Космонавтов 80/81

1

В супермаркете – огромная очередь, все нервничают от духоты, торопятся куда-то – зачем вы здесь в эпоху курьеров и доставок? Женщине с пятнистым, как ножка гриба, лицом пробивают продукты – пик-пик-пик. Она тоже переживает – этот супермаркет ей не по карману, но пойти в тот, что дальше от дома, просто нет сил в конце рабочей недели. Все продукты она торопливо складывает в огромную синюю сумку из полиэстера, но вдруг останавливается и придирчиво рассматривает последний товар – сетку с огурцами. Вертит их и так, и эдак, подносит к глазам и на свет – что-то её не устраивает: лицо то удлиняется, то сморщивается. Женщина ощупывает каждый овощ рукой, ковыряет ногтем огуречные пупырышки и, наконец, принимает решение устроить скандал.

– Это что такое? – спрашивает она у кассира. – Разве можно такое людям продавать?!

– А что не так? – удивляется совсем юная сотрудница супермаркета (победа явно будет не за ней).

– Ты что, не видишь?! – женщина заводится ещё больше, как бы накручивая сама себя. – А ты посмотри! И вы посмотрите!!! – покупательница достаёт огурец из сетки и размахивает им в воздухе, как бравый полководец своим стягом, призывая и нас, невольных участников бури, подключиться и следовать за ней.

– Как я посмотрю, если вы своим огурцом постоянно трясёте?! – голос кассира дрожит и немного срывается (наверное, работает тут совсем недавно, раз рефлекс «лучше промолчать» на таких особ ещё не выработался).

– Голубушка, это не мой огурец! Это ваш огурец!!! Вялый, безжизненный! Как можно такое на лотках держать, я вас спрашиваю?!

– Это огурцы на развес – вы же их сами выбрали и в сетку положили. Я тут ни при чём… Можно было и свежее взять, и упругость проконтролировать…

– Нет, ну это беспредел! Огурцы как каша – у неё, а виновата я?!

– Не нравится – не берите. Могу не пробивать их! – у девушки выступают слёзы, отчего она становится совершенно беззащитной, почти прозрачной.

– Это ж надо! Первый раз в этом году решила окрошку сделать – летом на даче жила, не до того совсем было, а они мне вялые огурцы подсовывают! Вот вы бы стали такие есть? – обращается скандалистка к худенькой девочке в ярко-жёлтом плаще, что стоит за ней. Та быстро отводит глаза.

– Женщина, не задерживайте кассира – или забирайте, или оставляйте, но давайте уже двигаться как-то! – внезапно подключается мужчина, третий в очереди. В руках у него только бутылка вина за 6800 – белое, сухое.

– А вы мне не указывайте! Я сейчас в жалобную книгу напишу! И охрану позовите! Не магазин, а ОПГ буквально!

Мужчина с вином отодвигает девочку в ярко-жёлтом плаще, берёт женщину с огурцами за локоть и тихо, очень спокойно произносит: – Если ты немедленно отсюда не свалишь, я тебе эти огурцы по гланды засуну – ещё радоваться будешь, что они мягкие.

Женщина затихает, кассир испуганно смотрит на других покупателей – всем в очереди немного не по себе. Скандалистка протягивает телефон для оплаты, забирает сумку с продуктами (огурцы включительно) и покидает магазин, не издав больше ни звука.

В полной тишине пробивают товары худой покупательницы в ярко-жёлтом плаще – пик-пик-пик, та расплачивается и торопливо засовывает нехитрый продуктовый набор в модную авоську, но те никак не помещаются, и тогда она берёт багет под мышку. Эй, там первый снег и хлеб намокнет!

Мужчина пробивает своё вино, прикладывает часы к терминалу и абсолютно тем же тоном и на той же громкости, как три минуты назад увещевал скандалистку, произносит:

– Себе взял, но вам сегодня нужнее.

Протягивает бутылку кассиру без тени улыбки и медленно удаляется. Высыхая, кристаллы соли двумя дорожками разрезают лицо кассира на три части.

2

На улице – серо-ржавое месиво. Ботинки, пусть и очень хорошие, а всё равно промокают из-за этой химической присыпки на дорогах – когда они только успевают! Он вспомнил море – это его защитный механизм. Только мысленно возвращаясь в тепло, он может пережить пронизывающий до косточек ветер (а ведь всего минус три!). Вино тоже обычно помогает, ну да ладно.

Тогда, в необъединённом мире, он обитал у моря и ещё мог разговаривать на родном языке. И жить в своей стране, и знать свою национальность, и чтить традиции предков. С тех пор прошло так много лет, что сложно сказать – было ли это всё взаправду или он только сочиняет, приукрашивает, наполняя себя тоской и надеждами о прошлом. Море. Молодость. Родина.

«Родина, Родина, Родина», – повторял он про себя в минуты покоя, чтобы не забыть. Сохраняя в своей памяти, он как бы продлял ей жизнь.

Асиф на пляже – кадык уже увеличен и над губой пробивается совсем не юношеская щетина, но взгляд блуждает, и на щеках веснушки, какие только у детей бывают. Он лежит в шезлонге – почти мужчина, совсем ребёнок – пьёт какой-то химический сок, другой рукой – в телефоне. Женщина с длинными распущенными волосами и тюрбаном на голове что-то говорит, он не реагирует. Она подходит и натирает его кремом. Юноша только подставляет нужные части своего тела, не отрываясь от экрана ни на секунду. Вот дама пшикает раствор себе на руку и вдавливает его Асифу в спину, в плечи, в длинные, покрытые мягкими волосками ноги. Она трёт медленно, то кругами, то вдоль и назад. Здесь нет эротизма, но оторвать взгляд невозможно – это самая откровенная публичная сцена из всего, что позволено видеть.

Асиф отворачивается, перед глазами на экране – книга, и книга говорит: «Основная функция женщины – биологического существа – не вынашивание потомства, как считалось ранее, а стимуляция мужчин к конкурентной борьбе за неё. Тем самым мужчины развивают свои лучшие качества, а значит, человечество эволюционирует».

Он смотрит на свою спутницу – её волосы растрепал ветер, и она выглядит чуть моложе с этими прилипшими к лицу и шее прядями, потом он смотрит на себя – кожа блестит от крема, местами тот не до конца впитался, и плечи пацана в белых разводах. Он порывисто встаёт, ставит стакан и одним шагом уходит с пирса в воду.

«Эй, мне что, снова тебя натирать?!» – с сильным акцентом возмущается женщина. Он не оборачивается: спокойно, напоказ, плывёт в сторону красных буйков и за них. Растерянная клиентка остаётся на берегу.

Для эволюции ему не хватает чувств – на этих курортах всегда так. Любой отдыхающий может стать твоим, но это всё ненастоящее, и оттого грустно и противно вдвойне. Чтобы духовно очиститься, он смотрит много драм и сериалов по национальному телевидению со всем этим налётом романтики и патоки. Хорошие смотрит, плохие смотрит, самые ужасные, бездарные, отвратительные.

Невыносимая тоска охватывает Асифа часто после просмотров, и кажется, что все мастерски сделанные фильмы этой категории работают одинаково: это не про чувства и «ах, как хочется такой любви», а об упущенных возможностях, о том, чего уже никогда-никогда не будет – в силу возраста, характера, работы и жизненных обстоятельств. И вообще – ты слишком легко считываешь людей и варианты развития, ты строишь отношения наперёд. Ещё до первого поцелуя вы проговариваете, как видите себя и вас в дальнейшем, сходятся ли графики и планы, как это должно начаться и даже – о боги – как и когда закончиться. Стоимость обсуждаете тоже.

Он пытался вспомнить самый романтичный в жизни поступок, совершённый в его сторону или совершённый им. И – нет. В памяти проносится много хорошего, классного, весёлого, приятного, но всё же, видимо, не он герой подобных фильмов.

И вот от этого грустно – не про то, чего уже не будет, а о том, что могло бы быть и не случилось. Упущенные возможности, взрослое кино. Асифу – шестнадцать.

В отеле, где он работает последний месяц, – всё включено. Не только еда, алкоголь, но и куча каких-то вечерних шоу-программ. Он такое не любит, ему интереснее в полупустом баре с джоинтом или в номере с фильмом – по настроению. Такое, правда, редко случается – увы, он тоже «включён». Пять месяцев работы с отдыхающими женщинами и мужчинами кормят всю его семью последующий год.

В тот раз Асиф привычно бежал мимо вечернего шоу и вдруг остановился – на сцене выступал гимнаст: маленький, хрупкий, с каким-то невыразительным хвостиком на голове. Играла душераздирающая песня, и костюмчик у него был яркий, но странный, нелепый. Мальчик стоял у обруча, а обруч висел на верёвке. Потом он запрыгнул на это приспособление и изогнулся в одну сторону, в другую.

Он не попадал в ритм, и всё, что делал, – выглядело безвкусно. Акробат улыбался, но улыбка его не обращалась к кому-либо. Женская спина, худые руки, бедное-бледное тело. Удивительно, что у мальчика был сольный номер, ведь выступал он чудовищно бездарно. И именно поэтому было красиво. Естественно. Глупо, но по-настоящему. Стеснение – неприкрытое. Непрофессионализм – и хорошо.

А зато он любит вот такую песню, и штаны точно сам себе скроил, и номера как-то сольного добился. И если вам не нравится – не смотрите. Многие говорят, но впервые Асиф вдруг понял, что значит действительно «быть только для себя».

И она тоже выступает только для себя. Ранним утром, на пляже. С коктейлем на основе мартини – потому что как в журналах, и звучит богато. Вкус – неважно. Распустила длинные бретели топа, музыка с телефона, обнажается медленно.

Элегантно снять шорты никогда никому не удавалось. Падает в холодный песок. Бежит в воду, спотыкается, но решает, что прокатит, будто так и надо. Дальше она ползёт на четвереньках вдоль прибоя, изображая кошку или другое какое животное. Асиф изображает восхищение и тянет руку к своим плавкам.

Никогда не бывает так, что тебя не видит никто. Это знает акробат, но ещё не понял Асиф.

Он встаёт, поправляет трусы и плетётся за этой пьяной кошкой в воду. И всё у них сейчас будет хорошо. Без рефлексии об упущенных возможностях и не случившихся чувствах, но во имя эволюции. Жизнь – это не кино.

3

Асиф шёл не домой, а к любовнику. Раньше он бы никогда не смог открыться в своих предпочтениях, да и теперь – не может. Ещё до Объединения он женился и даже стал отцом двоих сыновей. Это сейчас до его отношений никому нет дела (или все только притворяются, чтоб не нарваться на штраф и административное наказание за нетолерантность), а во времена его молодости – считалось позором, от которого очиститься нельзя. Его жена не виновата в том, что он такой. Лейла – хорошая женщина, хоть он и ненавидит её всей душой. Ненавидит именно за то, что хорошая.

Сварливую, жадную, злую он бы бросил давно – его нынешних доходов хватит даже на три семьи. Но Лейла была кроткой и доброй, хорошей матерью и объективно красивой женщиной. Асиф знал, что они состарятся вместе и умрут примерно в одно время. Жизнь с нелюбимой женщиной – это его плата за страх. За страх быть не таким, как все, и нежелание идти против течения.

Асиф плотнее закутался в шарф. Ещё квартал, и тёплая ванна, объятия любимого человека: его голая упругая спина с небольшой татуировкой в форме звезды на правой лопатке, шея с пульсирующей джинсового цвета венкой и запах чего-то необъяснимо родного. Они проведут вместе всего два часа, потом Асифу нужно бежать на работу, но эти два часа придадут ему сил и согреют. Эрик – как детство, как море. Как его родная земля и первая любовь. Но Эрик не жил по старым законам, он родился за семь лет до Объединения, да к тому же вырос в мегаполисе – мир унифицировался, но их поколения никогда не станут единым народом и не способны друг друга по-настоящему понять.

Недавно Асиф придумал классную штуку – ходить спиной вперёд. Ну, конечно, не он это придумал, и не только он так делал, но ведь весело и поднимает настроение.

Практиковал Асиф такую ходьбу, только гуляя с младшим сыном – вроде как смотрит, где там пацан плетётся, и идёт себе спиной вперёд – выглядит не так глупо, как если бы он в одиночку подобным образом ходил. Ты переворачиваешься – и мир немного переворачивается тоже. В этой вселенной они с Эриком женаты, и Эрик богат, а Асиф красив и великодушно позволяет себя любить.

Двигаясь вперёд спиной, ты становишься незащищённым, уязвимым, ведь кто его знает, что впереди. Такие моменты – единственные, когда Асиф позволял себе быть слабым. С Эриком он лишь играл в уязвимость, с другими – даже не притворялся. Вот и сейчас, настраиваясь на встречу и желая сменить своё привычное амплуа, уже в подъезде Асиф развернулся и прошёл несколько пролётов спиной вперёд.

Дверь он открыл своим ключом, не предупредив ни стуком, ни звонком. Любимый сидел на самодельном диване из деревянных палет и мягкой мешковины, плотно укутавшись в два одеяла.

– Вход в этот дом – бутылка шардоне, – как гигантский мотылёк Эрик взлетел с подушек и направился к Асифу, чтоб обнять его своими пледами-крыльями.

– Осторожно, пальто мокрое. И вина сегодня не будет – со мной приключилась странная история. Полежим в ванной?

– Вечно у тебя истории. Вода набрана!

Парень скинул одеяла там, где стоял, и, не дожидаясь, пока разденется Асиф, рухнул в ванну на помосте в центре комнаты, разбрызгивая горячие капли и хлопья пены на пол. В теле его любовника не было ни грамма несовершенства, и на ощупь он напоминал дельфина. Идеальные мужские пропорции Эрика, простые чёткие формы без всех этих лишних выпуклостей и изгибов, как у Лейлы: минималистичный современный дизайн против устаревшего барокко. Разве выбор человека со вкусом не очевиден?

– Я рассказывал тебе о своей первой любви? – Асиф аккуратно развесил одежду на стуле и медленно ступил в кипяток. Как Эрику удавалось спокойно лежать в этом котле – оставалось загадкой.

– Про акробата? Я ревную, когда ты вспоминаешь!

– Ты намного красивее его.

– Конечно! Сколько ему сейчас?

– Не знаю, мы почти ровесники, – Асиф хотел уйти от ненавистной темы возраста и мысленно уже ругал себя за начатый не в том ключе диалог. – А твоя первая любовь – парень из Бергхайма?

– Пфф! Моя первая и единственная любовь – это ты!

– Я сегодня перевёл денег за твои курсы.

– Я сейчас обижусь.

– Прости! Иди сюда!

Эрик рыбкой заскользил под водой вдоль мягкого и объёмного тела Асифа, прижался к нему и положил голову на грудь. Мужчина гладил мокрые волосы любимого – в клубах пара они стали ещё чернее и, казалось, с них каплями должна стекать нефть, а не вода.

– Ты напряжён! Я чувствую, как неровно бьётся твоё сердце.

– Я просто старый. И не выспался. Получил утром привет из прошлого.

– Поэтому вспомнил акробата?

– Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, у меня был любовник из Европы.

– Это где?

– Неважно. Это был год начала пандемии, и мы с ним просто сошлись, не за деньги. Он никогда мне не нравился, скорее даже бесил. Смазливый невероятно, из известной семьи, единственный наследник. Куча квартир и отелей у него по миру, всё – пассивный доход. Сам по войнам мотался, идеологию какую-то придумал за гранью вообще, наркота. Мы с ним на моей родине познакомились, но стали закрывать границы, и он меня сюда забрал. Начали вместе жить, его почти сразу в тюрьму посадили. На месяц, правда, всего. За домом следили, я вообще не выходил никуда. Он вернулся за взятку, опять стал употреблять: чертил дорогу и рыдал, чертил следующую и смеялся. У него паранойя была – телефон то в микроволновке лежал, то в стиральной машине, чтоб службы его не подслушивали. Тревожный.

Пару раз пытался при мне застрелиться; как-то диван поджог; иногда рыдал сутки напролёт; от ментов удирали, потому что на ворованной машине рассекал, чтоб в локдаун не попасться; в психушку залезали, спасали знакомую какую-то; каждый день копали у него во дворе гигантскую яму – он мечтал, что там будет озеро с рыбками.

Интересно, что за те несколько месяцев мы если двадцать слов друг другу сказали – хорошо, но я не уверен. Он обижался, что мы не разговариваем. Один раз сел напротив и просто всю свою жизнь пересказал, вывалил её на меня так, что не отмыться. Из-за тех откровений он решил, что между нами особая связь. Но я ничего такого не чувствовал.

Потом я ему надоел, и он решил расстаться. Снял мне квартиру и пристроил работать во «Вкус Востока». Там тогда не так активно продажа шла, но появилась стабильность и рост. А его я больше никогда не видел.

Я думал, что он умер давно – сторчался, сошёл с ума, вскрыл вены из-за паранойи, мотает пожизненный срок. Но только сегодня позвонила какая-то девушка и сказала, что его не стало. Разбился на мотоцикле. И в портмоне была моя фотография с телефоном на обороте. Меня это тронуло. Я рассказал ей, каким он был необычным человеком, как сильно помог мне. Она подтвердила, что он так со всеми себя вёл – ничего не боялся, никогда не отказывал в помощи. Это я по молодости видел только то, что мог понять своим детским умишком.

Теперь весь день хожу и думаю – почему мне его всегда так жалко было? Мол, я прорвусь, а его уже не спасти. Может, это меня не спасти, а жить так и надо было – на максималках, в зависимостях, на грани? Сводить с ума, сходить с ума? Умирать каждый день, воскресать, умирать, воскресать – пока жизнь не надоест. Потом – обязательно расстаться.

– Ничего не понял… Ты хочешь расстаться?!

– Нет, конечно нет. Хочу не бояться жить. Вернее, не так. Хочу не бояться умереть. Он не боялся.

– Ты ничего не боишься. Ты у меня самый смелый, самый умный, самый богатый. – Эрик медленно спускался вниз и, оказавшись в области паха, опустил лицо в воду. Асиф закрыл глаза и забыл о жизни, смерти и страхе.

4

Он бросал курить шесть раз. Во времена его молодости табак стоил копейки, и он привык, что крутой брутальный мужчина – ну, он всегда с сигаретой в зубах. Такие образы западают с детства и выгнать их из головы намного сложнее любой привычки.

Эрик тоже баловался сигаретами, но, разумеется, у него на это не было денег. Асиф знал, что любимый сердится из-за того, что он не принёс ему вина, и поэтому, после всех утех, вытащил две последние сигареты.

– Это что – плата за секс? – неудачно пошутил Эрик. – Тогда я стою как минимум четыре!

– Любимый, четыре не стоит никто… Никто, кроме тебя, а ты достоин и четырёх пачек, и четырёх блоков, и вообще – всех сигарет мира. Я тебя очень сильно люблю.

– Поэтому живёшь с женщиной?

Асиф быстро оделся и вышел из квартиры, на ходу завязывая шарф. Вслед ему неслись крики молодого любовника. Асиф знал, что, если тема жены всплыла, единственный выход – ретироваться. Ни один его довод не покажется Эрику вразумительным, и от того, что он ушёл не попрощавшись, любимый остынет быстрее, чем если они снова ввяжутся в этот спор. Вот как ему объяснить?

Лейлу Асиф украл, женился силой. Она – видная красавица, дочь состоятельного фермера, у которого Асиф закупал сырьё, – вот-вот должна была вступить в брак с «достойным кандидатом», которого подыскал отец.