Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

Трактирщик запрокинул голову и захохотал, но его смех внезапно оборвался, рот захлопнулся, как капкан, и он с грохотом опустил стул на пол и встал посреди кухни, изогнувшись всем телом, с лицом белым как простыня.

– Тсс, – хрипло прошептал он, – слушайте…

Женщины проследили за взглядом хозяина: его глаза были прикованы к узкой полоске света, пробивавшейся сквозь щель в ставнях.

Кто-то тихо скребся в кухонное окно… постукивал легонько, осторожно, украдкой царапал стекло.

Это было похоже на звук, который издает ветка плюща, когда, отломившись от ствола, она свисает вниз и шуршит, касаясь окна или двери, при малейшем дуновении ветра. Но на шиферных стенах трактира «Ямайка» не было плюща, и рядом со ставнями тоже ничего не росло.

Скрестись продолжали, настойчиво и бесстрашно: тук… тук… словно постукивание ключа; тук… тук… как будто барабанили четырьмя пальцами.

В кухне не раздавалось ни звука, кроме испуганного дыхания тети Пейшенс, которая через стол потянулась рукой к племяннице. Мэри смотрела на трактирщика; он неподвижно стоял, и его фигура отбрасывала на потолок чудовищную тень; она увидела, как сквозь темную щетину бороды синеют его губы. Затем дядя наклонился и осторожно, как кошка, на ощупь потянулся рукой к ружью, стоявшему напротив возле стула. Его пальцы вцепились в ружье; трактирщик не сводил глаз с полоски света между ставнями.

Мэри сглотнула; в горле у нее запершило. Девушка не знала, кто там, за окном: друг или враг, и это делало ожидание еще более томительным. Однако, несмотря на все надежды, глухое биение сердца подсказало ей, что страх оказался заразителен. Она невольно поднесла дрожащие, холодные и влажные руки ко рту.

С минуту дядя выжидал за закрытыми ставнями, а затем прыгнул вперед, рванул крюк и раздвинул их; тусклый дневной свет тут же проник в комнату. За окном стоял человек; его мертвенно-бледное лицо прижалось к стеклу, усмешка обнажила гнилые зубы.

Это был Гарри-разносчик… Джосс Мерлин выругался и распахнул окно.

– Черт тебя побери, ты что, войти не можешь? – крикнул он. – Хочешь получить пулю в кишки, проклятый болван? Ты заставил меня пять минут простоять, словно глухонемой, с ружьем, нацеленным тебе в брюхо. Отопри дверь, Мэри; да не жмись ты к стенке, как привидение. В этом доме хватает неприятностей и без твоей кислой мины.

Как все мужчины, которым довелось до смерти перепугаться, трактирщик переложил вину за собственное малодушие на чужие плечи и теперь бушевал, чтобы успокоиться. Мэри медленно пошла к двери. При виде разносчика она живо вспомнила борьбу на проселочной дороге. Тошнота и омерзение нахлынули с новой силой, и она отвела глаза. Она молча открыла дверь, спрятавшись за нею, а когда Гарри вошел в кухню, сразу же повернулась, направилась к тлеющему очагу и стала машинально подкладывать торф на угли, стоя к гостю спиной.

В ответ разносчик причмокнул губами и указал большим пальцем через плечо.

– Округа бурлит и пышет, – сказал он. – За дело взялись все злые языки Корнуолла, от Теймара до Сент-Айвза. Нынче утром я был в Бодмине; весь город гудит, они там все с ума посходили, требуют крови, ну и правосудия, разумеется. Накануне я заночевал в Кэмелфорде, так там каждый встречный и поперечный размахивал кулаками и обсуждал новости с соседом. Эта буря может кончиться только одним, Джосс, и ты знаешь чем. – Он взялся руками за горло. – Надо бежать. Это наш единственный шанс. На дорогах опасно, а в Бодмине и Лонстоне хуже всего. Я пойду через пустоши и переберусь в Девон за озером Ганнис. Конечно, так будет дольше, но какая разница, если спасаешь свою шкуру? У вас не найдется в доме кусочка хлеба, хозяйка? У меня со вчерашнего утра крошки во рту не было.

Он задал вопрос жене трактирщика, но смотрел при этом на Мэри. Пейшенс Мерлин стала шарить в буфете в поисках хлеба и сыра, нервно дергая ртом, двигаясь неуклюже и думая о чем угодно, только не об угощении. Накрыв на стол, она просительно посмотрела на мужа.

– Слышишь, что Гарри говорит, – взмолилась она. – Это безумие – оставаться здесь; мы должны ехать сейчас, немедленно, пока еще не поздно. Ты сам знаешь: люди тебя не пощадят, они убьют тебя без суда. Ради бога, послушай его, Джосс. Я ведь не за себя боюсь, за тебя…

– Закрой рот! – загремел ее муж. – Я пока еще не спрашивал твоего совета и сейчас не спрашиваю. Я и сам могу принять решение, без того, чтобы жена блеяла у меня под боком, как овца. И ты туда же, Гарри? Побежишь, поджав хвост, только потому, что попы и методисты подняли вой, требуя твоей крови? Скажи-ка, а они доказали, что это мы? Или тебя совесть замучила?

– К черту совесть, Джосс; тут речь идет о здравом смысле. Жизнь в этих местах стала вредна для моего здоровья, и я уберусь отсюда, пока еще есть время. Ну а что касается доказательств, то за последние месяцы мы достаточно натворили дел, чтобы у них было довольно улик. Разве я тебе не друг? Пришел сюда сегодня, рискуя головой, предупредить тебя. Я ничего против тебя не имею, Джосс, но ведь это твоя проклятая глупость довела нас до беды. Напоил нас до одури, и сам напился, и повел на берег, затеял безумное, шальное дело без всякого плана. У нас был один шанс на миллион, и все повернулось чертовски удачно, на нашу беду, слишком удачно. Потому что мы были пьяные и потеряли голову, оставили на берегу вещи и сотню следов. А кто в этом виноват? Да ты, кто же еще!

Разносчик стукнул кулаком по столу, вплотную придвинув к трактирщику свое желтое наглое лицо с усмешкой на потрескавшихся губах.

Джосс Мерлин разглядывал его с минуту, а когда заговорил, голос его звучал тихо и грозно.

– Так, значит, ты меня обвиняешь, Гарри? – сказал он. – Знаю я эту породу: начинают извиваться как змея, когда им изменит счастье в игре. А ведь благодаря мне дела у тебя шли неплохо! Золота куры не клевали; жил как принц все эти месяцы, а не прозябал на дне шахты, где тебе самое место. А если бы мы не потеряли голову позапрошлой ночью и убрались бы до рассвета, как это было уже сотню раз? Ты бы сейчас подлизывался ко мне, чтобы набить карманы! Ты бы вилял хвостом вместе с остальными подлыми шавками, выпрашивая свою долю добычи, называя меня Господом Всемогущим; ты бы лизал мне сапоги и валялся в пыли. А теперь беги, если хочешь; беги к берегам Теймара с поджатым хвостом, и будь ты проклят! Я и один справлюсь хоть с целым светом.

Разносчик принужденно хохотнул и пожал плечами:

– Разве мы не можем поговорить, не вцепляясь друг другу в глотки? Я по-прежнему на твоей стороне. Все мы были пьяны до умопомрачения в сочельник; так что не будем больше об этом; что сделано, то сделано. Вся компания разбежалась, значит своей доли они требовать не станут. Все перетрусили и побоятся высовываться и дергать нас. Стало быть, остаемся ты да я, Джосс. Мы с тобой увязли в этом деле глубже всех, так что нам нужно друг другу помогать. А теперь давай все обмозгуем и поймем, на каком мы свете; вот почему я здесь.

Гарри опять рассмеялся, показывая красные десны, и принялся барабанить по столу короткими грязными пальцами.

Трактирщик холодно посмотрел на него и снова потянулся за трубкой.

– Так к чему ты клонишь, Гарри? – спросил он, нависая над столом и заново набивая трубку.

Разносчик зацокал языком и усмехнулся.

– Я ни к чему не клоню, – ответил он. – Я хочу как лучше. Нет никаких сомнений: нам придется выйти из игры, если мы не хотим болтаться в петле. Но дело вот в чем, Джосс: мало радости выйти из игры с пустыми руками. Два дня назад мы сложили в той комнате кое-какое барахлишко. Верно? И оно по праву принадлежит всем тем, кто потрудился в сочельник. Но никого не осталось, кроме нас с тобой. Я не говорю, что там много ценностей – несомненно, это по большей части хлам, – но согласись, это поможет добраться до Девона, а?

Трактирщик выпустил облако дыма собеседнику в лицо.

– Значит, ты вернулся в трактир «Ямайка» не только ради моей нежной улыбки? – спросил он. – А я-то думал, что ты меня любишь, Гарри, и хочешь пожать мне руку.

Разносчик снова ухмыльнулся и заерзал на стуле.

– Ладно! – сказал он. – Мы же друзья! Не надо обижаться на откровенность. Барахло здесь, и нужны двое мужчин, чтобы его погрузить. Женщинам тут не справиться. Почему бы нам не ударить по рукам, и дело с концом?

Трактирщик задумчиво пыхтел трубкой:

– Ты битком набит идеями, дружище, и все они лежат рядком, хорошенькие, как безделушки на твоем подносе. А что, если здесь ничего нет? Что, если я уже от всего избавился? Я ведь проторчал тут два дня, а мимо проезжают повозки. Что тогда, малыш?

Усмешка сползла с лица разносчика, челюсть отвисла.

– Ты шутишь? – прорычал он. – Ты ведешь двойную игру здесь, в трактире «Ямайка»? Если так, то скоро поймешь, что просчитался. Ты бывал слишком скрытен, Джосс Мерлин, когда мы отправляли грузы и ждали повозки. Иногда я видел и слышал кое-какие странные вещи. Ты блестяще вел это дело из месяца в месяц; кое-кто из нас даже подумывал, почему же при подобном размахе такую ничтожную выгоду получают те, кто больше всех рискует? И мы ведь не спрашивали, как это так выходит. Послушай, Джосс Мерлин: может, ты работаешь на кого-то?

Трактирщик набросился на него, как молния. Он ударил разносчика кулаком в подбородок, и тот опрокинулся навзничь; стул под ним с грохотом рухнул на каменный пол. Гарри тут же опомнился и поднялся на колени, но трактирщик возвышался над ним, направив дуло ружья прямо в горло.

– Только шелохнись, и ты мертвец, – тихо сказал он.

Гарри-разносчик смотрел на своего обидчика снизу вверх, его маленькие подлые глазки были полузакрыты, одутловатое лицо пожелтело. Падение чуть не вышибло из него дух, и он прерывисто дышал. При первом же признаке ссоры тетя Пейшенс распласталась по стене, охваченная ужасом, с тщетной мольбой глядя на племянницу. Мэри пристально наблюдала за дядей; на этот раз она не могла разгадать его настроения. Он опустил ружье и пнул разносчика ногой.

– Теперь мы с тобой можем поговорить как разумные люди, – сказал трактирщик.

Он опять облокотился на стол, с ружьем в руке, а разносчик расположился на полу, не то на корточках, не то на коленях.

– Я в этой игре главный и всегда им был, – медленно проговорил трактирщик. – Я вел ее с самого начала. Всего три года назад, доставляя грузы с маленьких двенадцатитонных люгеров в Пэдстоу, мы считали себя счастливчиками, если получали чуть больше полшиллинга барыша. Я вел ее, пока дело не стало самым прибыльным от Хартленда до Хейла. Мной кто-то командует, говоришь? Черт возьми, хотел бы я взглянуть на человека, который решит попробовать. Ну, теперь с этим покончено. Время вышло. Ты сегодня приполз не для того, чтобы предостеречь меня, ты приполз посмотреть, нельзя ли чем-нибудь разжиться в суматохе. Трактир оказался заперт, и твое жалкое подлое сердце возрадовалось. Ты скребся в окно, потому что знал: крюк на ставне болтается и окно легко можно высадить. Ты же не рассчитывал найти меня здесь! Ты надеялся, тут окажется Пейшенс или Мэри, и ты их легко запугаешь и завладеешь моим ружьем, которое здесь, под рукой, на стене, – ты его частенько видел. А потом – к черту хозяина трактира «Ямайка». Гарри-крысеныш, неужели ты думаешь, что я не понял все это по твоим глазам, когда распахнул ставни и увидал в окне твою рожу? Ты думаешь, я не слышал, как ты задохнулся от изумления, не заметил твоей кислой ухмылки?

Разносчик провел языком по губам и сглотнул. Он бросил взгляд на Мэри, которая неподвижно стояла у очага; круглые пуговки его глаз смотрели настороженно, как у загнанной в угол крысы. Он боялся, не пожалуется ли она на него. Но девушка промолчала. Она ждала, как поступит дядя.

– Ладно, – сказал трактирщик, – по рукам, как ты и предлагал. Это выгодно нам обоим. Знаешь, я передумал, мой милый друг, и с твоей помощью мы отправимся в Девон. То, что здесь лежит, и правда стоит прихватить с собой, а мне одному не справиться. Завтра воскресенье, благословенный день отдыха. И пусть хоть пятьдесят кораблей разобьются, это не заставит здешний народ подняться с колен и раздернуть занавески. Будут и проповеди, и скорбные вытянутые физиономии, и молитвы за бедных моряков, на которых рукою дьявола ниспослано несчастье, но никто не станет разыскивать дьявола в святой день. У нас есть целые сутки, Гарри, мой мальчик, и завтра ночью, когда ты хорошенько наломаешь спину, забрасывая дерном и репой мое имущество на телеге, и поцелуешь меня на прощание и Пейшенс тоже, а может, и Мэри заодно, – вот тогда ты встанешь на колени и поблагодаришь Джосса Мерлина за то, что он отпустил тебя живым на все четыре стороны, а не засунул хвостом в канаву, где тебе самое место, с пулей в твоем черном сердце.

Он снова поднял ружье и приставил холодное дуло к горлу разносчика. Тот захныкал, закатив глаза. Трактирщик рассмеялся.

– Ты, вообще-то, довольно меткий стрелок, Гарри, – сказал он. – Разве не славно ты пометил Неда Санто позапрошлой ночью? Ты пробил ему дыхательное горло, и кровь хлестала потоком. Он был славный парень, этот Нед, только уж больно скор на язык. Туда-то ты ему и попал, правда? – Дуло плотнее прижалось к горлу разносчика. – Если я сейчас спущу курок, Гарри, твое дыхательное горло тоже опустеет, как у бедняжки Неда. Ты ведь этого не хочешь?

Разносчик не мог говорить. Его глаза закатились, ладонь широко раскрылась, четыре пальца распластались, как будто прилипли к полу.

Трактирщик отвел ружье, нагнулся и рывком поднял его на ноги.

– Пошли, – сказал он. – Думаешь, я собираюсь возиться с тобой всю ночь? Пошутили – и хватит, а то делается тошно. Открой кухонную дверь, поверни направо и иди по коридору, пока я не скажу остановиться. Ты не сможешь удрать через вход в бар: все окна и двери здесь заперты. У тебя руки чесались перебрать добычу, которую мы привезли с берега, верно, Гарри? Ты проведешь ночь в кладовой посреди этого добра. Знаешь, Пейшенс, дорогая, по-моему, нынче впервые у нас в трактире «Ямайка» постоялец. Мэри не в счет, она член семьи.

Его настроение, как флюгер, повернулось в другую сторону; дядя пришел в прекрасное расположение духа и, рассмеявшись, ткнул ружьем в спину разносчика и погнал того из кухни по темному, выложенному каменными плитами коридору в кладовую. Дверь, которую высадили сквайр Бассат и его слуга, теперь укрепленная новыми досками, стала прочнее прежнего. Джосс Мерлин не всю последнюю неделю просидел сложа руки.

Заперев своего приятеля на ключ и на прощание посоветовав ему не кормить крыс, численность которых возросла, трактирщик вернулся в кухню; в груди его клокотал смех.

– Я понимал, что Гарри скиснет, – сказал он. – Взгляд у него стал нехорошим задолго до того, как на нас свалилась эта беда. Он будет драться на стороне победителя, но запросто откусит руку, если удача от тебя отвернется. Гарри завистлив; он позеленел от зависти, прогнил насквозь и даже глубже. Он мне завидует. Они все мне завидуют. Они знают, что у меня есть мозги, и ненавидят меня за это. Чего ты так уставилась на меня, Мэри? Лучше поужинай и иди спать. Завтра ночью тебя ждет длинное путешествие, и предупреждаю заранее, оно будет нелегким.

Мэри смотрела на дядю через стол. Тот факт, что она не поедет с ним, в данный момент ее не занимал: пусть думает что хочет. Она очень устала, напряжение этого дня давило на нее тяжким грузом, но в ее мозгу бурлили всевозможные планы.

Каким угодно образом, любой ценой, до завтрашней ночи она должна попасть в Олтернан. Как только Мэри окажется там, груз ответственности упадет с ее плеч. Действовать начнут другие. Это будет тяжело для тети Пейшенс, а возможно, и для нее самой; она ничего не смыслит в хитросплетениях закона. Но по крайней мере, справедливость восторжествует. Будет не так трудно восстановить их с тетей доброе имя. Мысль о том, как дядя, который сейчас сидел перед ней с набитым черствым хлебом и сыром ртом, будет стоять со связанными за спиной руками, впервые ощутив свое полное бессилие, доставляла ей неслыханное удовольствие, и Мэри снова и снова рисовала себе эту картину, с каждым разом все ярче и ярче. Тетя Пейшенс со временем оправится; годы сделают свое дело, принесут ей наконец мир и покой. Мэри гадала, как именно дядю схватят, когда настанет эта долгожданная минута. Может быть, они тронутся в путь, как он и собирался, и, когда выедут на дорогу под его самоуверенный смех, их окружит отряд, многочисленный и хорошо вооруженный. Сопротивление будет бесполезным, трактирщика силой стащат на землю, а она наклонится к нему и улыбнется. «Я думала, что у тебя есть мозги, дядя», – скажет она ему, и он все поймет.

Девушка с трудом отвела от него глаза и повернулась к кухонному столу за свечой.

– Я сегодня не буду ужинать, – объявила она.

Тетя Пейшенс что-то огорченно пробормотала, подняв глаза от лежавшего перед ней на тарелке ломтя хлеба, но Джосс Мерлин пнул жену ногой, чтобы та замолчала.

– Пусть себе дуется, если хочет, – сказал он. – Тебе-то что за печаль, поест она или нет? Голодать полезно женщинам и скотине: они от этого становятся послушными. К утру девчонка присмиреет. Погоди, Мэри; ты будешь еще крепче спать, если я запру тебя на ключ. Не хочу, чтобы кто-нибудь бродил по коридору.

Он перевел взгляд на ружье на стене, потом мельком взглянул на ставень, который все еще был открыт.

– Закрой окно, Пейшенс, – произнес он задумчиво, – и задвинь засов. Когда закончишь ужинать, отправляйся спать. Я сегодня останусь в кухне.

Жена со страхом посмотрела на него, испуганная его тоном, и хотела заговорить, но трактирщик оборвал ее.

– Ты что, еще не научилась не задавать мне вопросов? – выкрикнул он. Тетя тут же встала и подошла к окну. Мэри, держа зажженную свечу, ждала у двери. – Так, – сказал он. – Чего стоишь? Я велел тебе идти.

Мэри вышла в темный коридор; свеча отбрасывала назад ее тень. Ни звука не доносилось из кладовой в конце коридора, и она подумала, что разносчик притаился там в темноте, караулит и ждет утра. Мысль о Гарри вызвала у нее омерзение: он, как крыса, был заперт с себе подобными, и девушка внезапно представила, как он своими крысиными лапами царапает дверную коробку, в молчании ночи проскребая себе путь к свободе.

Мэри вздрогнула; как ни странно, она была рада, что дядя решил ее запереть. Этой ночью дом был похож на западню, даже собственные шаги, гулко звучавшие на каменных плитах, отдавались от стен тревожным эхом. А кухня, единственное хоть сколько-то обжитое и теплое место в доме, зияла позади, озаренная желтым зловещим светом. Неужели дядя собирается сидеть там с потушенными свечами, с ружьем на коленях, чего-то ожидая?.. Или кого-то?.. Он вышел в прихожую, когда Мэри поднималась по лестнице, и проводил ее через площадку до самой спальни.

– Дай сюда ключ, – велел дядя, и она передала его без единого слова.

Он помедлил, глядя на племянницу, а потом нагнулся и закрыл ей ладонью рот.

– Я питаю к тебе слабость, Мэри, – сказал он. – После всего, что ты натерпелась от меня, ты не сломалась, не растеряла своей отваги. Я увидел это сегодня в твоих глазах. Будь я помоложе, я бы приударил за тобой, Мэри, да-да, завоевал бы тебя и уехал бы с тобой навстречу славе. И ты это знаешь.

Девушка ничего не ответила. Дядя стоял за дверью; она смотрела на него, не замечая, что ее рука, державшая свечу, слегка дрожит.

Джосс Мерлин понизил голос до шепота.

– Мне грозит опасность, – сказал он. – Дело не в законе; если на то пошло, я возьму их на испуг. Пусть хоть весь Корнуолл гонится за мной по пятам, мне плевать. Нет, мне приходится остерегаться другого: шагов, Мэри, которые раздаются ночью и снова стихают, и руки`, которая может меня сразить.

В полумраке лицо его казалось худым и старым; глаза вдруг вспыхнули, как будто он хотел ей взглядом что-то сказать, и снова потухли.

– Воды Теймара отрежут нас от «Ямайки», – сказал трактирщик, улыбнувшись, и изгиб его губ показался ей до боли родным и знакомым, как отзвук прошлого.

Дядя захлопнул за ней дверь и повернул ключ.

Мэри слышала, как он тяжело спускается по лестнице и идет по коридору; вот он повернул за угол, в кухню, и остановился.

Тогда она подошла к кровати и села, положив руки на колени. И вдруг по какой-то причине, до которой ей не хотелось доискиваться и которую она постаралась тут же забыть, как забывают детские провинности и те сны, о которых не рассказывают при свете дня, она приложила пальцы к губам, как это сделал дядя, и начала водить ими по щеке.

Девушка тихо заплакала, и слезы, капавшие ей на руку, были горькими на вкус.