У меня же дел по воскресеньям ни капельки нет, да и пальто спрятано в недра гардероба.
Сжимаю красный номерок в руке и нащупываю на нем цифры: два и два.
Жду.
Тут библиотекарша в очках словно просыпается, зовёт коллегу и небрежно так говорит:
– Прими тут, – и на меня показывает, – книги сдать хочет.
– Здрав-ствуй-те, – снова говорю я, как будто больше ничего и говорить не умею.
На меня не смотрят, со мной не здороваются, меня не существует.
У них тут работы – выше крыши, я для них помеха, толпу создаю, понимаете?..
Воображаемый народ уж вспотел небось.
Коллега той, что в очках, мигом нашла меня в компьютере, и вычеркнула одну книжку.
– А вторая не на вас записана! – уткнувшись в компьютер, говорит она.
А я все в глаза заглядываю, неуёмная.
– Ну, конечно, вторую записали на сына! – а про себя думаю: это для того, чтобы в библиотеке была видимость круговорота читателей, как будто все читают и книги берут.
Нашли. Вычеркнули.
Народа так и не прибавилось.
Я скорей к гардеробщице – работу давать, без меня у нее работы не будет.
Достаю красный номерок, она медленно идёт к цифре 22, медленно снимает пальто, медленно идёт ко мне и отдает.
А потом стоит и пристально смотрит, как я одеваюсь.
Аж пальто соскальзывает от ее взгляда. А у меня вообще-то пальто никогда не бывает скользким.
Наскоро застегнув молнию и не застегнув кнопки, выскакиваю из библиотеки, как растревоженный Чацкий.
Несусь куда-то, а воспалённое воображение рисует в голове шабаш библиотекарш, которые обговаривают, как бы побольнее меня сжечь на костре за то, что я просто сдала книги, а новые почитать не взяла…
Декабрьский, значит
Мы, взрослые, иногда удивляемся детям, когда они из всей поездки по какому-нибудь яркому городу, в который многие мечтают попасть, но не могут (в Рим или Париж, например), запоминают только сильный дождь, который настиг внезапно, или невыносимую жару, или какой-нибудь чупа-чупс из магазина, которого в наших магазинах нет. Или, чтоб еще понятнее, мы, взрослые, удивляемся, что дети из похода в театр, приходя домой, рассказывают про антракт и самые вкусные в мире бутерброды с колбасой.
Короче, поехали мы с подругой в Суздаль, и землю почти ели и клялись друг другу, что обязательно про поездку надо написать, чтоб уж наверняка запомнилась, ну, чтобы потом перечитывать спустя годы, вздыхать и говорить «вот время-то было, ездили же мы куда-то», слезу ронять и погружаться в атмосферу былого путешествия.
То есть намерения были самые что ни на есть праведные, в головах зрели фразы (нет) о том, какой Суздаль распрекрасный и святой город, как в нем хорошо дышится, что на каждом шагу история и бла-бла.
Прошло уже немало времени, и ни одна из нас так ни слова не написала про ту поездку.
Но, созваниваясь, почему-то все время вспоминаем один эпизод, который даже не в Суздале случился.
К тому эпизоду мы с подругой уже приехали из Суздаля во Владимир, прошли больше 24000 шагов, устали как черти и решили зайти в привокзальное кафе.
Взяли еду.
Сидим.
Едим.
Молча.
Не шевелимся почти.
Ну реально устали. Устали так, что ни на движения, ни на эмоции сил нет никаких.
Сидим, значит, водим глазами по помещению, жуем.
И было в этом во всем какое-то равнодушие, что ли, отрешенность, безразличие. Как будто и не мы это вовсе: что воля, что неволя – всё равно, всё равно.
Подруга сидит, ест задумчиво и смотрит в одну точку перед собой.
Тут, надо сказать, мог бы произойти любой бытовой диалог: про погоду или про то, что на улице темнеет. Или что в кафе нет посетителей и очень тихо. А произошел следующий.
Подруга вдруг ни с того ни с сего задает вопрос, безучастно:
– А у сына твоего когда день рождения?
Главное ведь даже не смотрит на меня, не моргает. И ест.
– 3 декабря, – отвечаю я, слегка внутренне удивляясь, но сил на удивление нет, и я как бы внутри пожимаю плечами и внутри лицом удивляюсь, опуская уголки губ, и обводя глазами помещение: мол, чего это она вдруг про день рождения моего сына, когда мы сидим во Владимире. И только что посетили жемчужину, простигосподи, золотого кольца. Нет, спасибо, конечно, что вопрос не о смысле жизни, да.
Подруга прерывает мои размышления своим умозаключением, достойным какого-нибудь философа, и отсутствующе так говорит:
– Декабрьский, значит, – а сама в точку продолжает смотреть.
Тут мне стало очень смешно, я стала объяснять почему (читайте выше описание ситуации и нашего состояния), и мы стали смеяться вместе, и как будто даже сил набрались от этого смеха, и успели за 40 минут до поезда очень быстро погулять по Владимиру.
Но, как вспомню ее взгляд и вот эту фразу «декабрьский, значит», до сих пор смешно.
А потом оказалось, что всё было совсем не так, как увиделось мне тогда. Но это и не важно.
Важно, что из поездки в Суздаль в памяти отпечатался, казалось бы, очень неприметный эпизод.
А это значит, что хоть мы и взрослые, детское в нас еще живет, и рассказывать про бутерброды из антракта и быть детьми – круто.
Эмоциональное закрепление
