Ляля

Глава пятая. БУКОЛИЧЕСКИЙ РОМАН

Свадьба Ляли и Шершиевича состоялась в первых числах сентября. Молодые провели ночь в городском доме, а утром сели в поезд, идущий в Париж.

Ляля смотрела в окно на проплывающий пасмурный пейзаж и пыталась привести в порядок свои мысли. Как вообще случилось, что она вышла замуж? Весь остаток лета с того памятного его визита в Алпатьево прошёл в каком-то сумбурном и противоречивом настроении, смеси ожидания и досады, восторга и ужаса.

Затеянный Ольгой Константиновной обед не обманул ожиданий последней: склонность Шершиевича к Ляле становилась всё более очевидной. Будучи женщиной тонкой и не лишённой светских талантов, Ольга Константиновна проявила весь присущий ей такт и артистизм, чтобы выглядеть непринуждённой и беззаботной, обмирая внутри, как бы не спугнуть робкую надежду. «Вольнό было Васе поощрять Леночкину самостоятельность! Его нет, а мне что теперь с ней делать? Добро бы Павел Егорыч её замуж взял, да она бы не заупрямилась, а уж я стану Бога молить!» – и она улыбалась гостю, мысленно осеняя себя крестным знамением. Понять, что на уме у дочери, было решительно невозможно. Минутами чутким материнским сердцем Ольга Константиновна видела, что Ляля словно ждёт чего-то; но стоило Шершиевичу попасть ей на глаза, как дочь ощетинивалась, словно нарочно выставляя напоказ не самые привлекательные стороны своей натуры.

Ляля и сама не могла себя понять. Пока сидели за столом, она не переставала обмениваться с гостем колкостями (которые он, впрочем, принимал со свойственной ему снисходительностью, временами даже подыгрывая). Но ещё прежде, чем его экипаж скрылся за поворотом подъездной аллеи, она уже начала по нём скучать. Дабы скрыть своё замешательство, она уединилась у себя комнате под предлогом усталости и, как была, упала навзничь на свою кровать поверх покрывала. Блуждая взглядом по узору кисейного полога, Ляля попыталась было успокоиться и даже закрыла глаза. Но едва смежились её веки, перед ними встал Шершиевич с его насмешливой улыбкой на смуглом античном лице. «Уж не влюблена ли ты, дурочка?» – спросила себя она и замотала головой: нет, нет, нет! Этого ещё недоставало! Однако было поздно, и сколько бы Ляля ни уговаривала самоё себя, сердце сладко замирало, опровергая любые доводы. Не в силах более бороться с собой, она перекатилась на живот и, спрятав лицо в прохладных крахмальных складках пикейного покрывала, заплакала.

Как и многие девушки, чьё неопытное сердце стало мимолётной добычей прожжённого соблазнителя и было им разбито, Ляля остерегалась новой боли и избегала всякой возможности любовных мук. Поэтому она надела маску холодного стоицизма, которая, впрочем, никого не могла обмануть. «Он больше не приедет», – твердила она себе, стараясь держаться как обычно. Но ставшие привычными занятия утратили для неё всякий интерес, и большую часть дня она праздно качалась на качелях или, подобно беспокойному призраку, кружила по дорожкам сада, замирая при звуках приближающегося экипажа. Едва разглядев гостей, она тотчас скрывалась в зарослях, чтобы появиться только после их отъезда или – «Милая, надо же блюсти хоть какие-то приличия!» – к самому концу их визита.

Так прошла неделя. Ляля сидела с ногами на оттоманке в библиотеке и силилась читать присланную редактором рукопись. Это был очередной куртуазный роман, и дело продвигалось плохо: сюжет казался ей надуманным, положения – искусственными, а реплики действующих лиц – манерными и приторными. Единственное, на что годился этот опус, это быть едко осмеянным в самой жёлчной рецензии, на какую она только была способна, но Ляля не чувствовала в себе необходимой для этого вдохновенной злости. Она перевернула очередную страницу, когда услыхала звук лёгкого экипажа. «Как несносны эти визиты!» – успела подумать она, но сердце её уже забилось радостным предчувствием. «Нет, не может быть! Показалось». Мимо двери кабинета пронеслись шаги горничной Лавруши, раздался лёгкий стук в дверь спальни: «Барышня! Елена Васильевна, вы здесь?.. Вас барыня зовут». Ляля встала и, стремительно преодолев несколько шагов, приоткрыла дверь кабинета. Из гостиной слышались голоса – возбуждённый материн и… Ляля распахнула дверь и шагнула в коридор. «Барышня, вот вы где! – воскликнула за её спиной Лавруша. – Вас велено звать, там Павел Егорович приехали».

Ляля устремилась в гостиную, но, проходя мимо трюмо, остановилась и оглядела себя в зеркале. Увиденное её не удовлетворило. Может, сказаться больной? В это время Шершиевич в гостиной произнёс: «Конечно, Ольга Константиновна, я подожду», – и Ляля, пощипав себя за щёки и оправив причёску, вошла.

Весь этот день она, от усилия держать себя в руках, была столь молчалива, что гость, который остался на чай, принуждён был говорить почти единственно с Ольгой Константиновной. После чая он стал прощаться под предлогом дел.

– Что ж, если это необходимо… Но мы были вам рады – впрочем, как и всегда! Лялюша вас проводит.

Досадуя на мать за столь очевидную уловку, Ляля была ей в то же время благодарна за этот короткий тет-а-тет. На крыльце Шершиевич задержал её руку в своей.

– Я скоро приеду, Елена Васильевна, – ответил он на её невысказанный вопрос, глядя ей в глаза в поздних сумерках. «Несносный человек! Он читает в моих мыслях как по писаному!» – подумала она и ничего не ответила, радуясь сгустившейся темноте, в которой, Ляля надеялась, не было видно её внезапно вспыхнувших щёк.

Он приехал на третий день. Теперь она ждала его спокойнее, обнадёженная обещанием. Он стал навещать Алпатьево раз, а то и два раза на неделе, и Ляля незаметно привыкла к его лукавой манере. Она даже стала делиться с ним своими мыслями, обходя только одну тему, но именно ту, которая волновала больше всех остальных.

А в середине августа он сделал ей предложение.

Ляля, которая ждала сама не зная чего, была обескуражена простотой слов, в которые было облечено такое важное событие. Она как раз пересказывала ему содержание очередной книги, присланной ей на рецензию, и пропустила тот момент, когда всегда насмешливые его глаза стали вдруг серьёзными. Уже некоторое время Шершиевич смотрел на неё пристально и как бы испытующе, но ей, увлечённой своим рассказом, хотелось его непременно закончить. Едва она поставила в нём последнюю точку, Шершиевич произнёс ровно и просто:

– Елена Васильевна, выходите за меня!

Глава шестая. ФЕРЯЗЬ

В городском доме, тщательно и любовно подготовленном к их приезду, Шершиевичей встречали Ольга Константиновна и старая Лялина нянька Антиповна, нарочно отряженная барыней руководить тамошними, незнакомыми, слугами, чтобы всё было устроено по вкусу и привычкам молодой хозяйки. Об этом просил сам Павел Егорович в письме из Италии, извещая о предполагаемом в конце ноября возвращении.

Добирались со станции по первому морозцу, переждав осеннюю распутицу в Европе. Когда Ляля вошла с холода в переднюю и, обнявшись с матерью, скинула на руки горничной отороченное мехом манто, из глубины дома уточкой выкатилась Антиповна и, увидев свою прежнюю питомицу в изысканном, с иголочки, парижском дорожном платье, ахнула, всплеснула руками:

– Матушка моя! Ферязь белая!

Все рассмеялись с некоторой аффектацией, чтобы разрядить естественную после разлуки неловкость момента.

За обедом Ольга Константиновна присматривалась к дочери с растущей тревогой. Теперь, без морозного румянца и нескольких слоёв тёплой одежды, Ляля показалась ей худой и бледной. «Должно быть, с дороги», – успокаивала она себя, но Ляля ела мало и без аппетита, и матери стоило усилий скрывать своё беспокойство.

– Мама, что? – спросила наконец Ляля, заметив её замешательство.

– Ничего… Я соскучилась, милая, – Ольга Константиновна изобразила подобие улыбки.

– Ты смотришь так, словно позади меня стоят сорок разбойников.

– Хотя ты теперь и дама, но ты по-прежнему моё дитя. Когда ты сама станешь матерью, ты это поймёшь.

Ляля опустила глаза в тарелку и вспыхнула, но ничего не ответила. Павел Егорович сжал под столом её руку и улыбнулся тёще.

– Это произойдёт, с Божьей помощью, уже будущим летом.

Ожидание материнства совершило в ней естественный переворот, сделав нечувствительной к тем мелким внешним заботам, которым прежде она придавала так много значения. Сосредоточенная на себе, Ляля сама не заметила, как стала едва ли не королевой уездного общества. Произошло это без каких-либо усилий с её стороны – только благодаря её теперешнему положению, которому она была обязана отчасти своей принадлежностью к старинной здешней знати, отчасти – богатству и связям мужа. Павел Егорович обладал тем редким в людях коммерческого сословия тактом, который позволил ему, не заносясь и не заискивая, заслужить уважение здешнего общества. Он был чужд свойственной людям своего происхождения смеси крайностей – подобострастия перед аристократией и одновременной бравады, каковая имеет своей причиной заурядную зависть. Основанием для его авторитета служили исключительно его собственные качества, и Ляля не без гордости наблюдала почтение, с каким обращались к Павлу гордые потомки старинных обветшалых родов.

Весь следующий год Шершиевичи провели в уезде: зиму Елена Васильевна блистала в городе, весной же, когда её положение стало уже заметно, перебралась к матери в Алпатьево, где в половине июня благополучно разрешилась дочерью. Девочку назвали Аглаей, в память о матушке Павла Егоровича, дома же за ней закрепилось ласковое имя Глаша.

В начале осени Павел объявил о необходимости посетить по делам обе столицы, и Ляля ощутила потребность, как она выразилась, «встряхнуться».

– Я теперь, наверное, ни во что не влезу! – сокрушалась она, оглядев себя в зеркале, урезала свои порции за столом и отказалась от сладкого. Но, несмотря на эти жертвы, все до единого парижские платья пришлось расставлять. Для этой цели была нанята и водворена в антресолях портниха, которая две недели перед отъездом трудилась, не поднимая головы.

Когда всё было готово и Елена Васильевна вышла к мужу во всём блеске своей торжествующей красоты, Павел, окинув её удовлетворённым взглядом, воскликнул, смеясь, как обычно, глазами:

– А вот и ферязь наша белая!

Глава седьмая. ШЕРОЧКА С МАШЕРОЧКОЙ

В Москве Шершиевичи водворились в бельэтаже нового большого особняка на Кузнецком, который сняли на весь сезон. Квартира была обставлена с парижским шиком, и, обходя покои, Ляля уже предвкушала приёмы, которые будет здесь устраивать.

Но кто, кроме компаньонов мужа, сможет это оценить? Она вспомнила своих старых московских знакомых и задумалась: кто из них будет уместен в этой гостиной? Пожалуй, разве что Наташа Семиярцева, ныне Наталья Самсоновна Фихтер, сменившая скромную купеческую фамилию на титул баронессы. Вспомнив Наташу, вспомнила Ляля и Яворского – и улыбнулась: ей показалась забавной мысль пригласить стареющего ловеласа в общество людей, для которых он что-то вроде безобидного трубадура. К тому же в этом соседстве бывшего любовника и нынешнего мужа было что-то пикантное и дерзкое, привкус опасности и риска. Не то чтобы она боялась со стороны Яворского какой-нибудь эскапады, нет: теперь она знала, что он трус – скорее, ей самой хотелось подразнить своего соблазнителя.

Когда обосновались на новом месте, после ужина, Ляля отправилась в будуар и написала Наташе: «Дорогая баронесса! Памятуя о нашей старой дружбе, буду рада видеть Вас у себя по адресу… Ваша Елена Шершиевич, урождённая Тугарина».

Наташа приехала на другой же день и с порога гостиной воскликнула:

– Лялечка, душа моя, как славно-то! И к чему эти поклоны, «дорогая баронесса» и прочее? Мы же подруги!

Они расцеловались, отпрянули и, держась за руки, принялись жадно разглядывать одна другую. Наташа и раньше не была худышкой, настоящая русская красавица с румянцем во всю щёку и пшеничной косой. Замужество только придало ей недостающего лоска, стало достойной оправой её своеобычной красоты.

– Хороша! Ах, как хороша! Царственно! – восклицала она, глядя на Лялю. – Я слышала, у тебя дочь? Представишь меня мужу?

– Конечно, милая! Да, девочка, Аглая, мы её Глашей зовём. С мамой осталась, в Алпатьеве. А у тебя?

– Первый сынок, Митенька, а к весне, Бог даст, и второй будет!

– О-о! Так ты… присядь!

– Ах, пόлно тебе! Я отлично ношу, даже утренней дурноты не бывает. Маман говорит: как дворовая девка! – и она заразительно расхохоталась.

Они проговорили до самого ужина, и если бы не нужда ехать на какой-то вечер, куда Наташа была приглашена вместе с мужем, то осталась бы и на ужин. В разговоре сама собой всплыла фамилия Яворского, Ляле даже спрашивать не пришлось. Наташа давно уже утратила все девичьи иллюзии по поводу своего крёстного и выложила подруге всю его подноготную. Именитый литератор оказался замешан в анекдот весьма скандального свойства, спутавшись одновременно с матерью и дочерью одного важного лица. Мамаша, подозревая своего аманта в неверности, явилась к нему в неурочный час и столкнулась в дверях с собственной выходящей от него дочерью, барышней на выданье. Теперь они не разговаривают, а незадачливый отец семейства никак не возьмёт в толк, какая муха укусила его домашних. Разумеется, обе дали кавалеру отставку, но история стала известна, как водится, через прислугу. Когда отсмеялись, Наташа глянула исподлобья на подругу.

– Лялечка, дело прошлое и быльём поросло, но у тебя ведь с ним тоже что-то было? Можешь не говорить…

Ляля только вздохнула и уставилась за окно, где начался редкий, крупными хлопьями, первый снег.

– Я так и знала, – вздохнула следом Наташа. – Он тот ещё гусь. Если бы не остерегался папеньки, то и за мной бы приволокнуться не постыдился… Но ты молодчина, славно его осадила! Я читала твои рецензии.

Ляля встрепенулась и ахнула:

– А ты откуда знаешь?!

– Бобриков проговорился.

– Во-от оно что! – Ляля нахмурилась. – Ну, раз проговорился тебе, то и сам Алексей Дмитрич, пожалуй, уже знает.

– А тебе что с этого? Пускай знает! Ты, может быть, единственная, кто дал ему отпор!

Ляля хохотнула.

– Видишь ли… Была у меня шальная мысль пригласить его в гости.

– Так пригласи! Не пойман – не вор, мало ли кто что говорит… Только тогда и меня заодно, я хочу на это посмотреть! – Она помолчала, обдумывая какую-то мысль. – А твой муж… Он об этом что-нибудь знает?

– Паша? Да, в общем… Если ты интересуешься, как он на это смотрит – вот те крест, не знаю! Но Паша… Он особенный. Никогда нельзя понять, что у него на уме. Одно знаю – он меня любит и никогда не причинит мне боль. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Ляля задумалась. Подумать только, она знает Павла каких-нибудь полтора года, а кажется, что прошла целая жизнь! Но и жизни будет мало, чтобы его понять, решила она. Нет, он не был «сложным» человеком – напротив, с ним было очень легко и покойно. Однако за этим его улыбчивым спокойствием, подозревала она, скрывался ум глубокий и требовательный, во всём доходящий до сути. Подчас он удивлял её неожиданными наблюдениями или выводами, и бывало так, что то, что казалось ей запутанным и неразрешимым, выходило в его пересказе простым и ясным. А бывало и наоборот…

Молчала и Наташа. Мягкосердечная и отзывчивая, она с грустью думала о том, как, должно быть, несладко пришлось её подруге и что она должна была пережить, скрывая свою страсть и своё разбитое сердце. Ей мучительно хотелось спросить, любит ли она ещё Яворского или давно забыла и полюбила своего мужа, этого загадочного Павла? Но она боялась ворошить прошлое и меньше всего хотела причинить подруге огорчение.

Вскоре она откланялась, а Ляля осталась строить планы и составлять список гостей.

Глава восьмая. ОТСТАВНОЙ КОЗЫ БАРАБАНЩИК

На вечер к Шершиевичам баронесса приехала первой и задолго до остальных гостей, таково было её нетерпение увидеть встречу Яворского и Ляли. Салон постепенно наполнялся состоятельными и вальяжными господами с супругами и без, важными чиновниками и знаменитыми юристами. Явление Яворского прошло бы совсем незамеченным, если бы не Наташа, которая то и дело поглядывала на дверь. Она и хозяйка вечера беседовали с одним из приглашённых, когда лакей объявил его прибытие. Услыхав его имя, она извинилась перед собеседником и сделала несколько шагов навстречу.

Яворский с величественным недоумением знаменитости обозревал блестящую толпу, которой не было до него никакого дела, словно спрашивал себя, туда ли он попал и что это за сборище невежд, когда наконец заметил Наташу, кивнул ей и направил к ней свои стопы. Они устроились у окна на плюшевом диванчике, где их и нашла Ляля.

Она уже некоторое время наблюдала за Яворским, оставаясь для него невидимой, и теперь, когда все гости прибыли, решила, что пора заявить о себе.

– Здравствуйте, Алексей Дмитрич, – раздалось над головой литератора, и Ляля не без удовольствия увидела, как он вздрогнул, как покраснела под редкими волосами его макушка и напряглась спина. Яворский суетливо оглянулся и, узнав её, вскочил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.