Киска
Есть женщина – подарок неба,
В любовь и грех играет,
Даст умирающему хлеба,
Уйдет – навек тоску оставит.
Нередко Бледный исчезал. Перед этим тщательно готовился. Завязывал галстук, бриллиантовые запонки, булавки, дорогой одеколон. А возвращался не похож на себя, как пьяный, не замечая ничего вокруг. Это он слушал симфонию. В другие разы приходил тоже не похож на себя, как выжатый лимон. Выкладывал из карманов деньги, будто бумажки после сортира. Это, как он говорил, наказывал совдеповских товарищей. Деньги, выигранные с «передёргом», легко проигрывал в своём кругу. После пахан стал брать на все эти спектакли и Оньку.
Перед этим тихая, как мышка, женщина приносила батистовые рубашки, накрахмаленные воротнички. Андрюша тоже обряжался по-городскому. Путь их начинался с вокзала. Брали пролётку и подкатывали к центральной гостинице. Тяжелые медные ручки дверей блестели. Швейцар, что-то сунув себе в карман, по-старинному кланяясь, приглашал. Мраморные марши закрыты ковром, поперёк – блестящие прутья. «Из Москвы…» – слышал Онька почтительный шёпот.
«Ваш кабинет на втором этаже», – подбегала к ним горничная в белом передничке.
Окна глядели на широкую улицу. Напротив – «Колизей», сейчас там крутят кино. На фанерном щите местный художник остановил один кадр трагической любви: красивая женщина и злодей мужчина. И, говорят, кино скоро будет говорящим. Удивительно. Рядом с «Колизеем» – рыбный магазин. На фанерном щите улыбается огромная рыба. В магазине стеклянные аквариумы. Говорят, при нэпманах в них плавала живая рыба.
А люди по улице всё шли и шли, лошадки, цокая копытами, легко тянули повозки. Вот появился мужик в зипуне с ведром и метёлкой – убрал катыши. Вдруг прохожие вздрогнули, расступились. Это испугал их автомобиль своим сигналом: «аыыа, аыыа». Медь телефонного аппарата тоже надраена. Бледный поднял трубку.
«Квартиру Барышниковых, – приказал он. – Киска?! – продолжал совсем другим голосом. Трубка что-то стрекотала. – Нет, сегодня не могу, задержусь, совещание. Завтра непременно».
На сегодня дела закончены, спускаются в ресторан, нет, не пьют – хорошо и вкусно едят. Завтра тонкая работа. У Андрюши хорошие руки, мгновенная реакция, память. Бледный доволен.
Морозно, а Бледный в модельных штиблетах, садятся в пролётку, хотя квартира Барышниковых неподалёку. Дверь обита войлоком и кожей. На закрашенной медной табличке можно разглядеть надпись: «Горный инженер Катаев».
В приёмной встречает прислуга, она потомственная – осталась от прежних хозяев. В гостиной накрыт стол, гости слегка пригубили и закусили, прошли в кабинет хозяина. Игривая хозяйка, жена важного гостя и Андрюша играют в подкидного дурачка. Андрюша «дурачок», дамы сочувственно смеются.
В настоящей игре Онька не участвует. Он студент, на практике, дядя взял его с собой в командировку.
«На счастливую карту не надейся, – наставлял Бледный. – Она выпадает на равных. В картишки с крапом, наколками, передвижным очком сыграет и дурак. В карты выигрывает умный. Но это с равными – лоб в лоб. Подлых не жалей, играй на верняк». Как играть на верняк, Онька уже умел. Усвоил он и сочинённые Бледным приёмы тасовки колоды и сброса. Фокус можно разгадать, но не увидеть, не доказать. А с умным помощником ещё легче. Одними глазами, вздохами можно передать сотню ценных знаков. А у высокого мастера пальцы чувствуют и лицо карты. Кожа на подушечке пальца тонкая – срезается. Играли молча. Напряжение незримого поля страстно сжимало тело.
Незаметно заходила хозяйка, как называл её Бледный по телефону – Киска. Красивая изящная, голубоглазая, держа длинную папиросу, наблюдала за блюдом с деньгами. Вот банк перекочевал в карманы Бледного, и хозяйка ласково и капризно приглашает к столу. Расточительный хозяин угощает редким коньяком.
«Ну что ты, Васька, пристал к Николаю Павловичу, у него же язва, врачи запретили», – ворковала хозяйка. Васькой она называла мужа, но любимого кота величала Василием. Язва – был обман. Пахан наставлял Оньку: «Игрок не нюхает, не пьёт, не курит».
«Николай Палыч, инструмент настроили», – сообщает хозяйка. Бледный, спасаясь от угощения, пересаживается за пианино. Его умелые пальцы извлекают сейчас простые барабанные звуки. Осмелевшая от выпитого жена важного гостя подошла и, облокотясь на «инструмент», изготовилась петь. У неё оказался дикий сильный голос. Лиса с двумя головами подпрыгивала на её крутой груди.
«У вас прекрасное сопрано, – искренне удивился Бледный. – Я вас сведу с преподавателем». Однако игрокам не терпелось снова сесть за карточный стол. Хозяин, важный гость и его товарищ снова проигрывали. Бледный удивлялся своей удаче: «Мне почему-то сегодня везёт». Васька вторую половину играл совсем невнимательно – сказывался удивительный коньяк. Во второй раз он заходил в спальню, возвращаясь с оттопыренными карманами. Эти деньги лежали в портфеле, рассыпанные, он не успел их разложить по пачкам. Работая на стройке прорабом, приписывал рабочим. Половину они отдавали ему. Васька – широкая душа, жил неплохо во все времена. Родом откуда-то из-под Одессы. Работал на камбузе, «мыл ложки». А с семнадцатого года перепробовал все должности, быстро поднялся вверх. Он не был партийным, но «косил» под него. Носил френч с галстуком, галифе, сапоги с мягкими брезентовыми голенищами. Помогала осанистая внешность да удивительное время. И вот снова в дверях появилась Киска, когда все деньги игроков стали собственностью Бледного. «Вася, идём спать!» – капризно приказала она. Бледный с сожалением сгрёб остаток выигрыша.
Утро в гостинице
Что совершенней может быть в природе,
Чем тело женщины во цвете лет?
Но счастье прячется в колоде,
И на руках той карты нет.
Онька только разоспался, но что-то заставило его проснуться. Разлепил глаза, увидел, почти ослеп: Киска, уронив шубку, надвигалась на Бледного. Она не походила на ту вчерашнюю. Глаза искрились через вуаль. Чёрная мушка над полной губой вздрагивала, прозрачное лёгкое одеяние плохо скрывало тайны женщины. Грудь подымалась, поясок плавал на бёдрах. Она бы упала, если б Бледный не подхватил её. Онька отвернулся, поспешно оделся и вышел.
Он «летел» по городу, не видя ничего. Женщина завладела сознанием, она стояла в глазах. Свернул на поперечную улицу, зимнее солнце возникло на горизонте, отделилось от края земли и остановилось в небе. Онька, не осознавая, смотрел на него, женщина светилась вместе с лучами. Глаза слепило так, что яркий шар потемнел. Но мантия по краям горела, а в центре виденье женщины манило и не уходило. Сколько раз встречал восход и не замечал его! Вот и женщину увидел впервые.
Выезды повторялись, гости Васьки менялись. Элегантная хозяйка была так же со всеми мила, так же умело устраивала картёжные вечера, а утром приходила к Бледному. Андрюша не мог на неё глядеть, как не могут люди смотреть на солнце. А она, жалея, поглядывала на него с нежной материнской любовью.
Недолговечно краденое счастье. Однажды вместо Киски ответила по телефону домработница. Ваське снова повезло – его посадили лишь на десять лет. Высшую меру за финнарушения, по решению политбюро, правительство готовилось отменить. Домработница, как и прежде, жила в той же квартире, прислуживая новым хозяевам. Бледный не менялся внешне, но его пианино страдало как никогда. Андрюша отворачивался к окну, боясь, что его влажные глаза заметят.
Пришло время, и Киска нашлась – она написала домработнице на прежнюю квартиру, она искала Бледного. Васька по-прежнему работал прорабом, но на севере и с заключёнными. Киска была там с ним, но душа её осталась здесь.
Бледный и Андрюша теперь «работали, зарабатывали» эти презренные деньги в других местах. Они стали «каталами». Разъезжали в скорых поездах, мягких вагонах. Но их клиентами были те же богатые «совдеповские товарищи». От нечего делать с соседями по вагону завязывалась игра в карты на пятачок. Затем пятачок вырастал до сотни. В конце пути проигравший расплачивался и деньгами, и часами, и всем ценным, что было при нём. Бледный, как искусный артист, блестяще разыгрывал роль честного крупного советского работника и стеснительно загребал проигрыш наивного пассажира. Но когда они с Андрюшей оставались наедине, Бледный менялся в лице. Он брезговал этими мятыми деньгами, ненавидел своё ремесло, ненавидел этих совдеповских товарищей, за что-то мстя им. Наедине с собой он вынимал свой шпалер, крутнув барабан, о чём-то мрачно думал.
«Он хочет застрелиться» – мелькнула страшное ощущение в сознании Андрюши.
Но Бледного снова и снова спасала его богиня-Муза. Садясь за фортепьяно, он уходил из этого чуждого ему мира – преображался, становился самим собой, лицо его светлело, становилось юным.
Сёмка
Дьявол в кремле озорует,
Горе и беды творит
Грешен младенец, ворует,
Бог пожалеет, простит.
Прошёл год, мало, что изменилось. Первая пятилетка и коллективизация завершились, но хлеб отпускался по карточкам. С утра до темноты люди толкались, топтались в очередях, что-то меняли, продавали на рыночных толкучках.
К базару подходил пружинистой походкой совсем ещё молодой человек пижонистого вида. Брюки «клёш», штиблеты, куртка из добротной ткани с замочком. Как белая ворона он выделялся из этой серой толпы. Свои деревенские не признали бы Оньку в этом обличье. Про таких пелось: «соломенная шляпа, в кармане финский нож». Не шляпа, а модная кепочка-шестиклинка, чуть сдвинутая на бочок. А с финкой он не расставался и ночью – так было надо. Базарная шпана, которой он раньше сторонился, сейчас при сварах ссылались на него: «Ты Оньку Шустрого знаешь?» Но вот кончался день, он закрывал глаза, вырываясь из этой стаи. По-ребячьи всхлипывал и, как щенок подвывал. А Бледный сидел за пианино. Это было как одно целое, он уходил в свой мир. Оньку снова захватывал томящий ласкающий смерч; засыпая, он улетал домой. Сидел на коленях у строгого тяти, купался да бразгался в быстрой речке. Кончалась ночь, занавес открывался, день начинался, спектакль судьбы продолжался.
У входа на базар с недавнего времени появилась какая-то старуха. Она сидела прямо на земле, раскрыв тяжёлую божественную книгу в медном окладе. На прохожих не обращала внимания, глаза были злые и отрешённые. Она молилась, глядя то в книгу, то в небо. Нищая богомолка, как укор всем заблудшим, будто явилась из старого режима. Онька почему-то боялся её, сыпал монеты, откупаясь за какую-то вину.
А поодаль от старухи незаметно стоял паренёк в картузе, подстриженный под горшок, сильно заросший. Было уже лето, он бос, но в сборчатке, из которой вырос. Его ладошка была вроде приподнята, кажется, он просил милостыню. Да это тот пацан, что вчера шкулял на базаре, оглядывался да что-то искал. Когда Андрюша подошёл к нему, парнишка опустил руку.
Да, верно, это тот, что вчера бродил, как телёнок, по толчку, не просил и не воровал. Он стоял у пирожков, втягивая вкусный воздух, безмолвно глядел на молоко, что разливала ядрёная молочница. Его горло что-то глотало.
Онька, коснувшись его плеча, тепло глянул в глаза, как когда-то это сделал Бледный, и повёл на базар. Говор его был явно не уральский – мягкий, с напевом. Пацан был понятен ему, а ответ лишь подтверждал догадку. Родители сосланы, а он сбежал, отстав от поезда.
«Здорово же ты дошёл, если протянул руку, как нищий», – думал Андрюша и почему-то вспомнил брата Гришку, беззащитного, маленького.
Нет, не к пирожкам его вёл Онька Шустрый. Среди толпы любопытных базарный ханыга, щёлкая, как фокусник, костяшками, сожалея и стесняясь, комкая, совал выигрыш в карман. И отчего-то веселился, когда проигрывал. Дурачки не знали, что проигрывает он своим же тайным ассистентам. Он был артист в своём деле. Бывало, кто-то, разгадав его фокус, определял выигрышную костяшку. Но и на этот случай у него был упреждающий ход. Он неуловимым движением подменял костяшки на глазах у всех. Золотые руки, иллюзионист-циркач.
Онька поставил на кон червонец, указав на костяшку: это был выигрыш.
Привычным движением хозяин аттракциона хотел подменить её, но этот щенок-пижон своим неосторожным движением помешал: фокус не удался. Удвоенную сумму поставил ещё, выиграл снова. На этот раз ханыга проигрывал, не дёргаясь – понял, против него играет тёртая гнида. Но его лотерея была беспроигрышной для него. И на такой крайний случай у него заготовлен ход. А пижон будто развлекался, не спешил. Он, аккуратно расправив и свернув свой рабочий червонец, положил его обратно в пистон своих фраерских клёшей. А выигрыш, скомкав, как бумажки, сунул в карман этому оборванцу: «Пойдём, братик, к маме, нам повезло, мы выиграли». «Брат», улыбаясь, охотно закивал. Да не тут-то было: фокусник дал знак, и началось второе отделение его представления. Позволив им отойти на несколько шагов, дорогу им преградили два крепких молодца. Эти два фрея – подельники игрока. Знал Онька, покажи слабину – подбегут помощники, закричат «держи вора», забьют, очистят, оставят в чём мать родила.
Ещё не поравнявшись, один начал ласково, по «фене» что-то говорить, плавно водя руками. Драка начинается со слова: кто первый сдрыжит, тот и пропал.
«Бей первый, если их много», – стучало в голове. А рука уже лежала на финке. Не останавливаясь, шёл на них. По каким то признакам деляги поняли: ещё шаг, и нож будет в боку одного из них. Расступились.
