Грех извне

– Чего встал? – полуобернувшись, спросил Борд.

Назгал застыл в трех шагах от храмовой громады. Взирал снизу вверх на хмурящиеся скаты крыши. За ней возвышался перст шпиля, пронзающий небеса. С него порой срывались одинокие птицы, но неизменно возвращались назад. Ветер на такой высоте не позволял им отдалится от гнездовья.

– Шевелись!

– Извини, – пробормотал Назгал.

Он опустил голову, вжал ее в плечи, став еще больше похожим на карлика. Собственный голос удивил Назгала. Он понял, что за все те дни, что провел в отряде, проронил, даст Хранитель подтвердить, не больше трех десятков слов.

Входя под тень храма, Назгал даже зажмурился. Сердце его сжалось. От стен тянуло холодом, в них чудилась затаенная сила. Неудивительно, ведь сколько молитв тут произносили, сколько сил и чудес вложили в камни строители. В раствор наверняка подмешивали черепки с молитвами, пепел светильников и даже ритуальное питье.

Это место ничуть не походило на имиртскую часовенку. Там она возведена болотными людьми в насмешку над окружающими духами. Здесь же приехал особый мастер – прямо из столицы! Какие таинства он проводил, никому не ведомо.

Мощь храмовых стен сдавливала, отгоняя не только злых духов, но и недобрые мысли людей.

В голове у Назгала и так звенела пустота последнее время, теперь же не осталось ничего. Все дни он думал только о выживании, и о том, как кровь с древка копья темнеет, постепенно сходит, исчезает. Как исчезло тело паренька, запутавшегося в колючем кустарнике.

Внутри темно, холодно. Воздух замер в неподвижности, боясь беспокоить священников, служков, занятых важными делами. Тепла так не хватало, что чадящий поодаль факел ощущался кожей с десяти шагов. А запах горящего масла, чудных добавок в нем забивал другие запахи.

Угадывались ароматы трав, перетираемых в подсобных помещениях. Готовящихся там же напитков, раздаваемых во время ритуалов. Где-то поблизости устроена пекарня: запах свежего хлеба просачивался в холодное нутро храма. Мысли о хлебе мешали думать о правильном.

Разделить какофонию запахов не получалось, как распутать клубки теней. В углах, за колоннами рассеченные робким светом они затаились и ждали приглашения на церемонию. Свет с улицы задерживался мозаикой, наполняя камни. Внутрь он едва просачивался, придавал неуверенный оттенок ближайшим предметам.

Пол покрывал старый, вытертый ковер. Серый цвет, никаких рисунков. Лавки сдвинуты к боковым нефам. Большинство церемоний проводят стоя, но раз в седмицу устраивают собрание на полдня.

Потолок где-то в вышине. Назгала первоначально поразила ограда храма. Выше человеческого роста, она превосходила все, что он видел ранее. Сами дома, их высота еще как-то укладывались в его сознании. Даже стены города можно воспринять – типа горы. А тут рукотворное. И оно стоит уже века!

Потолка не видно. Он утопает в тени, скрыт поднимающимся от жаровен, факелов, лампад дымом. Завеса плотная, создающая иллюзию, что потолка нет. Словно смотришь снизу на эфир, где пребывает милостивый к смертным Хранитель.

Впереди, на возвышении алтарь с чашей. Старожилы Имирта не врали. Во внешнем мире используют чаши из металла.

Здесь это был бронзовый кубок, украшенный мутными камнями. Металл зеленел в углублениях, как бы часто и тщательно его не протирали и полировали. Чаша находилась посреди алтаря, с накинутой на нем красной тканью. На покрывале угадывался какой-то орнамент, но его назначения Назгал не понимал. Возможно, он впервые в жизни видел буквы.

Чуть с боку от алтаря находилась кафедра, с которой священник обращался к прихожанам. Сейчас она пустовала, лакированное дерево обнажено для любопытных взглядов.

Внутреннюю часть храма закрывала деревянная ширма, которую убирали во время особых церемоний. Даже Назгал знал, что в ту часть храма запрещено ступать посторонним. Не знал он только того, что там скрывается. В родной деревне за алтарем часовни хранилась церемониальная утварь, казна часовни, книга.

Подойдя к возвышению, Лагор упал на колени. Удар столь сильный, что рожденное эхо потревожило переплетения эфирного тумана под потолком. На вошедших робко посмотрели, служки обменялись таинственными шепотками и вернулись к прерванным занятиям.

Эти шаги до алтаря дались начальнику тяжело. Остановиться, осесть – какое облегчение. Ему следовало бы стоять, чтобы не оскорбить Хранителя потворствованием собственной слабости.

Лагор склонил голову и глухо закашлялся. Он пытался подавить кашель, но демон внутри него явно страдал от близкого нахождения со священным предметом. В самом сердце дома Хранителя.

Следовавшие за начальником воины медленно осели на колени. В полушаге от командира. Назгал расположился позади всех, как наименее ценный член отряда. Он склонил голову, как все, но глаза его обшаривали окрестности. Первоначальный страх отступил, в пустой головке опять забегали мысли о выживании.

Пусть это дом Хранителя, но Назгал ни в чем перед ним не провинился. А это строение всего лишь чудесное творение служителей Его. Да, они владели таинственной магией, позволившей возвести все это. При этом они остались людьми.

Людского следовало бояться. Ведь Назгал сейчас не во внешнем мире, полном злых духов и демонов. Во внутреннем мире, переступив порог людского обиталища, опасаться приходится иного.

Со своего места Назгал видел немного. Задрать голову и таращиться, он не смел. Видел только длинные одеяния прислужников, концы веревок, что служили им вместо пояса. Служители почти все ходили босиком, лишь старшие из них надевали сандалии.

Зачем им это? Ведь пол такой холодный.

Некоторые служители ходили с явным трудом. Со всех сторон доносились легкие покашливания. Тишину нарушало шуршания пламени, ползущего по телу факела. Огонь обжирался углем в жаровне, требовал еще, но давал так мало тепла и света за службу. Его подачек едва хватало, чтобы обогреть стоящего на кафедре священника.

Появление высшего служителя Хранителя, ознаменовалось перестуком каблучков по каменному полу. Священник семенил из своей каморки, звук его шагов не походил на тяжелые, размашистые удары сапог воинов. Те словно вбивали подошвы в камень, будто ненавидели мостовую, стремились разбить ее и сокрушить.

Самого священника Назгал не видел, но его нюха коснулся тонкий запах. Незнакомые ему ароматы, принадлежали смеси вина, чернил и дорогих трав, используемых во время ритуала связывания душ.

Смотреть на священника не возбранялось, но сейчас все воины склонили головы в знаке покорности. И должно им думать о возвышенном, о покаянии. Ведь за каждым ползет вереница мертвецов. Отделаться от внимания убитых, очистить руки убийц способен только священник.

Ритуал будет иметь успех, если воины искренне покаются. Назгал не знал, что там думают старшие товарищи, но самому ему каяться не в чем. Весь его успех в прошлом бою заключался в удачном падении под ноги врага. Последовавшего за этим ударом древка копья по хребтине.

Зато он сбил воина с ног, что открыло его для удара кого-то из отряда Лагора. Кого точно, Назгал не знал. Тот воин небось гниет, брошенный на месте сражения.

Но положено думать о благости. Назгал пытался, но его отвлек разговор начальника со священником.

– Кто ты, явившийся в обагренном кровью доспехе в дом благодетеля нашего?

Голос священника громкий, но умеренный, полный внутренней силы, скованной самоконтролем. Возраст по голосу не угадать, а сами слова показались Назгалу удивительными. Речь из-за этого выглядела невнятным кудахтаньем.

– Эснин рода Лагор, всадник короля нашего Эссета Одноглазого.

На последних словах Лагор не сдержал кашель.

– С чем ты прибыл в дом Хранителя?

– Мне необходимо освободить от клятвы связывания воинов. Пути наши расходятся, воинское бремя осталось в прошлом. Пора сложить оружие, принять мир. Очистить руки и души от пролитой крови.

– Сложная задача, но долг мой поспособствовать выполнению. Чего бы мне это ни стоило!

– Благодарю, служитель, – Лагор был искренним.

– Поднимись, следуй за мной.

Судя по звуку, сам он подняться уже не мог. Вес брони и грехов притягивал его к земле. Духи могли бы протянуть цепкие руки даже через храмовый камень, утянуть воина в темные, стоячие воды царства Первого врага.

Назгал услышал шелест ткани, а затем раздались шаги. Служители бросились на помощь всаднику, поднимая его. Им удалось оторвать усыхающее тело, освободить от объятий смерти. Уже сам, едва переступая ноги, Лагор пошел за священником в исповедальню.

Воины остались на месте, все так же склонив голову и каясь в грехах.

Наверняка существовала четко расписанная процедура, коей следует придерживаться. Назгал об этом не знал. Спросить ни у кого не мог. А другие воины наверняка не придерживались подобных правил. Ведя жизнь удальцов, они вообще мало уделяли внимания дисциплине, если это не касалось воинских упражнений.

Камень холодил колени, мышцы затекали. Назгал терпел, боясь шевельнуться. В массивном чреве храма любой звук преображался, разбиваясь о стены, дробясь на громоздкие осколки. Воины перед ним замерли в почтительном ожидании. Или же отдыхали, поход отнял много сил, много товарищей. У воинов кровоточили раны. От них веяло смертью.

Грязь на руках, смешанная с кровью, еще не смыта. Назгал взглянул на свои черные пальцы. Под ногтями осталась кровь паренька. Поскорее бы его имя стерлось из памяти. Нужно пройти не меньше десятка смертей, чтобы забыть о каком-то человеке, что рос рядом с тобой.

Рекрут сжал пальцы, чтобы не видеть остатков крови.

Это всего лишь иллюзия, самообман. За такое время кровь давно вымоется. Сейчас проведут ритуал, воины освободятся от связи с духами смерти.

Назгал поднял взгляд, чтобы рассмотреть священную чашу. Связь с Хранителем защитит смертного от внешнего мира. Всех проблем это не решит, но душа очистится. Освободит место для новых грехов.

Дверь хлопнула, Назгал опустил голову, даже закрыл глаза. Он услышал семенящие шаги священника и тяжелую, чуть шаркающую походку начальника. Ориентироваться вот так по звуку тяжело, ведь человек приучен пользоваться всеми органами чувств.

Священник направился к алтарю с чашей. Лагор к воинам.

– Встаньте, – произнес он, находясь в двух шагах от пехотинцев.

Воины поднялись. С колен они вставали без помощи рук, не охали, не ахали. Ни у кого не щелкали суставы. Лишь рекрут помог себе руками. В ногах его еще недостаточно сил.

Голову никто не поднимал, воины смотрели в пол, изображая покаяние.

– Пришло время освободить вас от связующей клятвы, – продолжал Лагор, – наш поход окончен. Отряду нет причины существовать. Мы достигли своих целей, видит Хранитель. Не все из наших добрались до дома, не все смогли разделить радость победы. Их души отправились к Хранителю раньше нас. Им повезло больше, чем нам.

Закончив, Лагор вздохнул, приложил руку к губам. Он отошел в сторону, взглянул на священника и кивнул.

Тот кивнул в ответ и налил в чашу освященное питье. Налил щедро, ведь лишь большим количеством жидкости можно смыть ту кровь, что принесли с собой воины. Лагор постарался, чтобы его воины закончили поход чистыми.

– Сегодня, в день Благого Раэба, – заговорил священник, – я присутствую при снятии обетов с отряда всадника Эснина Лагора. Всякий его пехотинец будет освобожден от связующей клятвы, волен идти собственным путем, избранным для него Хранителем нашим.

Священник спустился с возвышения, неся чашу перед собой на вытянутых руках. Священную бронзы он касался через белый платок, дабы не запачкать металл нечистыми мыслями. Ведь даже такие люди не без греха. С них больший спрос.

Начав читать очистительное заклятие на языке столь древнем, что из присутствующих его никто не знал, священник подходил к каждому воину. Он останавливался, просил назвать имя, признаться в проступках и желании очиститься. Хотя бы на искренность не проверял. До таких глупостей не было времени, а желания проверять искренность раскаяний священник не проявлял. Пожертвованное Лагором серебро помогло забыть о незначительной детали.

Лагору требовалось быстрее избавиться от воинов, снять с себя связующие оковы. Ведь клятва тяготила не только воинов, но и самого начальника. Он в ответе перед Хранителем за всех тех, кого вел с собой.

Назвавшись, изображая покаяние, каждый воин отпивал из чаши. Священник продолжал читать заклинание. Голос его уверенный, сильный. Произносимые слова обладали внутренней силой, скрытые непознаваемостью.

Два тяжелых глотка. Воин с трудом проглатывал жидкость и пытался отдышаться.

Речь священника успокаивала Назгала, но немного пугала реакция старших товарищей. Назгал украдкой следил за происходящим перед ним. В тайне надеялся, что до него очередь не дойдет. Он ведь не настоящий воин. Рекрут. Еще не успел нагрешить, не считая въевшейся в древко копья крови. Так не он убийца.

Заклинание не прерывалось, священник говорил на вдохе и выдохе. Редкое мастерство. Останавливал речь, вставая перед следующим воином. Так он повторил восемь раз. Лишь Борд с легкостью проглотил ритуальное питье. Опытному воину не раз приходилось употреблять подобное. От выпитого его лицо разрумянилось, а глаза заблестели. Он тяжело выдохнул и покачал головой, словно от удовольствия.

Обогнув старого воина, священник направился к рекруту. Заклинание переходило на последнюю фазу, чувствовалось приближающееся окончание речи. Священник остановился перед пареньком, поставил точку в тягучем песнопении.

– Назовись!

– Назгал. Отряд Эснина Лагора. Рекрут.

– На тебе есть кровь?

Хоть Назгал слышал восемь раз этот вопрос, обращенный к другим воинам, все же замешкался. В чем смысл вопроса? Кровь, что он пролил? Или кровь, что попала на него? А может, та кровь, пролитая из его жил?

– Есть, – лучше ответить как все.

– Ты раскаиваешься в сотворенных делах, осуждаемых Хранителем нашим?

– Искренне раскаиваюсь! – голос Назгала дрогнул, в нем появились слезливые нотки.

– Пей!

И Назгал выпил, единым махом, как делали остальные. Жидкость обожгла нутро, провалилась внутрь. В живот она упасть не смогла, застряла где-то по пути. Назгал закашлялся, глаза заслезились. Паренек прикрыл рот, боясь, что выплюнет ритуальное питье. Боялся, что Хранитель не принял его слов и теперь карает осуждаемым пламенем.

Глотка горела, в рот будто кусок пареной репы положили. Только вынутой из костра.

Но священник не оскорбился, не накинулся на паренька с бичеванием за грехи. Он только отступил на шаг, кивнул и даже улыбнулся.

– Очищение не дается легко, – это была первая фраза, что он употребил после заклинания, стремясь поддержать молодого. – Старайся не прибегать к этому столь часто, как старшие твои товарищи. Глянь на них, путь их труден и жесток. Жизнь не в трудах во славу Хранителя, а в горечах.