Останутся ли наши отношения такими же, как до болезни Женевьевы? Посмотрим ли мы с Борисом друг другу в глаза, как раньше, чтобы не было в них ни злобы, ни трусости, ни недоверия? Мне нужно побыть с ними какое-то время, а потом без всяких предлогов и объяснений исчезнуть из их жизни навсегда. Борис поймет, Женевьева… Единственное утешение, если она ничего не знает о том, что случилось. Обдумав все это, я решил, что теперь осознаю свой долг, о котором бредил все время болезни, и понимаю, как должен поступить. Итак, собравшись с духом, я подозвал Джека и сказал:
– Джек, мне нужно немедленно встретиться с Борисом, и передай Женевьеве мой самый искренний привет…
И тогда он наконец объяснил мне, что оба они мертвы.
Я впал в дикую ярость, которая вновь разрушила мои силы. Я бредил и проклинал себя и вышел из своей комнаты только через несколько недель. Мальчик двадцати одного года, который навсегда утратил молодость. Мне казалось, что я больше не в силах страдать. Поэтому, когда Джек вручил мне письмо и ключи от дома Бориса, я без дрожи взял их и попросил все мне рассказать. С моей стороны было жестоко просить его об этом, но я ничего не мог поделать. Он устало оперся на свои тонкие руки и вновь вскрыл себе рану, которая никогда не зарастет полностью. Он начал говорить очень тихо:
– Алек, ты, наверное, знаешь о том, что произошло, больше, чем я. Подозреваю, что тебе не следовало бы слышать всех подробностей, но этого не избежать, так что давай покончим с этим скорей. Бог свидетель, я совсем не хочу об этом говорить.
В тот день, когда я оставил тебя на попечении доктора и вернулся к Борису, он был занят работой над «Судьбами». Женевьева, по его словам, спала под воздействием снотворного. Он сказал, что она сошла с ума, и продолжил работу. Я молча наблюдал за ним. Вскоре третья фигура в скульптурной группе, та, что смотрела прямо перед собой, обрела его лицо, но не таким, каким ты его знал, а таким, каким он стал в те дни и до конца. Хотел бы я знать почему, но вряд ли когда-нибудь узнаю.
Он работал, я молча наблюдал, и так продолжалось до полуночи. Потом мы услышали, как резко открылась и захлопнулась дверь. Кто-то пробежал в соседнюю комнату. Борис бросился туда, я последовал за ним, но мы опоздали. Она лежала на дне бассейна с руками, сложенными на груди. И тогда Борис выстрелил себе в сердце.
Джек замолчал. Капли пота выступили у него на лбу, тонкая щека задергалась.
– Я отнес Бориса в его комнату, потом поднял пробку на цепочке и выпустил эту адскую жидкость из бассейна, смыл водой все до последней капли. Когда я осмелился спуститься по ступенькам, то обнаружил ее лежащей на дне и белой как снег. Тогда я пошел в лабораторию, спустил в трубу раствор из чаши, вылил содержимое из всех банок и бутылок. В камине лежали дрова. Я развел костер и сжег все бумаги, тетради и письма, которые нашел. Молотком из мастерской я разбил все пустые бутылки, погрузил их в тележку для угля, отнес в подвал и бросил в раскаленную печь. Мне пришлось шесть раз повторить все это, пока я не убедился, что не осталось никаких следов от формулы, которую открыл Борис. И только после этого позвал доктора. Он хороший человек. Мы вдвоем сделали все, чтобы скрыть подробности от общественности. Без него я бы не справился. Наконец мы расплатились со слугами и отправили их в деревню. Старый Розье кормит их выдумками о путешествии Бориса и Женевьевы в дальние страны, откуда они вернутся только через много лет. Бориса похоронили на маленьком кладбище Севра. Доктор – добрейшее существо. Он знает, что нужно пожалеть человека, который больше не в силах терпеть. Он выписал мне справку о болезни сердца и не задавал вопросов.
Наконец Джек выпрямился и сказал:
– Открой письмо, Алек, оно для нас обоих.
Я разорвал конверт. Оно было написано Борисом за год до всего случившегося. Он все завещал Женевьеве, а в случае если она умрет бездетной, то дом на улице Сент-Сесиль он оставлял на мое имя, Джеку Скотту передавал поместье в Эпте[14 - Эпт находится в Нормандии, французской провинции, которая граничит с Бретанью. Географическое положение места, которое унаследовал Джек Скотт, будет иметь отношение к сюжету рассказа «Исская дева».]. После нашей смерти наследство следовало передать семье его матери в России за исключением мраморных шариков. Их он оставлял мне.
Страницы письма размывались перед моими глазами. Джек отошел к окну, потом вернулся и уселся на место. Я боялся того, что он скажет, но слова его прозвучали просто и ясно:
– Женевьева лежит перед Мадонной у мраморного бассейна. Мадонна нежно склоняется над ней, а Женевьева улыбается ей в ответ, глядя на собственное лицо.
Голос его сорвался, но он схватил меня за руку и сказал:
– Держись, Алек.
На следующее утро он отправился в Эпт, чтобы оправдать возложенное на него доверие.
IV
В тот же вечер я взял ключ и вошел в хорошо знакомый мне дом. Все лежало на своих местах, только стояла ужасная тишина. Дважды я подходил к двери мраморной комнаты, но не мог заставить себя войти туда. Это было выше моих сил. Я вошел в курительную комнату и уселся перед спинетом. На клавишах лежал кружевной платочек, и я отвернулся, задохнувшись. Было ясно, что остаться в доме я не смогу, поэтому я запер все двери, окна, парадные и черные ворота и ушел. На следующее утро Элсид упаковал мой багаж. Оставив его следить за моей квартирой, я сел на Восточный экспресс и отправился в Константинополь. Два года я скитался по Востоку. Сначала в наших с Джеком письмах мы не упоминали о Женевьеве и Борисе, но постепенно их имена прокрались на страницы. Я хорошо помню отрывок из письма Джека, в котором он отвечал на одно из моих писем:
«Меня обеспокоило твое письмо. Ты писал, что видел Бориса, склонившегося над тобой, когда ты лежал в горячке, чувствовал его прикосновение к лицу, слышал его голос. Все это должно было происходить через две недели после его смерти. Я убеждаю себя, что ты просто бредил, но объяснение не удовлетворяет меня так же, как и тебя».
К концу второго года Джек прислал мне в Индию письмо, настолько непохожее на него, что я принял решение немедленно вернуться в Париж. Он писал:
«Я здоров. Продаю свои картины, как все художники, которые не нуждаются в деньгах. Но хотя у меня нет своих забот, я все же встревожен. Не могу избавиться от навязчивых мыслей о тебе. И это меня изматывает. Это не предчувствие, это какое-то затаенное ожидание… Чего? Бог знает! Говорю только, что оно изматывает меня. Ночами я вижу во сне тебя и Бориса, а утром не могу вспомнить, что мне снилось, но просыпаюсь с бьющимся сердцем, и весь день меня не отпускает тревога. Потом вновь наступает ночь, и все начинается сначала. Я очень устал и решил покончить с этим болезненным состоянием. Мне нужно тебя увидеть. Как быть? Мне ехать в Бомбей или тебе в Париж?»
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
