Убить Гиппократа

– А если будет болеть живот?

– Вы не хотите идти домой? У вас неприятности? – откровенно спросил я.

Хотя Лис меня учил, что врачу нельзя прибегать к подобным приемам. И особенно откровенничать. Но почему я должен во всем верить Лису? Гиппократ так не думал. И мой папа тоже. И Чехов.

– Я живу одна. – Она вздохнула и приподнялась на подушке? – А какие у одинокого человека могут быть неприятности? Их нет. Вернее, только одна неприятность и есть – одиночество. Вы не согласны? Или вас это не касается?

Ну вот, теперь она и меня вызывала на откровенность. Лис бы этого не просто не одобрил. Он был бы возмущен. И моя карьера оказалась бы под большим вопросом.

– Меня многое в жизни коснулось, наверное, как и всех, – неопределенно ответил я.

Так, на всякий случай. Чтобы она не потеряла ко мне доверия. И чтобы на доверие тоже не рассчитывала.

Она приподняла подушку еще выше. Одеяло сползло до пояса, и я заметил, что у нее совершенно белая пижама. Не знаю почему, но этот факт меня насторожил. Хотя не думаю, что многие девушки носят белые пижамы. А, может, многие. Но это так непрактично и даже грустно. Если бы еще в цветочки какие-нибудь. Или мишки. Было бы гораздо веселее. Нет – чисто белый цвет.

Мне стало не по себе. Вот, я опять вру. Мне стало больно. Может, и потому, что она лежала в больничной палате, хотя не должна была там лежать. А белый цвет пижамы… Он всегда напоминал больницу. И я постарался ее утешить.

– Ядвига, – тихо позвал я ее.

Надеясь, вдруг не услышит? И совесть чиста, и ответа не нужно. Она, как назло, услышала. У нее был хороший слух. Наверное, потому что большие уши.

– Доктор, не люблю, когда меня так называют. Какое-то польское имя. Точнее, вообще немецкое. Вы разве не знали? Хотя я не против поляков. И немцев. Разве что старые счеты… Но меня все зовут Яга – сокращенно от «Ядвиги». Ведь имена всегда сокращают.

Я вздрогнул. Нахмурился. Захотел закурить, но не закурил, потому что в палате не положено.

– Яга, Яга… Яга?

Я не то чтобы удивился. Пожалуй, я был ошарашен. От этого и не удивился.

– Ага, Яга. А вам что – не нравится?

Мне не нравилось многое. Мне не нравилось, что в кабинете Лиса совсем недавно промышляла ведьма. Или Яга. Что на стене висела картина Васнецова «Баба-яга». И что ее пижама была белая… Ах да, еще хуже. Мою бывшую жену звали Ада! Какая связь? Я ее не видел, но чувствовал. Ада… Я ее ненавидел. Но Яга?.. Я просто не мог в нее влюбиться, потому что любил когда-то Аду. Как просто. Но всему этому доказательств не было, а я был плохим и адвокатом, и прокурором. Я выбрал третье. Риторический вопрос следователя.

– Яга… Ну да, это логичнее. Это проще. Но как-то некорректно, согласитесь. Во все времена, – неуклюже пробормотал я.

– Неуклюжая речь. – Она встряхнула пышными длинными волосами.

И только теперь я заметил, что они не просто светло-русые, а с золотистым отливом. Хотя раньше этого не замечал. И еще не взошло, нет, не верно – не вошло, вернее – не ворвалось в палату ее солнце.

– Неуклюжая речь дилетанта. Который ни черта не мыслит в бабках-ёжках, – повторила она.

– А должен? – Я пожал плечами. – Как-то никогда о них не задумывался.

– В таком случае попробую все объяснить. Мой папа был…

Она начала рассказ. Про папу. И не только…

Вот так, запросто, в мою жизнь вошел ее отец.

Да, он был… Он и впрямь уже был. В прошлом. Я еще не мог его отчетливо разглядеть. В своих фантазиях. Слышал только голос. Низкий, хрипловатый. Голос, который выглядел старше его лет.

– Своего ребенка я назову Яга!

– Ты с ума сошел? – А это ее мама.

У нее непременно должен быть мягкий, тоненький, почти писклявый голосок.

– Нет, просто я всю свою жизнь посвятил этому образу. Его правде. Но правда так и не всплыла. Почему я не могу посвятить своей дочери труд всей моей жизни?!

– Я ничего и не поняла… Но Яга – это уж слишком.

– Тогда… Ядвига! Хочешь – Ядвига? Это, правда, древнегерманское имя. Теперь – чаще польское. Поляки – славяне, как и мы. Во всяком случае, в миру это имя будет понятнее, чем Яга. Хоть и чужеродное… Ох, как же мы все склонны к предрассудкам.

– Не к предрассудкам, а к рассудку. Точнее, к разуму… Ядвига? Х-м. Оригинально, – немного успокоилась мама.

– Имя как имя – а папа разволновался. – Имя – как и Яга. Это почти одно и то же. Вернее, станет одним и тем же… Оно означает: «воительница»… Но при чем тут что чего означает? Мы – ученые. И это не имеет значения.

– Не имеет, но ученый лишь ты… Я не знаю… Я хотела… Но если ты так… Ведь я знаю… Но ты ученый…. Ядвига. Хорошо, приятно. Ядя, что ли… Почти ягода. А для того, кто ее полюбит – можно и «ягодка»…

Я вздрогнул. И очнулся…

– Доктор!

Яга опять слегка потянулась. Яга была в белом. Яга была рыжей. Но я не понимал, вернее, ничего не хотел понимать.

– Доктор, мой отец всю жизнь изучал образ Бабы-яги. И всю жизнь хотел оправдать этот персонаж. Он не был адвокатом, он был фольклористом. Но считал, что жизнь так несправедлива. Начиная с Бабы-яги…

– Странное начинание… Более чем! Но это странным покажется лишь человеку необразованному или не заинтересованному в образовании, поверьте!

– Я верю. Но слишком много слов. Я не верю в множество слов.

– А верите моему отцу? Ведь он был не я и не вы… И даже не из нашего времени.

– Не хочу, но, наверное, верю…

– Вы же знаете, что все можно оболгать?

– Да.

– Вы верите, что все можно опорочить?

– Наверное… Только непорочные люди не верят в это. Их, пожалуй, теперь уже нет…

– Что можно зло назвать добром? И наоборот?

– Я живу вместе с вами в одном времени. Поэтому верю. Но в добро в последнюю очередь…

– Все можно опошлить, принизить, утоптать?

– Еще бы! Мы и сами на это способны…

– Что все можно переиначить?

– До сегодняшнего времени, пожалуй, нет. Но учитывая Бабу-ягу…

– Вижу, вы во многое верите. Раз работаете здесь. Вам… Что подают, в то и верите? Как в ресторане. И не боитесь отравиться?

– Иногда побаиваюсь…

– Вы верите, что слишком много времени уходит на оправдание правды? Вы верите, что это время уже пошло?

Я посмотрел на часы. Время шло. Но время еще было. На наш разговор. И мне не хотелось его заканчивать. Потому что ко всему прочему существовала ослепительно-белая пижама. Хотя их столько на свете!

– Мой папа…

Яга запнулась.

– Разоблачать подлог он начал с нуля. Все нужно делать не с единицы, а именно с нуля. Ведь единица – это уже потом…

Я уже не просто мог представить голос ее отца. Я уже видел его. Так ярко, так отчетливо. Словно пять минут назад с ним расстался. Типичный профессор-фольклорист. Седой, бородатый. На носу немодные очки в роговой оправе. Но голос все равно был старше его лет.

– Я благодарен, что ты позволила… Позволила назвать мою девочку Яга. Это дело принципа.

– Я лишь позволила назвать ее Ядвига.

Маму я по-прежнему не видел. А возможно, мне было просто лень ее рисовать в своем воображении. Или моего воображения не хватало. Как в детстве не хватало цветных карандашей.

– Но ведь позволила… Ты же знаешь…

– Да, знаю. Я тысячу раз слышала эту историю. Тысячу раз слышала, что имя Яга – старославянское. И так называли многих девочек. Как теперь называют Катей, Галей, Верой. И что… Что она… Она первая организовала приют для бездомных детей…

– Первая, понимаешь, она первая это сделала! Яга! И дети ее очень любили! По сути, ее именем нужно было называть детдома! Во вселенском масштабе, историческом…

– Ну и что? В истории масштабы, особенно вселенские, легко изменяются и заменяются. А потом все века ее именем детей пугали! Не будешь слушаться – в приют! К Яге!

– И это справедливо?

– Не знаю… Нет, конечно… Но фразеологизмы… Устоявшиеся выражения. И их бесспорность… Разве что-то можно изменить?

– Если бы нет… Все так думают, что нет. У всех одна философия. Нет, скорее психология – раз так случилось, то альтернативы нет. И изменений тоже. Хотя… Всю жизнь и изменяют, и переворачивают. Можно, и я хоть раз что-то изменю и переверну?

– Только кто это поймет и услышит?

– Не знаю. Сегодня нет. Но если слово вброшено… Если мысль посеяна… Они же этим и руководствовались… Словом… Мыслью… Я буду действовать их же методами…

– Про Бабу-ягу?

– Она всего лишь начало. Начало тому, почему все перевернуто. И почему никто, никто в этой жизни не хочет перевернуть все назад? Вернее, поставить все на свои места…

Я встряхнул головой. И родители Яги мгновенно исчезли. А сама Яга сидела на кровати, поджав по-турецки ноги. Ее круглое лицо покрылось красными пятнышками. А волосы, казалось, порыжели еще больше. А возможно, просто наступал осенний рассвет. И Яга вот-вот должна была впустить к себе в палату солнце.

– Вот так, доктор. Папа даже написал докторскую, и даже защитился. Но многие, очень многие обвиняли его в ненаучном подходе к теме. Хотя уверена, он на все сто был прав!

Она на секунду замолчала. И продолжила:

– Когда-то давным-давно жила милая и обаятельная, умная и образованная женщина по имени Яга. Да, еще и очень одинокая. Она была богатой. Даже стильной, как сказали бы сегодня. Она носила красные сапожки с золотой вышивкой. Но у нее не было детей. И она решила организовать для всех обездоленных ребятишек детский приют. Так у нее появилась настоящая семья. Слава о ней пошла по всей округе. О ее щедрости и красоте. Щедрость сделала ее еще красивее. И вот злобные и завистливые мамаши, не раз ловившие любопытные взгляды своих мужей в сторону Яги, стали потихоньку ее травить… Так и пошло. Ягой пугали детей. В тридцать с лишним лет ее обозвали Бабой-ягой с костяной ногой. Придумали, что нога у нее не настоящая, деревянная, поэтому она всегда в сапогах. Это уже для своих мужей… И пошла гулять дурная слава. Приют закрыли. А Яга умерла в нищете. Есть даже версия, что ее убили… Вот так ее отблагодарили за сделанное всем добро… Это хорошая слава быстро забывается. А дурную славу не остановить. Причем со временем она обрастает еще более страшными подробностями. Так для Яги придумали избушку на курьих ножках. Возможно, прообразом послужил ее детский приют. И что она в этой избушке деток в печи запекает. И прочее, и прочее… И эти все выдуманные фольклорно-исторические гадости мой отец хотел разоблачить. Вывести завистников на чистую воду… Через столько-то веков!.. Ему это, конечно же, не удалось… Мой отец был романтик. Возможно, немножко донкихот. Но даже он не пошел до конца. В паспорте я всего лишь Ядвига. Немецко-польское имя – пожалуйста! А старославянское – увы…

– И слава богу, – вздохнул облегченно я. – Это хоть и красивая легенда, но все же легенда. А если даже и нет… Знаете, возможно, в любом случае Бабе-яге повезло. Мало того что ее имя на века вписано в историю. В истории обязательно найдется человек вроде вашего отца, который попытается восстановить историческую правду. И даже если эту правду узнают немногие, все равно она тоже останется на века. Вот – даже научные труды уже пишутся… Глядишь, и роман появится, и фильм, и картина. А если еще они будут созданы гениальными художниками?

– Вы считаете, что и Мюнхгаузену и Сальери тоже повезло? Из первого сделали посмешище, из второго – злодея. А если это не так?..

– А если так? Даже если и не так. Кто бы сегодня знал какого-то ничем не примечательного барона-выдумщика и средней руки композитора?

– Вы считаете, что дурная слава – тоже слава? Не важно какая, лишь бы была?

– Слава богу, я так не считаю. Просто спорные имена в истории всегда вызывают спор. А это уже немало. Впрочем, гораздо больше я верю в таланты. А ошибки в истории случаются крайне редко.

– Вы оптимист. А на мой взгляд, вся история состоит из ошибок. И мы на этих ошибках учимся. Это я в буквальном – плохом – смысле слова.

– Умные люди понимают и настоящую историю, и исторические ошибки. Но это уже отдельный разговор… А действительность такова, что вас сегодня выписывают.

Ядвига вздохнула. Мне так хотелось вздохнуть вслед за ней. Вздохи, как и зевота, заразны. Но я удержался. Мне не захотелось демонстрировать свое печальное настроение. Возможно, потому, что ее звали Яга. Она была рыжеволосой. И спала в белой пижаме.

– Вы собирайтесь, Ядвига. Ну, хорошо, хорошо, Яга, – тут же поправился я, уловив ее протестующий жест. – Я подготовлю документы к выписке, а вы после завтрака ко мне зайдите.

Ядвига вскочила с постели и подбежала вплотную ко мне. И сжала мой локоть. Словно прощалась со мной. Это уже никуда не годится! Не хватало, чтобы пациентка прощалась с врачом, умываясь слезами. И обнималась при расставании…

Я резко развернулся. И направился к двери.

Солнечный луч скользнул по моей руке. Словно хотел на прощание пожать мне руку. Я бы хотел ответить ему тем же. Но я не умел пожимать руку солнцу. Возможно, это умела Яга. Не зря у нее такое волшебное имя. Не зря она умеет подчинить себе даже солнце. Мне же оставалось только вздохнуть. Я не выдержал и сделал глубокий вздох…

В кабинете меня ждал Валька Лис. Он нервно шагал взад и вперед. И его очки тревожно сползли на кончик его толстого носа.

– Послушай, Гера, послушай меня. В общем, у меня неприятности. Куда-то задевался этот треклятый ключ от моего кабинета. Я, безусловно, никого не подозреваю. Не хочу, во всяком случае, подозревать. Да и красть там нечего. Нет там ни золота, ни бриллиантов. Но сам понимаешь – медицинские карты, документы и прочее… В общем, малоприятная штука случилась. Ты же ночью дежурил. Ничего такого…

– Ничего такого, – спешно ответил я.

И сам не понял этой спешки. Ведь видел собственными глазами, что в кабинете Вальки промышляла какая-то ведьма.

– Ничего такого… – машинально протянул Валька. – М-да, не хотелось мне разборок в собственном отделении. Но, видимо…

Валька повернулся, направившись к двери. Нужно было выкручиваться из неприятного положения. Нет, надо скорее, скорее все рассказать. Пока не поздно. Ну же, скорее!..

– Валька. – Я сделал шаг к Вальке.

И в моем кармане звякнули ключи. Я похолодел. И сунул руку в карман. Да, Валькины ключи. С его постоянным квадратным брелоком. Ведьма! Яга! Белая пижама, которую я принял за белые одежды. Рыжие волосы, которые в темноте казались черными. С синеватым оттенком от включенного компьютера. Черт! Да, здесь черт уместен. Он про ведьм и бабок-ёжек знает все. И я кое-что знал. Наверняка во время нашей беседы она подбросила ключики в мой карман…

– Валька? – позвал я.

Лис резко обернулся.

– Валька, глупости какие, – неожиданно для себя вдруг сказал я. – Безусловно, неприятно. Но стоит ли так категорично? В конце концов, возможно, все гораздо проще. Ты же мог просто где-то засеять ключи.

– Я ничего и никогда не засеиваю. – Валька нахмурился. – И это одно из моих главных достоинств. Ты, Гера, об этом прекрасно знаешь.

Я это прекрасно знал. Но совершенно не понимал, почему вдруг решил защищать Ягу. Которая украла Валькин ключ. И промышляла в его кабинете. А затем подбросила ключ мне…

– В таком случае просто вспомни. Вспомни, когда в последний раз ты видел свой ключ?

Валька еще больше нахмурился. Он действительно был еще тот аккуратист, но прекрасной памятью похвастаться не мог. И я это тоже прекрасно знал.

– Ну? – Валька снял очки и машинально стал протирать их носовым платком. – Ну… В общем, я закрыл дверь.

– Ты закрыл дверь, а потом? Ну же… Потом ты… Ты пошел…

Я подсказывал ему, как сердобольный учитель двоечнику.

– А потом ты направился прямо ко мне. В кабинет, – уверенно продолжил я.

И Валька на лету схватил эту подсказку.

– Правильно, Гера, в твой кабинет.

– Вот с него и начнем. – Я недоуменно развел руками. – Если здесь нет, то будем шаг за шагом вспоминать твои последующие шаги.

Но ничего вспоминать не пришлось. Я незаметно положил ключи на подоконник, на балконе. И ненавязчиво объяснил Вальке, что он забыл их именно здесь, когда мы курили. Курили мы или нет, это уже не имело значения. Поскольку мы с Валькой всегда курили вместе. И все наши многочисленные перекуры в его памяти сбились в одну кучу…

Так я легко убедил Вальку. Легко перетасовал факты в его памяти. Легко защитил Ядвигу, точнее и уместнее – Ягу. Что она – Яга, я уже не сомневался. Но очень сомневался, зачем мне нужен был весь этот обман.

Валька сидел на диванчике, стоявшем на балконе, и пускал кольца дыма в утреннее осеннее небо.

– Фу, – облегченно пыхтел он. – Знаешь, Гера, а у меня все внутри аж похолодело. Все равно неприятно. К тому же мне показалось… Знаешь, что и компьютер как-то не так выключен. Некорректно, как они говорят.

– Ладно тебе, Валька. Все у тебя корректно, будет тебе. Вся жизнь у тебя корректна. А в компьютерах мы с тобой так себе. К тому же паранойей никогда не страдали.

– Ага, не страдали, – усмехнулся Валька. – Этакие простые, незамысловатые парни.

Наши взгляды столкнулись. Валька незамысловато улыбался. Но мой взгляд не выдержал его улыбки и попытался увернуться.

Дежурство мое закончилось. Но я не торопился. Нужно было решить вопрос с одной проходимкой. Так что после утреннего обхода и завтрака в кабинете я ждал Ядвигу. Я был по-настоящему зол. Но при этом все же не забыл причесаться и побрызгаться туалетной водой. И даже посмотрел на себя в зеркало. И искренне удивился. На меня смотрело само обаяние и доброта. И даже какая-то глупость. Слава богу, что еще любовь не вылезла наружу. А вот злость осталась вне зеркала. И я уже сомневался: а была ли она вообще? Я сурово сдвинул брови. Получилось еще глупее. Так, так, так… Что со мной? Лучше на этот вопрос пока не отвечать. Ответ мне явно не понравится. Так, так, так… Так. Спасет сигарета. Она придаст облику усталость после ночного дежурства. А если часто стряхивать пепел, то, безусловно, еще и раздражения. Если повезет – даже злость может проявиться. Это если глубоко затягиваться. В злости я нуждался как никогда.

И я схватился за сигарету, как за соломинку, когда в дверь постучали.

– Войдите? – сурово ответил я, но на последнем слоге голос приторно дрогнул.

Она вошла. В больничных тапочках и спортивном костюме. И присела у моего стола на уголок стула.

Я уткнулся взглядом в бумаги. И ничего там не видел.

– Я за выпиской, доктор. Мне уже все? Пора?

– Пора. Но это не все.

Я наконец-то взял себя в руки и поднял на нее тяжелый взгляд. Он действительно был тяжелый. И она покачнулась на стуле.

– Ядвига! Вы ничего не хотите мне сказать!

Она мило потупила глазки. И даже покраснела.

– А что говорят в таких случаях? Спасибо. Нет – большое спасибо. За хороший уход. И внимание.

– И это все? – Я не отрывал от нее своих глаз. И мне это нравилось.

– Все? А что, еще что-то полагается? Ну, я не знаю… В общем, извините за напрасные хлопоты. Я ведь здорова. Как оказалось. Извините, что зря вас побеспокоила…

– Ну, ну, теплее…

– Теплее?

Она захлопала черными ресничками. Она ничего не понимала. Вернее, это она так думала, что я так подумаю, что она ничего не понимает. Невинный ангелочек с именем Яга.

– Теплее… Ну, я и не знаю, что даже сказать. Мне, право, неловко…

– Ну же, наберитесь мужества.

– Мужества. Да где его взять при такой ситуации? Хоть я знала, что полагается… Ну, отблагодарить, что ли? Да? Это теплее?

Я вскочил с места. Терпение мое лопнуло. Да как она смеет!

– Да как вы смеете!

– Просто вы так настойчиво добиваетесь благодарности. Нет, не подумайте. Я вовсе не то имела в виду. Я имела в виду хороший коньяк, к примеру. Или виски…

Я не заметил, как от злости со всей силы тряханул ее за плечи. Это было уже за рамками дозволенного. Врач избивает пациентку! Если учитель ученика – это еще как-то. До революции, конечно. Но чтобы врач поднял руку на больного! О господи! А вдруг это не она мне ключ подложила? О господи!..

– О господи? – Я вернулся за стол и обхватил голову руками. – Извините, ради бога! Извините.

– Ничего страшного. – Она демонстративно потирала больное плечо. – Я же понимаю. Я все понимаю. Сложное ночное дежурство и так далее. А синяк – такой пустяк. Я с детства вся в синяках…

Она неожиданно расхохоталась.

– Нет, меня не лупили. Я сама падала. То с дерева, то на ровном асфальте, то на катке. Все коленки были в синьке и зеленке.

Как все невинно! Слишком невинно! Если бы не вот это – каток, синяки, дерево, я бы и впрямь засомневался, что это она подложила ключ. Если бы праведный гнев! Или хотя бы обида! Ведь я ей причинил физическую боль… Нет! Лишь милые воспоминания детства. Всего лишь синька и зеленка. Это аномально в подобной ситуации. И эта аномалия неизбежно доказывает ее вину. Может, я и не психиатр. Но я врач. Любой хороший врач – психиатр неизбежно, ну в крайнем случае психолог. Я был неплохим врачом.

Я резко встал с места. Она испуганно вздрогнула и обхватила плечи руками. Вот! Еще одна ложь. Ни черта она не боялась! И тем более меня. И тем более того, что я причиню ей боль. Опять вранье! Она вся состоит из вранья!.. И ее мнимый аппендицит. И ее папа-фольклорист. И солнце, которое приходит по ее вызову. И даже фисташки… И ее имя! Разве бывает имя Яга? Это полная чушь. И как я на эту чушь купился?! Она просто обыкновенная аферистка…

Но что, что она искала в кабинете Лиса? И что там было такое необыкновенное, чтобы она так рисковала? Неужели все просто – происки наших конкурентов из соседней клиники, искавших компромат? Как до обидного просто. Я даже зевнул. Черт побери, так и не удалось выспаться… А чего я ожидал? Ну, хотя бы она была агентом иностранной разведки. И то солиднее. Или… Или просто воришкой. В этом было бы даже что-то трогательное. Трудное детство. Детдом. Не зря так много слов про приют добрейшей бабки Яги… Или… Черт с ним, с этим «или»! Я уже совсем спятил. Зачем мне шпионы и воры! У меня и своих проблем по горло. К тому же я не поставил дома кондиционеры. А что за жизнь без кондиционеров! Ад кромешный… А теперь еще придется распутывать эту до обидного простую и нечистоплотненькую историю. И, конечно, нужно предупредить Лиса… И я вновь зевнул.

– Так вы меня выписываете, доктор?

Ух, мерзкая шпионка! Наверняка хочет разорить нашу клинику! Или занять место Лиса. Нет, слишком мала, слаба и тупа в медицине. Скорее, за дружка старается. Или за бабки.

– Не волнуйтесь, милая, выпишу. Чуть погодя. Только решу один важный вопросик. С тобой и главным. А там – на все четыре стороны. Правда, смотря куда они тебя заведут.

Она вздрогнула. И на этот раз искренне. И в черных продажных глазенках промелькнул искренний испуг.

– Я вас не понимаю, доктор.

Меня вдруг понесло… Но она резко прервала мою хвалебную оду, посвященную Лису. Положа руку на сердце, не такому уж выдающемуся и уж тем паче – вполне заменимому.

– Можно я закурю? – просто и как-то по-бытовому спросила она.

И не дожидаясь моего ответа, вышла на балкон. И тут лицом к лицу я столкнулся с солнцем. Надо же! Это по-прежнему было ее солнце! Может, поэтому, испугавшись, что она захлопнет перед ним дверь балкона, вышел вслед за ней. И шире распахнул дверь балкона. Входи, входи солнце! Даже если ты – ее, а не мое.

Яга… Так и не могу привыкнуть к этому нелепому, почти комичному имени. Хотя что может быть комичным в Яге, которая бросала в печь детей? Меня передернуло. Пора привыкнуть, чтобы еще немного, еще чуть-чуть оттянуть осень. И еще на чуть-чуть сохранить солнце…

– Только скажи – ты украла ключ?

Я спросил грубо. Перейдя на «ты» только потому, что резкое «ты» – всегда грубо.

– Да.

Короткое и ясное «да». Такого я даже не ожидал. Человек знает, человек уверен, но когда говорят то, в чем он уверен и что знает, это всегда становится более шокирующим. Мы всегда готовы ко лжи. А не к правде.

– Да, – еще более уверенно повторила Яга.

– Зачем?

Я растерялся. И еще глубже затянулся сигаретой.

– Потому что убили моего отца. Здесь.

Я еще больше растерялся. Лис не говорил об убийстве. Оно бы все-таки подорвало престиж. И вообще…

– Погоди-погоди, что ты такое болтаешь? Какое убийство? Какого отца?

– Моего отца, – невозмутимо ответила Яга, не отрывая от меня своего темного взгляда.

В ее глазах стояла ночь. Но летняя теплая ночь. Летние, летние ночные глаза. «Некстати», – подумал я. И зябко повел плечами. Потому что уже была осень. И было прохладно. Как и полагается осенью. Несмотря на ее солнце.

– Отца… Фольклориста, что ли? Который защищал Бабу-ягу и с ее помощью защитил диссертацию?

– У человека бывает только один отец.

– Да, только один…

Я вдруг вспомнил своего отца. Его, слава богу, не убили. Но иногда мне кажется, он мог бы еще долго-долго жить…

– Ты погоди. Ты что-то перепутала. Я бы знал, ей-богу, знал. Такие скандальные вещи не скроешь. Да и как его могли убить? У нас круглосуточная охрана, да и вообще… Все это как-то… И при чем тут Лис… То есть кабинет нашего главного вообще?