Чудиновский бой

Данная повесть представляет собой опыт литературно-исторической реконструкции на основе сообщений Амурских газет за февраль-март 1919 года, докладов белогвардейских чиновников и воспоминаний непосредственных участников описываемых событий.

Все названные здесь даты, фамилии и связанные с ними события, за исключением части мелких подробностей, являются подлинными. Они взяты непосредственно из указанных исторических документов.

Часть I. Наступление на город Свободный

Воскресный вечер 23 февраля 1919 года. В помещении 6-го Суражевского участка Амурской уездной милиции с самого утра стоит непривычная суета. В комнату, занимаемую начальником участка поручиком Серебряковым, постоянно входят и выходят оттуда с озабоченными лицами люди самого разного звания, возраста и положения. Среди них – посыльные от командиров разосланных в разные стороны разведывательных дозоров милиции, нештатных агентов в деревнях, начальников русского и японского гарнизонов в городе Свободном – штабс-капитана Баранова и майора Осима, – начальник почты с лентами телеграфных сообщений, приказчики, купцы и даже священник из ближайшей церкви. Через открываемую раз за разом дверь толпящиеся в приёмной посетители слышат внушающие тревогу отдельные слова и обрывки фраз: «Восстание … красные … огромными толпами … большевики…».

Наконец дверь открылась и закрылась последний раз, и начальник участка Серебряков остался в кабинете совсем один. Он встал из-за стола и подошёл к карте города Свободного и его окрестностей, висевшей на противоположной стене. Его ставший вдруг неподвижным взгляд упёрся в правый верхний край карты, где красивым каллиграфическим почерком было выведено ничем не примечательное белорусское слово «Сукромли». Это слово казалось ему теперь символом всех неприятностей, забот и тревог последнего времени.

Уже несколько дней подряд милиция Суражевки находилась фактически на военном положении – с тех самых пор, как обнаружилось крупное большевистское восстание в Зазейских волостях. По сообщениям из Благовещенска, на подступах к нему собралась целая армия из мятежных крестьян, которых возглавили бывшие комиссары Амурского Совнаркома с его председателем Мухиным во главе.

Вчера же резко обострилось положение и на участке самого Серебрякова. В тот день утром к нему пешком прибежал старший милиционер Кудашёв из села Серебрянка и доложил, что вечером 21 февраля туда прибыл из деревни Сукромли карательный отряд красных, численностью до тридцати человек. Разграбив волостное правление, почтовую контору и имущество начальника почтового отделения Кабанова, они избили и арестовали самого Кабанова, члена волостной управы Гулевича и не успевшего скрыться милиционера Кокотова. Затем, забрав с собой арестованных, захваченное имущество и взятых у населения лошадей, красные ушли в направлении д. Сукромли, где у них уже был организован районный штаб.

Обеспокоенный такими известиями Серебряков направил в сторону Сукромлей дозор милиции, которому удалось установить, что в этом селе действительно сосредотачиваются довольно серьёзные силы повстанцев, численностью в несколько сотен человек. Им уже удалось прервать связь и движение поездов между станциями Гондатти1 и Свободный, а их конные заставы появились прямо на подступах к городу, в деревнях Ново-Ивановка и Дубовка.

Не успел Серебряков отправить письменный доклад об этих событиях капитану Баранову и майору Осима, как им было получено известие, что село Натальино уже занято наступающей с юга армией красных. А всего несколько часов назад крестьянин, прибывший из Нижних Бузулей, привёз весть о том, что и этот населённый пункт перешёл под их полный контроль. По его словам, там пойманы и зверски замучены не успевшие скрыться милиционеры Зиновьев и Шатыркин.

Таким образом, Свободный был теперь полностью отрезан от примыкающей к нему сельской округи почти со всех сторон, а ведь в городе сейчас, вместе с японцами, в строю не более двухсот активных бойцов. Серебряков зябко поёжился, как будто кожей почувствовал смертельную опасность, нависшую и над его собственной головой. Уж с ним-то красные церемониться точно не будут, подумал он про себя. Слишком много комиссаров с исполосованной шомполами задницей отправил он отсюда в Благовещенскую тюрьму, а кое-кого, случалось, и на тот свет. Нет, сдаваться ему никак нельзя. Надо действовать. Действовать, во что бы то ни стало!

В этот момент его размышления прервал частый лошадиный топот за окном, а затем осторожный стук в дверь.

– Разрешите войти, вашбродь? – В комнату протиснулся высокий, крепкий казак с красным от мороза лицом, в бараньем полушубке и с лохматой чёрной папахой на голове. Брови и борода его поседели от инея, а с усов свисали белые как снег сосульки.

– А, Станиславский, проходи, докладывай, что нового увидел?

Этому пожилому казаку с фронтовым опытом, проживавшему в Суражевке и добровольно принимавшему участие во всех самых опасных операциях участковой милиции, Серебряков доверял как самому себе. Именно ему он поручил командование разведывательным дозором, высланным им днём навстречу приближающейся с юга армии зазейских повстанцев.

Подойдя к столу, Станиславский не торопясь обтёр усы, глухо прокашлялся и начал свой доклад:

– В общем, так, вашбродь, красные идут сюда через Натальино, Москвитино и Казанку. Я насчитал около четырёхсот подвод2. На каждой, вместе с возчиком, по четыре-пять человек. Есть и кавалерия. Её используют, высылая по ближайшим деревням летучие разведывательные отряды. С одним из них чуть не столкнулся лоб в лоб. Хорошо, что лошади у нас хорошие, вынесли. Пришлось раньше времени прекратить разведку.

– Ладно, молодец, что жив остался. К рассвету проверишь всё ещё раз. А пока иди, отдыхай. Да не забудь лошадей накормить.

– Обижаете, Вашбродь. Для казака лошадь завсегда на первом месте. Чуть не с пелёнок на коне езжу. Дело знаю.

Не успела закрыться дверь за вышедшим казаком, в неё просунулась рыжая голова дежурившего у входа милиционера:

– Господин начальник, тут из Бардагона какой-то паренёк прибыл. Впустить?

– Зови живее, – быстро проговорил Серебряков, заглушая мелькнувшую у него в голове тревожную мысль: «Неужто красные уже здесь?». Интуиция на этот раз его не подвела. Приехавший из Бардагона сын старосты села сообщил о том, что деревня только что занята передовым разъездом повстанцев, численностью в десять-пятнадцать человек. До утра ожидается прибытие туда значительно более крупных сил.

Отпустив посыльного, Серебряков достал сигарету и нервно закурил, глядя сквозь заледеневшее окно в непроглядную ночную тьму. Да, медлить уже нельзя. Нужно атаковать ночью или перед рассветом, когда красные меньше всего этого ждут. Однако в его распоряжении сейчас слишком мало сил. Разъезд, посланный им вчера с прапорщиком Мищенко в Новоивановку, назад ещё не вернулся. Значит в наличии, вместе с добровольцами, всего два десятка человек. Есть, правда, ящик английских гранат и ручной пулемёт «Шош», а это уже кое-какая сила. У красных такого оружия, похоже, пока нет.

Сев за стол, Серебряков быстро написал две докладные записки о полученных им последних известиях и о своём намерении прощупать красных на дальних подступах к городу. Записки он отправил с нарочным в русский и японский гарнизонные штабы. Подкрепления не просил. Знал, что для такого набега солдат ему не дадут. Слишком мало в тот момент их было в Свободном. Однако твёрдо надеялся на то, что при первых же его успехах помощь ему оказана всё же будет. «Не враги же они, в конце концов, самим себе», – думал он.

Дав задание дежурному оповестить всех живущих по квартирам милиционеров и добровольцев о назначенном на пять часов утра общем сборе в помещении милиции, Серебряков решился, наконец, немного поспать. Вряд ли он догадывался о том, что всего в каких-нибудь семнадцати километрах от Суражевки, в школе села Большая Сазанка, в этот момент тоже обсуждался план наступления, но уже повстанческих сил, целью которого был город Свободный.

***

В просторном классном помещении школы, освещённом тусклым светом нескольких керосиновых ламп, столпились вокруг учительского стола около двух десятков разнообразно одетых и вооружённых людей. На столе под одной из ламп лежала изрядно истёртая и местами надорванная карта Амурской области выпуска 1912 года. Склонившийся над ней человек в офицерском френче без погон выводил замусоленным химическим карандашом стрелки, обозначавшие направления ударов повстанцев.

Г.С.Дрогошевский

С противоположной стороны стола сидел, откинувшись на спинку стула, худощавый молодой командир в перетянутой ремнями гимнастёрке, тонкие живые черты лица которого были украшены маленькими усиками с лихо закрученными вверх концами. Рядом с ним стоял высокий плотный мужчина, в накинутой на плечи солдатской шинели с поднятым воротником и что-то громко объяснял окружающим. Все напряжённо слушали его, одновременно следя за движениями по карте химического карандаша. Человеком в офицерском френче был начальник штаба повстанческой армии Зазейского района Эберт Брезон. Мужчина с усиками – командующий армией Генрих Дрогошевский. Доклад делал прибывший накануне Василий Патрушев, председатель аналогичного штаба повстанцев, который был создан несколько дней назад недалеко от Свободного, в селе Маркучи.

– Мы уже мобилизовали крестьян двух волостей, – продолжал с жаром говорить Патрушев. – В Сукромлях у нас сосредоточено сейчас более пятисот человек. Ими командует Михаил Круглов. Ещё четыреста-пятьсот бойцов мы рассчитываем иметь в Ольгинской волости. Там проводит мобилизацию Аксёнов с группой других работников штаба. Сегодня ночью наш штаб планировал занять город Свободный. Нужна ваша помощь, товарищи. Нужно выступать немедленно. Собственных сил нам может не хватить.

– А каков ваш план наступления? – подняв глаза от карты, негромко спросил Брезон.

– Мы решили атаковать город одновременно с двух сторон, – ещё более оживился Василий Патрушев. – Со стороны Серебрянской волости будет наступать отряд Круглова. Он пойдёт через Новоивановку и Дубровку. Аксёнов же, со своими людьми ударит с севера, от Черниговки.

– Мы тоже сможем подойти к городу только со стороны Дубровки, – спокойно заметил Брезон. – А можно ли рассчитывать на помощь рабочих в самом городе?

– В Свободном есть подпольная организация. Если будет нужно, помогут. Ударят с тыла.

– А сколько в городе белых и интервентов?

– Три дня назад там были только рота японцев, несколько десятков колчаковцев, да белая милиция. Но сейчас, возможно, к ним по железной дороге уже переброшены подкрепления из Благовещенска и со станции Бочкарёвка3.

– Да что там долго рассуждать! – не выдержал начальник разведки Фёдор Кошкин. – Ясно, что мы всё равно намного сильнее. Мои ребята побывали во всех окружающих деревнях. Белых и японцев нигде нет. Путь свободен. Можем выступать хоть сейчас. Полчаса назад приезжал нарочный от разведчиков, высланных в сторону Свободного. Они уже в Бардагоне. Ждут нас.

Тут в разговор, наконец, вмешался молчавший до сих пор Генрих Дрогошевский:

– Товарищ Брезон, какими силами мы располагаем в настоящий момент?

– Посчитать весь личный состав, с учётом отрядов и групп, присоединившихся в попутных деревнях, времени у нас ещё не было. Предположительно, вместе с возчиками, мы имеем сейчас не менее двух с половиной тысяч человек. Из них винтовками вооружены процентов шестьдесят. Остальные боевого оружия не имеют. В селе Троицком удалось найти ручной пулемёт и патроны к нему. Опробовать его в деле пока не удалось. Пулемётной команды к нему тоже ещё не организовали. Займёмся этим на первой же более длительной стоянке.

– В Свободном есть запасы оружия и провианта, – вновь вступил в разговор Патрушев. – Больше трёхсот винтовок находятся в материальном складе на станции Суражевка. Они лежат там ещё с момента разгрома Зейского каравана. Белые сняли их с пароходов или отобрали у пленных красногвардейцев.

– Ну что же, значит, решено, – поднялся со своего места Дрогошевский. – Будем брать Свободный. Возражений нет? Тогда выступаем через час. Двигаться двумя колоннами: через Малую Сазанку и Новгородку. Общее направление – деревня Дубровка. Командиров попрошу приготовить свои отряды и подразделения к походу. Я с ивановцами пойду впереди. Товарищ Брезон, ознакомьте командиров с порядком движения отрядов.

Ровно час спустя длинные вереницы полных людьми подвод, запряжённых каждая одной-двумя лошадьми, выступили из села и при свете луны потянулись по льду реки в направлении на северо-запад. Вскоре колонны повстанцев растянулись на несколько километров. Перед самым рассветом передовые их группы уже ехали по улицам Дубровки, в то время как последние подразделения армии ещё не достигли даже Бардагона.

***

Именно в этот момент небольшой отряд Суражевских милиционеров медленно подъезжал по льду реки Зея с севера к деревне Бардагон. Восемь человек во главе с самим начальником участка Серебряковым ехали верхом, остальные десять – на санных упряжках. На въезде в село их встретили выстрелами дозоры повстанцев. Завязалась перестрелка. Поняв, что внезапного нападения не получилось, Серебряков, не ввязываясь в затяжной бой, отвёл свой отряд за железнодорожный мост, откуда сразу же послал нарочного к начальнику японского гарнизона станции Суражевка за подмогой.

Вскоре, не дожидаясь появления союзников, он вновь повёл своих милиционеров тем же путём к Бардагону, рассчитывая, что повторного нападения столь маленького отряда с этой стороны повстанцы вряд ли могут так быстро ожидать. Солнце уже начинало подниматься над горизонтом, прячась пока в его облачной дымке, но уже озаряя своим светом голубовато-серое с утра зимнее амурское небо. Наступал день 24 февраля 1919 года. Подойдя под прикрытием небольшого островка к самым огородам, Серебряков развернул пеших милиционеров цепью вдоль околицы, а сам во главе своей маленькой «кавалерии» стремительно ворвался на главную улицу села.

Никакой внешней охраны у «красных» в этот момент действительно не оказалось. Все они находились на сельской площади, запруженной множеством повозок, лошадей и людей. Шёл митинг. На одной из подвод стоял человек в коричневой распахнутой на груди овчинной шубе, перепоясанной патронташем, и, размахивая сжатой в руке шапкой, что-то горячо говорил толпе местных крестьян, среди которых виднелось немало ярких бабьих платков. По сторонам, сидя и лёжа в своих повозках, дымя цигарками, расположились бойцы и командиры последнего остановившегося здесь отряда повстанцев. Многие разошлись греться по ближайшим крестьянским дворам.

Пронзительный крик «казаки!», оглушительные разрывы гранат и бешеный топот лошадиных копыт по улицам села в мгновение ока взорвали спокойное течение событий, обратив его в панический стремительный водоворот. Люди кинулись бежать во всех направлениях, сталкиваясь друг с другом, падая и попадая под копыта также мечущихся в испуге коней. Возницы, вскочив на повозки, яростно хлестали кнутами по спинам своих и чужих лошадей, пытаясь как можно быстрее вырваться из смертельной ловушки, в которую вдруг превратилась для них небольшая площадь села Бардагон. Подводы сталкивались между собой, некоторые опрокидывались, загораживая дорогу остальным. Эту безумную картину всеобщей паники и хаоса дополняли длинные трели пулемётных очередей, беспорядочные выстрелы из винтовок, громкие крики людей и дикое ржание лошадей.

Чтобы не попасть в самую середину этой сумятицы и не потерять там своих людей, Серебряков дал команду повернуть в первый попавшийся переулок, откуда маленькая кавалькада выскочила обратно на окраину и присоединилась к своим пехотинцам, щедро осыпавшим пулями и гранатами охваченное паникой село. Всё было кончено в несколько минут. Когда стрельба стихла, взорам милиционеров предстали две сломанных телеги с рассыпанным на снегу провиантом, разбросанные в разных местах платки, мешки, шапки, рукавицы и четыре трупа повстанцев, оставленных в беспорядке отступления на улицах села.

Преследовать стремительно удалявшийся в сторону Дубровки обоз отряд милиционеров возможности уже не имел. Почти все взятые ими с собой патроны были израсходованы во время этой безумной стрельбы. Сдав село и трофеи подошедшему со станции подразделению японцев из двадцати человек во главе с маленьким коренастым унтер-офицером, Серебряков увёл отряд обратно в Суражевку. Распустив по домам своих пехотинцев, он оставил пока при себе конных милиционеров и добровольцев, чувствуя, что основные события этого дня могут быть ещё впереди.

В помещении участка милиции его уже ждал нарочный с запиской от прапорщика Мищенко из Новоивановки. Из этого донесения следовало, что сосредоточившимися в деревне Сукромли красными в ночь на 24 февраля была сделана попытка двинуться на город Свободный. Перед их приходом в Новоивановку Мищенко удалось через проживавших в деревне добровольных агентов милиции распустить слух о разгроме зазейских повстанцев, подходе к Свободному крупных японских подкреплений с артиллерией и о движении большого правительственного отряда из города в Серебрянскую волость. Сам Мищенко со своим разъездом взял на себя роль авангарда этих сил.

Розыгрыш удался. Как только мобилизованные красными крестьяне услышали обо всех этих событиях, они начали немедленно разъезжаться с оружием по своим деревням. Уже через три-четыре часа от полутысячного отряда осталось всего несколько десятков человек, которые тоже поспешили убраться из села при появлении в нём группы суражевских милиционеров. Письмо завершалось сообщением об аресте в Новоивановке нескольких сторонников большевиков, выявивших себя сразу после прихода туда красных и не успевших вместе с ними покинуть село.

***

Когда последняя рота повстанческой армии – вторая Борисоглебская – достигла, наконец, деревни Дубровки, было уже совсем светло. С трудом разместив своих бойцов в четырёх указанных вестовым командующего маленьких домиках на её северной окраине, командир роты Демус и его заместитель Давыдов, согласно переданному тем же вестовым распоряжению явиться в штаб армии, отправились к центру села.

Дубровка к этому времени представляла собой нечто среднее между военным лагерем и кочевым табором цыган. По единственной улице взад и вперёд проносились верховые, двигались повозки и сани. Повсюду во дворах и прямо на улице возле них теснились такие же повозки, запряжённые жующими брошенное перед ними сено лошадьми. В почти не закрывающиеся двери домов постоянно входили и выходили, сопровождаемые клубами пара, люди в перетянутых ремнями и кушаками крестьянских шубах, шинелях и полушубках. Откуда-то доносились грустные звуки напевных украинских песен, заглушаемые временами переборами гармошки, весёлым хохотом и топотом подкованных каблуков.

– Что-то не похоже на обещанное сегодня наступление, – проворчал Демус, оглядываясь на перешедшего через дорогу с большим медным самоваром в руках молодого бойца, скрывшегося затем во дворе одного из домов. – Давно уже должны были в Свободном чаи гонять. О чём там наше начальство думает?

– Вот в штабе всё и узнаем, – задумчиво проговорил Давыдов. – Ох, не нравится мне эта канитель. Чует сердце – что-то здесь не так.

– Ладно, не ворожи. Видишь, кажется, уже пришли.

У высокого крыльца занятого штабом дома толпился народ. Помимо бойцов охраны, здесь было немало и местных крестьян. Кто-то из них явился с жалобами на слишком большое количество новых «постояльцев», которых нечем было кормить, а кто и просто пришёл поглазеть на «комиссаров», о которых после падения Советов в прошлом году многие стали уже понемногу забывать.

Миновав узкие сени, Демус и Давыдов оказались в довольно просторном помещении, в дальнем углу которого, под образами, сидели вокруг широкого стола почти все члены штаба. Остальные расположились на лавках вдоль стен. Справа от входа суетилась у русской печки хозяйка, готовившая завтрак гостям.

– А, Демус, проходи, садись, – радушно пригласил к столу сидевший с краю, возле самого окна, Дрогошевский. И вы, товарищ, тоже садитесь, – обратился он к Давыдову. – Как там ваша рота? Всем хватило места?

– Да ничего, как-нибудь утрясутся, – пошутил Демус. – Ночевать ведь, надеюсь, здесь не придётся?

– Нет, товарищи, ночевать тут нам никто не позволит. Если не найдутся пропавшие полки товарища Патрушева4, – тут он с иронией взглянул на сидевшего слева от него с растерянным выражением лица председателя штаба первого района, – то придётся штурмовать город самим.

– Ну не могли они никуда исчезнуть, – взорвался Патрушев. – Ума не приложу, куда они делись. Спрашивал у дубровских крестьян – говорят, что только позавчера проезжало человек двадцать на конях. А кто они такие – не разобрали.

– Да-а-а, порядочки у вас в первом районе, как я посмотрю, – подбавил жару адьютант командующего Иван Матвеев. – Целые армии пропадают без следа. Прямо Кащеево царство какое-то.

Ладно. Шутки в сторону, – резко оборвал его Дрогошевский. – Будем готовить войска к наступлению. А пока нужно выставить посты на сопках. Вы, товарищ Бондаренко, поставите от своей роты караулы со стороны Свободного, а вы, товарищ Демус – со стороны станции Суражевка. Это нужно сделать немедленно. Извините, что чаем не успел напоить.

– Ничего, попьём у себя в роте, – улыбнулся сквозь усы Демус и вслед за Давыдовым и Бондаренко быстро вышел из штаба.

***

Около полудня в участок Серебрякова прибыл курьер из штаба гарнизона с приказом капитана Баранова сделать силами Суражевской милиции разведку в сторону деревни Дубровка, где предполагается значительное скопление войск красных. Уже через несколько минут группа из восьми конных милиционеров пересекла железнодорожный путь и по узкой просёлочной дороге направилась к темнеющим невдалеке сопкам коренного берега реки Зеи.

Не доезжая полверсты до бревенчатых строений городской бойни, Серебряков остановил свой отряд и через трофейный цейсовский бинокль принялся внимательно разглядывать поросшие мелким дубнячком сопки и огороженную забором территорию бойни.

– Зря стараетесь Вашбродь, – услышал он за спиной голос Станиславского. – На этих сопках дивизию можно спрятать, и никто ничего не увидит. Единственный выход – подъехать ближе. Так сказать, ловля на живца. А там уж как повезёт. Разрешите, я съезжу на бойню, узнаю там – что да как. У меня лошадь быстрая, сколько раз из самого пекла выносила.

– Ладно, поезжай. Да возьми с собой ещё кого-нибудь для страховки. – Эй, Франц! Поедешь со Станиславским. Тот молча кивнул головой и тоже двинул коня вперёд. Оба всадника быстро поскакали по дороге, разбрызгивая по сторонам снег, лежащий посередине накатанной тележными колёсами колеи. Не доезжая до деревянного моста через речку Бардагонку, они вдруг резко остановились и начали быстро поворачивать назад своих лошадей. В этот момент тишину неожиданно разорвал хлёсткий винтовочный залп со стороны сопки напротив, а вслед за ним сразу же последовал и второй, из самой бойни.

Обе лошади, вместе со всадниками, упали почти одновременно. Оставшиеся сзади милиционеры моментально рассыпались по сторонам и открыли ответный огонь. Заметив, что оба упавших разведчика живы, к ним бросились галопом два других милиционера и быстро вывезли их из-под огня. Станиславский был ранен в бедро, а Франц при падении с лошади зашиб себе бок. Вслед за тем, отстреливаясь, отряд Серебрякова отступил к станции, куда в это время уже подходил японский эшелон со станции Бочкарёво.

***

Расставив посты по гребню сопки против дороги на станцию Суражевку и оставив в поддержку к ним ещё семь человек в доме ветеринара, возле городской бойни, Давыдов и Демус направились вновь в деревню, предвкушая угощение долгожданным горячим чаем. Уже в конце своего пути они услышали за спиной два винтовочных залпа, а затем беспорядочную ружейную трескотню. Встревоженные этим шумом, командиры побежали назад, к своим караулам, но стрельба там вскоре закончилась также внезапно, как и началась.

Спустившийся с сопки навстречу посыльный от начальника караула доложил: «Подъезжали казаки. Двоих свалили. Остальные ускакали обратно в Суражевку. Заметили также идущий через мост в сторону станции железнодорожный состав. Много теплушек. Вероятно, японцы». Обе этих новости вызывали серьёзное беспокойство у двух бывших унтер-офицеров русской армии, ветеранов недавней мировой войны. Демус и Давыдов хорошо понимали, что подъезжавшая только что разведка уже обнаружила местонахождение повстанческой армии и теперь, подошедший к станции эшелон японских войск может быть сразу брошен против неё.

Такого же мнения был и командующий армией Дрогошевский. Услышав сообщение посыльных из Борисоглебской роты, он немедленно отдал приказ снять все посты и начать отвод армии к деревне Сукромли, где всё ещё надеялся найти пропавшие войска первого района. Сразу после того, как последняя подвода повстанцев покинула деревню Дубровку, на её улицах начали рваться снаряды. Это вели огонь две приданные японскому экспедиционному отряду лёгкие траншейные пушки. Вслед за короткой артподготовкой развёрнутые цепи японских солдат двинулись от станции к сопкам. Не встречая никакого сопротивления, они дошли до Дубровки и, убедившись в отсутствии там противника, вернулись назад.