался: старый приятель не забыл, кто одержал верх в последний раз, когда они скрестили мечи, вернее сказать, сошлись в кулачном бою.

– Надеюсь, Макгрегор найдет кого-нибудь, кто продаст билеты на это зрелище, – насмешливо бросил Максорли. – Не хочу пропустить сцену, как первый силач в Шотландии глотает грязь.

Алекс с удивлением перевел взгляд на Бойда. Выходит, он всем рассказал. При мысли о том, что Робби годами пришлось выслушивать издевки Максорли, Алекс невольно усмехнулся про себя. Это можно было считать своего рода расплатой.

Не сказав больше ни слова, он повернул коня и выехал из круга всадников на дорогу. Он не оглянулся. Не мог оглянуться. Все было ясно и так.

Прежде Алекс думал, что самым тяжелым был для него тот день, когда он взял нож и срезал с руки татуировку, знак воина Хайлендской гвардии. Он ошибался. Сойтись лицом к лицу с бывшими друзьями и увидеть, какими глазами они смотрят на него… оказалось намного мучительнее. Пусть они не убили его, но чувство было такое, будто восемнадцать ножей разом распороли его сверху донизу и выпустили кишки. Он знал, что жестоко предал своих братьев, но лишь теперь почувствовал по-настоящему невыносимую тяжесть содеянного.

Ему все еще не верилось, что гвардейцы его отпустили. Отчасти он ждал, когда ехал прочь, что Макруайри метнет кинжал ему в спину…

Алекс осекся. Он вдруг понял, что упустил нечто очень важное: Макруайри не было среди гвардейцев. Алекс слишком хорошо знал, что это может означать.

Он гнал коня к замку галопом, но поскакал еще быстрее.

Разрозненные остатки армии еще подтягивались к лагерю, когда он влетел в ворота. Отыскав своих людей, Алекс отдал им распоряжения. Он не назвал имени Макруайри, но предупредил, что в замок, возможно, пробрался один из сторонников Брюса. Воины получили указания уведомить его – и только его, – если заметят что-нибудь подозрительное, но не приближаться. К счастью, Алекс хорошо знал расположение замка Карлайл, как и приемы Макруайри, и догадывался, где его следует искать. Но если знаменитый разбойник и побывал здесь, то успел ускользнуть.

Однако Алекс понимал: то, что Макруайри не было среди гвардейцев, не могло быть случайностью.

Должно быть, горький урок недавнего поражения немного сбил с Пембрука спесь. Когда Алекс поделился с ним своими опасениями, тот не только внимательно его выслушал, но отвел к коменданту замка сэру Генри де Бомонту. Охрану усилили, увеличили число караульных, и когда поздно ночью замок атаковали, воины были готовы.

Попытка Эдуарда Брюса захватить крепость не удалась. Шум атаки всполошил всех обитателей замка, но одна Джоан все утро с нетерпением ждала возможности услышать подробности. Лишь когда она помогала кузине готовиться к дневной трапезе, Элис рассказала все, что знала. К тому времени Джоан уже готова была пренебречь опасностью и нарушить ею же учрежденное правило не задавать кузине прямых вопросов. Хотя Элис была слишком избалованной и самовлюбленной, чтобы присмотреться внимательнее к «жалкой» родственнице и насторожиться, Джоан не хотела искушать судьбу.

– Один из рыцарей сэра Пембрука заподозрил, что разбойники что-то замышляют. Он сорвал планы мятежников, когда те попытались отвлечь внимание дозорных и прорваться в ворота, – с гордостью сообщила Элис. – Счастье, что граф прибыл как раз вовремя.

– Да, нам очень повезло, – согласилась Джоан, скрывая злость под маской вежливого интереса. Не одна только упущенная возможность захватить замок привела ее в ярость, но и появление Пембрука. Ей следовало знать, что он уже на подступах к Карлайлу. Один из самых крупных военачальников Эдуарда на севере направлялся в замок в сопровождении по меньшей мере двух сотен воинов, а она об этом даже не слышала. Как такое могло случиться?

Подобного рода сведения она и передавала Брюсу, именно этого от нее ждали. Но Джоан не справилась, и сторонников Эдуарда Брюса застали врасплох, что могло обернуться настоящей бедой. Если бы Рэндольф не подоспел вовремя, единственного оставшегося в живых брата короля могли убить или захватить в плен, а Джоан считала бы себя виноватой.

Впервые ей не удалось выведать заранее столь важные известия. Возможно, англичане по какой-то особой причине держали в секрете прибытие Пембрука или же они просто соблюдали величайшую осторожность?

Ни то ни другое не предвещало ничего доброго.

Джоан понимала, что англичане ожесточенно ищут хорошо осведомленного лазутчика, который снабжает сведениями шотландцев. Но женщин они не принимали в расчет, она не чувствовала угрозы и никогда не опасалась, что подозрение падет на нее. Однако это не означало, что можно забыть об осторожности. Джоан всегда заботилась о том, чтобы не показаться слишком любопытной, не обнаружить своего интереса к военным действиям или политике. Она не задавала слишком много вопросов, не позволяла заподозрить ее в преданности своей родине и своему народу. Подобно кузине, Джоан изображала из себя «истинную англичанку», хотя в жилах обеих женщин текла чистая шотландская кровь. Впрочем, никто не догадался бы об этом, глядя на Элис или слушая ее речи. Она рассыпалась в восторженных похвалах своей новой родине, а Шотландию называла не иначе как «отсталым диким краем», полным «смутьянов», которых следует усмирить и обтесать.

Элис содрогнулась.

– Представляешь, что случилось бы, осуществись их план? Мы все могли оказаться в плену у каких-то дикарей. – Она сдавленно ахнула, будто ей только что пришла в голову ужасная мысль. – Думаешь, они бы нас обесчестили?

Боже милостивый, эта догадка так взбудоражила кузину, что в голосе ее зазвучали едва ли не восторженные нотки. Когда мужчина берет женщину силой, в этом нет решительно ничего романтичного или волнующего. И все же красавице Элис нравилось, когда мужчины смотрели на нее с вожделением, их похоть она находила лестной. Что же до Джоан, та хорошо знала цену подобному вниманию.

Несколькими годами старше своей двадцатилетней кузины, Элис в сравнении с ней не выглядела более зрелой и умудренной. Джоан всегда казалась взрослее своих лет, а все, что ей пришлось пережить после того, как матушку бросили в тюрьму, изменило ее настолько, что иногда она чувствовала себя скорее матерью Элис, нежели молодой женщиной, почти ее сверстницей.

Хотела бы Джоан вложить хоть немного разума в эту пустую голову, однако она сделала вид, будто серьезно обдумывает слова Элис.

– Боюсь, такое вполне могло случиться. Нам в самом деле очень повезло, что один из рыцарей сэра Эймера разгадал план нападавших. Кто этот человек? Наверное, нам следует поблагодарить его за спасение.

Должно быть, ее тон выдал больше заинтересованности, чем ей бы хотелось. Глаза кузины чуть прищурились.

– Не знаю. Муж мне не сказал. Но я не думаю, что в этом есть надобность. Вдобавок сомневаюсь, что сэру Ричарду это понравилось бы. Он так и пожирает тебя глазами, словно голодный ястреб. – Она неодобрительно нахмурилась. – Ты должна быть осмотрительнее, кузина. Люди начинают болтать, а это скверно отражается на нас с Генри.

Джоан едва не задохнулась. Великий Боже, виновный выступает в роли обвинителя. Распутство Элис могло бы сравниться разве что с разнузданностью ее мужа. Она отчаянно его ревновала, тогда как сэра Генри нисколько не заботило, с кем делит постель супруга, и это приводило ее в бешенство. Похоже, кузина принимала за любовь ревность и жадность собственника. Пример родителей убедил Джоан, что это заблуждение.

Она опустила глаза, изобразив смущение.

– Сэр Ричард скоро уезжает.

– Хорошо. – Элис поднялась с кресла, на котором сидела, пока Джоан помогала ей надеть украшения. – Я не порицаю тебя за желание поразвлечься, кузина, но не потерплю, чтобы о тебе ходили грязные сплетни.