Театр Жизни
Евдоким перехватил удивлённый взгляд гостя и благодушно улыбнулся, наливая очередную порцию горячительного.
– Я многим одалживаю, братишка, деньги. Многие не отдают. Душа добрая. Поэтому и помогаю людям. Предвидел, что деньги тебе в Москве ой как понадобятся, и подготовил все, чтоб было в аккурате без ошибок по пьяни. Время, Степан, это невосполнимый ресурс человека, а время, потраченное впустую, убивает твою жизнь.
Евдоким достал из кармана четыре купюры по пять тысяч рублей и положил их на стол рядом с правой рукой гостя.
– Какой ты органайзер, Евдоким. Красивый, деловой, щедрый. Прям все красиво в тебе… Любой театральный проект с тобой вместе для меня радость, – произнес наш захмелевший герой, наливая от радости виски себе и новому другу и пряча деньги во внутренний карман пиджака. – Это счастье и честь для меня быть рядом с тобой, Евдоким Великий. Не зря так называли тебя наши педагоги. Не зря постоянно ставили нам в пример.
Евдоким, растроганный речью гостя, обнял Степана и затем аккуратно положил ежедневник на место, закрыв портфель на застежку. Наш герой был окончательно сломлен простотой и чувствительностью Евдокима, поэтому прекратил контролировать свои эмоции и мало понимал суть происходящего.
– У меня, Степушка, две недели подряд завал – днем репетиции, а вечером спектакли, а у Ленки всего одна утренняя репетиция завтра и все, так что она покажет тебе город и сделает из тебя столичного жителя. Экспресс-курс молодого москвича, можно сказать.
– Ленка у тебя класс, – произнес с трудом Степан, повалился без сил на диван и заснул мертвецким сном.
* * *Две недели пролетели для Степана в каком-то эмоциональном запое новой столичной жизни. Красивая девушка, походы в театры, кино, рестораны, ночные клубы. Есть две радости в человеке – давать и брать, так вот это было счастье дарения радости прекрасному человеку Лене, которую он, возможно, уже по-настоящему любил. Были и пустяковые неудобства в праздной жизни – за это время пришлось трижды одалживать деньги у Евдокима, но это все было деликатно и по-братски, от всего сердца, что не вызывало никакого внутреннего напряжения или неудобств. Евдоким любил рассказывать один и тот же анекдот про долги, когда у выигравшего миллион в лотерею молодого человека спросили журналисты: «Как вы распорядитесь этим состоянием?» На что молодой человек не раздумывая ответил: «Отдам долги». «А остальные?» – не унимались репортеры. «А остальные подождут!» – отвечал невозмутимо везунчик.
Правду сказать, Степан не на шутку увлекся Леной. Будучи каждый вечер рядом, он стал очаровываться этой красивой девушкой и с гордостью отмечать взгляды мужчин, с завистью глядевших в его сторону. Такого рода зависть всегда приятна мужчинам и способствует, как запал, разгоранию страсти в честолюбивых душах. На спектаклях и в кино, сидя в темном зале, Степан, как школьник, брал маленькую ручку Лены в свою большую ладонь и был по-детски счастлив за то, что её ладонь оставалась в объятиях его пальцев до конца представления. В эти минуты его мужское начало испытывало волнение и мысли улетали в запретные дали чувственных мечтаний об их близости. Степану казалось, что он стоит на пороге большой вечной любви, за которую можно отдать все и даже жизнь…
Лена, казалось, тоже была увлечена новым другом, но тщательно скрывала свои чувства. Ей было весело с этим привлекательным наивным молодым человеком, обладающим бесспорными талантами. Без сомнения, они обогащали своим общением жизнь друг друга. Днем Лена репетировала со Степаном отрывки пьес для творческого просмотра, а после репетиции Степан с энтузиазмом делился с ней своей методикой изучения английского языка. «Любовь – это не только симпатия и страсть, но и общие интересы, обостряющие восхищение и влечение друг к другу», – вспоминал он мудрые слова отца.
Перед сном Степан, как настоящий влюбленный, не мог заснуть, рассуждая: «Если она отказалась спать в одной кровати с Евдокимом, то, может быть, у меня есть шанс?» Затем он засыпал, и ему виделись яркие причудливые картины их любви на фоне морского заката, который почему-то подсвечивался грозовыми тучами. Поистине, сон – это единственное время в жизни человека, когда он свободен, умеет летать и предвидеть будущее.
Лена тоже, как ему казалось, смотрела на Степана с интересом, и одно было неоспоримой правдой – им вместе было занимательно и весело.
Евдоким возвращался со спектаклей поздно вечером вымотанный и погруженный в свои мысли, он начинал ужинать равнодушный к рассказам о праздных удовольствиях своих друзей. После ужина Евдоким со смаком выпивал рюмку коньяка и ложился спать, с удовольствием отпуская «молодежь зажигать в ночных клубах».
Вместе с завершением новогодних праздников оканчивался сумасшедший для театра шквал праздничных спектаклей. Евдоким наконец получил отгулы и выходные и неожиданно без объяснения и повода пригласил Степана в недорогой тихий семейный ресторан «Старик и море» на Чистых прудах. Лена осталась дома, сославшись на плохое самочувствие.
– Ну как Москва? – спросил Евдоким уставшим от театрального марафона голосом, безразлично рассматривая меню. Как меня задолбало это рабское зарабатывание денег. Каждый рубль, как удавка унижения. Нельзя, Степан, ждать денег – нужно идти к ним навстречу. Пришло и нам время действовать. А ты, я вижу, прямо сияешь от счастья. Ну что, есть где потратить деньги в Москве?
– Да, Москва это не город, а праздник! Я так тебе, Евдоким, благодарен за все… И Лене, конечно… – Степан, почему-то вспомнив Лену, покраснел и отвел свои глаза в сторону.
– Тратя деньги на ненужное, ты отпугиваешь их от необходимого. Ленке вбиваю эту истину, но все без толку. Праздник ей в жизни нужен. Хоть убей! Праздник, Степан, стоит больших денег, если он, конечно, не ликует сам по себе в твоей душе! Кстати, сколько ты мне уже задолжал? – неожиданно с металлом в голосе спросил Евдоким, раскуривая кальян и беспардонно пуская густые, едкие клубы ароматного дыма прямо в лицо Степана. В голосе Евдокима появились незнакомые доселе для Степана жесткие нотки пренебрежения и высокомерия.
Степан, не ожидая таких перемен в отношении к себе, растерялся. Глаза слезились, голова кружилась от дыма, легкий нервный озноб пробежал по всему телу, сигнализируя об опасности. Степан нервно полез в карманы своих брюк, ища бумажник, не осознавая, что денег в нем нет.
– Да не дергайся ты так, как истеричка! Не морщи свою задницу, Степан, вспоминая долги! Деньги – это обязательства, которые нужно помнить наизусть. У меня все твои расписки аккурат под рукой и все подсчитано. Ты должен мне, Степан, 260 тысяч рублей, и это всего за три недели праздной красивой жизни с красивой девушкой. Кстати, Ленку ты прям влюбил в себя, кудымкарский Казанова, и я, похоже, обзавелся ветвистыми рогами. – Евдоким театрально изобразил волнение и, набравши побольше дыма из мундштука, как снаряд, пустил его в лицо собеседника. – Кстати, рога у мужчин, как зубы у ребенка – болят только тогда, когда режутся, а потом не болят. Хоть бы что растут себе и растут. Ты не переживай так, лупоглазый. У меня рога с Ленкиным влюбчивым темпераментом давно прорезались и уже не болят. А я, благородная душа, все равно люблю ее, хоть рога и мешают иногда в дверной проем входить. – Евдоким очень громко рассмеялся, не обращая внимания на осуждающие взгляды публики в ресторане.
Степан вытер слезы бумажной салфеткой и молча покраснел.
– У нас ничего не было с Леной, честное слово, а деньги я отдам! Ведь у нас скоро начинается театральный проект… – первым прервал паузу наш герой.
– Да… Театр, театр – пристанище пороков. Слушай меня, Степан, внимательно и молчи. Ни одна живая душа в мире не должна знать о том, что я тебе скажу, – жестко произнес Евдоким, глядя пристально в глаза своему гостю.
Степан видел перед собой незнакомого человека. Это был чужой Евдоким, который полностью управлял его волей, которому с этой минуты он вынужден будет подчиняться во всем.
Глава 3
Обман – это манящее искушение!
Искушение быстрого достижения мечты.
Обман – преданный раб страха.
Обман манит своей легкостью.
Обман манит своей безнаказанностью.
Февраль… Самый холодный месяц в Москве. Морозно, быстро темнеет, и можно насладиться своим плохим настроением.
«Можно любить зиму и иметь теплое доброе сердце, а можно любить лето и иметь вместо сердца кусок льда», – вспоминал Степан слова отца, прозвучавшие в его голове, как весточка из прекрасного и уже далекого прошлого. Наш герой не чувствовал свое сердце и не замечал холода. Он сидел одиноко на промерзшей скамейке в парке «Сокольники» в потертой коричневой дубленке и спортивной шапочке клуба «Динамо», нелепо сбившейся в сторону замерзшего правого уха. Руки, похожие на безжизненные плети, свисали между коленями и транслировали своим жалким видом целую гамму чувств: страха, бессилия, обиды и глубокой душевной боли, наполняющих сознание их хозяина. Вокруг скамейки не было ни души, и только суетливые и голодные голуби оживляли безмолвие этой пустынной парковой аллеи, пытаясь по привычке найти себе корм у опустевших грустных скамеек. Степан глубоко дышал ртом, выпуская густые клубы пара, похожие на кальянные облака дыма. Непрошеные слезы наворачивались на его глаза, создавая вокруг размытый сюрреалистический пейзаж с причудливыми очертаниями обездоленных заснеженных деревьев, уродливых, законсервированных фанерой аттракционов, безжизненных летних беседок и кафе, предательски брошенных людьми, ищущими в зимнюю стужу тепла в своих уютных квартирах. Степану, казалось, не хватало кислорода в московском морозном воздухе, чтобы надышаться и заглушить в себе приступы паники, возникающие, как штормовые волны, от его свежих воспоминаний. Эти волны формировались где-то в глубине сердца от огромного душевного потрясения и наполняли все его тело нервной дрожью. Степан понял, что замерзает, и, с трудом оторвавшись от холодной скамейки, как дряхлый обессиленный старик, побрел, волоча окаменевшие от холода ноги в направлении метро «Сокольники», прокручивая в голове страшные подробности своей новой жизни в Москве.
* * *После недавнего неприятного разговора с Евдокимом о деньгах и долгах вся жизнь Степана в Москве коренным образом изменилась и превратилась в сущий ад. Москва сбросила с себя лживые маски города счастья и превратилась в холодный, коварный и бездушный мегаполис, цинично признающий исключительную силу денег и успеха. Степан в романтической эйфории вседозволенности не заметил, как встал на опасный путь, подготовленный для него искусным интриганом Евдокимом. Только сейчас он осознал, что попал в какую-то жуткую канаву с нравственными нечистотами, в которую его ввергли не только Евдоким, но и давние союзники – самоуверенность и тщеславие. Степан убеждал себя, что это первый и последний театральный эксперимент такого жуткого криминального жанра в его жизни. Он даже ещё накануне этой аферы думал тайно уехать, точнее, сбежать из Москвы в спокойный и безмятежный Кудымкар, где его любят и ждут. Сбежать от его новых друзей, от позора и нравственного падения, сбежать от себя, но… но долги, большие долги приковали его к мегаполису тяжелыми кандалами, освободиться от которых без Евдокима наш герой уже никак не мог.
Впрочем, признавался себе Степан, виноват в этом падении, по большому счету, был только он сам и его жадный до славы характер. А Евдоким… Что Евдоким? Каждый играет в жизни свою игру. В жизни, как в хоре – есть голос, поешь, нет – подпеваешь. Евдоким блестяще играл свою роль благородного рыцаря. Он, как всегда, держал свое слово во всем и всегда. Перед тем роковым днем он организовал показ Степана режиссёру театра, и нашего героя приняли в труппу стажером с испытательным сроком один месяц. Оклад назначили 15 тысяч рублей в месяц. Отдавать долги с таким денежным довольствием, даже если питаться только эмоциями счастья от нахождения в актерском цеху, было невозможно. «Москва не сразу строилась», – произнес Евдоким, поздравляя Степана с таким успехом. Сроки долговых расписок неуклонно приближали нашего героя к роковому дню расплаты, и он чувствовал, как Евдоким уверенно и бескомпромиссно держит поводья его судьбы, мчащейся по дороге, проложенной Приваловым. Он вел Степана, как глупого ослика – для совершения понятных только его новому погонщику чудовищных планов.
Первое представление Театра Жизни было вчера, а сегодня вечером друзья втроем сидели за ужином на кухне в теплой квартире Евдокима и праздновали победу. Степан пытался согреть свое промерзшее в парке тело, закутавшись в теплый плед.
– Что ты задумался, Степан, с вселенской грустью еврейского народа на челе? Счастливым или несчастным человека делают исключительно его мысли, а не события, произошедшие с ним. Как смотреть на свою жизнь, так и будешь себя ощущать. Вот я, например, абсолютно счастлив и хочу сегодня надраться по случаю триумфа первого в мире театрального эксперимента! Ура! – разливая холодное шампанское по хрустальным бокалам, высокопарно произнес Евдоким.
Наш герой молчал и жадными глотками пил леденящее сознание шампанское, пытаясь притушить им огонь душевных переживаний. Хотелось бежать от себя и высказать кому-то свои терзания. Может, Лене… Нет!
Степан после случившегося не мог смотреть в глаза Лене. Ему, как нашкодившему школьнику, было стыдно за себя и за свой новый «театральный триумф» перед всеми – перед родителями, перед Леной и даже перед Карпом Ивановичем. Ему отчетливо виделось, что эта прекрасная девушка Лена в глубине души осуждает его. Да! Да! Осуждает, но вынуждена в силу жизненной зависимости от Евдокима и своей природной женской мягкости подчиняться, как и он, планам главного режиссера криминального проекта. Наверняка она так же, как и он, попала в финансовую кабалу этого жуткого коварного монстра. Лена – слабая, наивная девушка, а Евдоким – дьявол. Степан знал, что Лена приехала покорять Москву из Тамбова и из-за своей провинциальной открытости поверила этому хитроумному актеришке и теперь вынуждена, как и Степан, участвовать в реализации его гнусных проектов. «Но что же делать? Как вырваться из этой западни? Конечно, только вместе с Леной! Я должен спасти ее! Мы должны покинуть этот страшный пиратский корабль, несущийся под полными парусами в кромешную тьму пороков и преступлений. Лучше бы я остался на всю жизнь в Кудымкаре и играл бы там оленя и таскал на санях толстяков».
Об этом Степан угрюмо размышлял, нервно сдавливая пальцами тонкую ножку бокала с шампанским. Тем временем Евдоким, не обращая на него никакого внимания, находясь в эйфории победы, самодовольно смакуя маленькими глотками колючее шампанское, вытащил из бумажника внушительную пачку знакомых Степану купюр и стал их аккуратно пересчитывать. Это явно приятное для него занятие не мешало Привалову одновременно по-актерски возвышенно и громко вещать:
– Друзья мои! Мы сегодня открыли настоящую театральную экспериментальную мастерскую. Нет, я не прав – это не просто творческая мастерская, это настоящий театр, который вдохновляет зрителя своим кошельком голосовать за наш актерский талант. Здесь нет обмана зрителя, здесь нет рекламной трескотни, устроенной ради продажи билетов, здесь нет разочарований зрителя от бездарного спектакля. Эти деньги, друзья, – Евдоким сделал паузу и театральным жестом указал на пачку купюр, затем улыбнулся и продолжил: – Эти деньги, друзья, это не деньги. Это цветы истинных поклонников. Цветы – это признания, искренность, объяснение в любви, почитание. Поверьте мне! Новеллы нашего театра – это бесценные тома, которые войдут в историю развития театрального искусства…
Степан, захмелев, уже не в силах был вынести этого циничного словесного бреда:
– Прекрати, Евдоким! Прекрати юродствовать! Думаю, что скоро мы все и наш театр, в частности, войдем в тома уголовного дела, а нам придется отсиживать сроки, и, уверяю, вряд ли наши поклонники и зрители будут носить цветы в зону. Они все будут проходить свидетелями по нашему уголовному делу и ходатайствовать о максимальном сроке заключения, – возбужденно произнес Степан, глядя на аккуратно сложенные в стопку купюры.
– Какое уголовное дело здесь может быть? – неожиданно очень мягко заворковала Лена, подойдя к Степану и поцеловав его нежно в щеку. – Ты гениальный актер. Мы действительно пошли на смелый эксперимент, но наш театр, как справедливо говорит Евдоким, настоящий. Это же очевидно, что актеры зарабатывают деньги на своем таланте. Так устроен мир. Не мы придумали эти проклятые денежные знаки. Но давайте посмотрим правде в глаза и спустимся с романтических небес на нашу, пораженную прагматизмом и развратом землю. Разве мы достойно такого нищенского вознаграждения за наше служение театру? Я уверена, мы достойны большего. Что нам делать? Вот мы и проводим театральные эксперименты по выживанию, причем не воруя деньги у государства! Мы получаем вознаграждение сугубо на добровольной основе рыночным способом от людей, честно пополняя свои доходы за свои недооцененные государством таланты. Я молодая, красивая, я должна блистать. Разве я достойна такой судьбы? Но только реальность жестока. Кругом нравственная коррупция. Вырваться таланту на сцену без унижения невозможно. Я не хочу спать за главные роли с хромым старым режиссером и наслаждаться вонью изо рта от гнилых, прокуренных зубов. Я не хочу интриговать, идя по головам и ломая судьбы моих коллег. Поэтому я проголосовала за совесть и честность – за здоровый авантюризм нашего Театра Жизни. Мы не крадем сюжеты у классиков, не паразитируем на модных пошлых модерновых псевдоспектаклях. У нас свои сценарии экспромта, и наши зрители участвуют в спектакле и оплачивают наше искусство не по нашей просьбе, а исходя из своих искренних эмоциональных порывов и материальных возможностей. Если убрать чистоплюйство, то мы создаем самый честный театр в мире, друзья! Я так счастлива! Я предлагаю тост этим искристым шампанским за открытие первого в мире Театра Жизни! Ура!
Спич Лены, как это ни странно, показался Степану совершенно искренним.
– Вы так действительно думаете? Вы шампанское пьете или ненароком наркотой ширнулись, а про меня забыли? Друзья, вы оба сумасшедшие!!! – воскликнул Степан. – Или вы меня за кудымкарского идиота держите? Друзья, проснитесь! Это не Театр Жизни! Это не творческий эксперимент. Это от 12 до 20 лет лишения свободы. Это мошенничество в особо крупных размерах с созданием организованной преступной группировки! Мы, как цыгане, нагло обманываем честных людей, вводим их в психологический транс, и интеллигентные наши жертвы, не понимая, что творят, отдают нам свои деньги… Мы жулики и проходимцы…
– Стоп. Стоп. Стоп, – резко перебил Степана Евдоким. Он встал, аккуратно поставил свой бокал на стол, принял театральную позу и простодушно-снисходительно улыбнулся. – На каждого простака в мире найдется ловкач – по твоей терминологии жулик. Ты откуда попал в этот мир, Степан? Миром правят только жулики, и это было и будет всегда. Это борьба за место под солнцем, и она бескомпромиссная. Дьявол всегда будет победителем. Он творит действо на земле и не стесняется содеянным.
– Ты прямо наш Воланд, Евдоким! – засмеялась Лена.
– Чтобы о Воланде говорить, нужно стать Маргаритой. Вы все играете в чистоплюйство и смотрите под ноги, не желая видеть ничтожеств, управляющих этим миром. Честный человек ленив по своей природе, купаясь в лучах своих нравственных иллюзий, а жулик и вор – это новатор. Он ловчит, чтобы выиграть в жизни. Воланд дал ему способность править миром. Так давайте используем этот наш природный дар, а не будем превращаться в рабов со свечками в храмах, надеющихся не на себя, а на Господа.
– А сказано крепко! – восхитился Степан.
– В театре мы разве не обманываем зрителя? Театр – это, по сути, бессовестная продажа иллюзий и эмоций. Театр – это вотчина дьявола, и мы все его слуги, ибо, обманывая бедного нашего праведного зрителя, который платит нам деньги, мечтая уйти от реальности, мы делаем его рабом иллюзий – нашим рабом. Рабы бегут от одиночества цифровой цивилизации в наш дьявольский капкан, ища человеческие эмоции в иллюзорном действии. Замечу, не заглядывая в свою душу, а лениво потребляя наши развратные нравственные суррогаты. Хочу особо отметить, что у зрителя нашего новаторского театра всегда есть выбор – платить или не платить. Это ли не самый честный театр в мире? Теперь об этой мерзости уголовки, которой ты нас с Леночкой запугиваешь. Сейчас же, Степан, дорогой мой друг, ответь мне на вопрос, только честно ответь. Когда на площади артисты выступают и потом с шапкой обходят зрителей – это преступление?
– Нет, но ведь… – потеряв нить мысли оратора, засомневался Степан.
– Стоп, ты сам сказал – «нет». Лена, он сказал, что это не преступление – бродяжничать среди толпы и вымогать с шапкой деньги. А мы, Степан, напротив, не бродяжничаем и не просим денег, и ты обвиняешь нас в преступлении? Мы не просим деньги никогда. Нам их насильно впихивают в знак благодарности. Или я вру, Степан? Это правда, что главный принцип, о котором мы на берегу договорились, никогда не просить денег, а, напротив, отказываться от них и брать только тогда, когда тебя умоляют взять вознаграждение?
– Да, – нехотя согласился Степан, – но мы обманываем людей… – совсем не убедительно пролепетал захмелевший Степан под натиском аргументов.
– Смешно, Лена, забавно наш друг Степушка говорит об обмане. Весь мир – это обман. Театр – это фабрика по производству обмана, и, значит, всех артистов планеты Земля, по мнению Степана, нужно арестовывать прямо на сцене, как мировой синдикат слуг дьявола, и как злостных аферистов сажать в тюрьмы. Завтра, Лена, всем коллективом театра по рекомендации Степана сдаемся в прокуратуру и будем просить суд скостить срок заключения до 12 лет за добровольную явку с повинной, – театрально размахивая руками, прокричал изрядно пьяный Евдоким.
– Тише, Воланд, соседи услышат и прибегут на наш шабаш, – засмеялась Лена. – Думаю, все всем ясно. Мы сегодня провели наш театральный эксперимент, и зритель проголосовал рублем за талант будущего народного артиста России Степана Черепанова! Ура! Я пью шампанское за тебя, наш герой!
– Я не дьявол! Я падший ангел, разбивший свою душу вместе с этим падшим в безумие миром! А за тебя, Степан, я сейчас же накачу стаканчик любимого виски, который делает прогнившее пороками человечество немного счастливее! – произнес со слезами на глазах растроганный Евдоким.
– Заметь, пью виски после шампанского. Это в московской актерской среде особый знак почитания! За твой талант, Степан, и это я говорю без иронии, без лести. Только искреннее восхищение! Смотри, Степан, какая чудесная арифметика – за один спектакль наш театр заработал на троих 90 тысяч рублей. Делим все честно, как ранее договаривались. 20 тысяч это Леночке за сценарий и грим, 30 мне как художественному руководителю и главному режиссеру и 40 тысяч тебе, Степан, как исполнителю главной роли. Половину из твоего гонорара, Степан, я забираю за долги, и в итоге получай свои честно заработанные 20 тысяч рублей. И это, замечу, за один пробный спектакль! Расценки Голливуда! Если так лихо дело у нас пойдет, то через 14 спектаклей Степан и со своими долгами покончит да еще 280 тысяч рублей чистыми заработает. А там, поверьте, друзья, мы развернемся по-крупному, и наши зрители будут давать нам миллионы. У меня уже есть гениальный план! Мы превратим через год Театр Жизни в самый преуспевающий театральный проект в мире! А теперь мы с Леной все во внимании. Расскажи, Степушка, о своем вчерашнем триумфе! Жаль, что мы не могли быть рядом и лицезреть твой звездный час.
После этих теплых, пронизанных признанием и любовью дружеских речей Степан почувствовал душевное облегчение и даже некую гордость за себя. Действительно, Евдоким прав – миром правят сильнейшие. Он положил деньги в карман, налил себе виски и без тоста, не закусывая, выпил полстакана янтарного напитка. Впервые за весь вечер он расслабился и улыбнулся. История началась вчера, когда Степан с большим внутренним напряжением набрался сил и позвонил первому клиенту театра, которого каким-то хитроумным образом нашел Евдоким для проведения пилотного эксперимента.
* * *– Катя, ты не представляешь, как я рад этому мистическому звонку из прошлого. Это бывает один раз в жизни – такой поток энергии воспоминаний в одну минуту ворвался в мою душу из прошлого – это весточка от отца, пришедшая с небес. Поистине наше прошлое – это родина нашей души. Великий Гейне в порыве своего бессмертия изрек эту мысль, мне кажется, специально для меня. Какое счастье, Катенька, родная! Хочешь я тебе подробнее все расскажу об отце? – воскликнул Иван Тимофеевич.
– Ваня, ты снова уходишь в свои фантазии. Мистика всего лишь таинственное отражение твоей реальности. Ты мне третий раз, Ваня, за вечер эту историю пересказываешь, а за нашу совместную жизнь не счесть сколько раз. Ты давно живешь в своем прошлом. Ложись спать, милый, и хватит на сегодня горячительного. Завтра на работу не свежим пойдешь, – заботливо произнесла Екатерина Сергеевна и деликатно убрала недопитую бутылку водки со стола в бар. Она с любовью посмотрела на мужа и поймала его грустный нежный взгляд, обращенный в ее сторону. «Какие глаза! – подумала Екатерина Сергеевна. – Они все так же блестят, как в юности, а ему уже пятьдесят. Как можно сохранять такую детскость в восприятии мира. Уже полысел, а в душе мальчишка. Где эта знаменитая Ванькина шевелюра, по которой сохли все однокурсницы? Все в прошлом! Время – великий учитель, но оно не щадит своих учеников. Удивительно другое. Казалось бы, годы порезали морщинами лицо, придали походке усталую сутулость, а глаза-то годам неподвластны – все так же поразительно и дерзко источают свет озорной юности. Через глаза душа у твоего Ивана светится – говорят часто подруги».