Беглец

– Интересуетесь отбросами жизни? – хриплым спитым голосом спросил выступивший вперед высокий несуразный человек в треснувших очках, которые, несмотря на полную «бомжовость» его одеяния, придавали их владельцу почти интеллигентный вид.

Я уже открыл было рот, чтобы ответить, но, отстранив меня, уверенно вышел вперед Дубовой и спокойно сказал:

– Интересуемся Академиком.

– На прием записывались? – поправив очки, серьезно поинтересовался представитель городской свалки и покосился на Гришу, который, заметив мой знак, стал снимать. – Хочу предупредить, – продолжал «интеллигент», – секретарь Академика редкая стерва. Без предварительной договоренности или высокой рекомендации – бесполезняк. Костями ляжет. Академик у нас человек занятой, рабочий день расписан от и до. Иначе, сами понимаете, начнется полный раскардеж в окружающем пространстве. Свинину с Центрального завезут в отходы химкомбината, а кирпичники завалят стеклотару. Нам такие убытки не с руки. У нас в отличие от гребаной демократии плановое хозяйство. Так, мужики?

Толпа обитателей свалки увеличивалась на глазах. Кто-то подобострастно хихикнул, кто-то угрожающе заворчал.

– Кончай выступать, – спокойно сказал Дубовой. – Набирай Басалая, он тебя проинструктирует.

«Интеллигент» сделал знак рукой, и существо неопределенного пола, упакованное в немыслимое тряпье, протянуло ему новенький мобильник.

– Прошу не обижаться – доверяй, но проверяй. Строгий учет и контроль в нашем деле – основа выживания. – Он уверенно набрал номер.

– Добрый денек, Анна Сергеевна, Устроев беспокоит. Мне бы с шефом советнуться минутку. – Он посмотрел в нашу сторону: – Как прикажете именоваться? От какой организации?

– Скажи – Дубовой. Остальное несущественно.

– Вадим Игоревич, – голос «интеллигента» изменился до приторной льстивости, – тут у нас гости Академиком интересуются… Так точно, Дубовый… До полного соответствия? Понял… Понял… Будет сделано. Есть «по полной программе». А как насчет съемки, если интервью потребуется? «По нашему усмотрению, но подробности нежелательны». Понял. Сделаем в лучшем виде.

Он отключил мобильник и повернулся к нам:

– Съемки и интервью только в пределах интересующей вас темы. С другой стороны, нежелательно показывать массовому зрителю изнанку российской демократии и её стабильно стабилизирующейся экономики. Интересуемся, с какого канала? ГТРК, АКОС, «АИСТ»? Наше население, между прочим, вполне сочувствует 16-му каналу за его независимое эротическое содержание. Вы, случайно, не в этом направлении?

– Ты мне начинаешь надоедать, – сказал Дубовой. – Где Академик?

– У Академика сегодня региональное совещание на тему утилизации радиоактивных отходов и драгметаллов. В командировке в соседней области. Басалай информировал, что вашу проблему вполне в состоянии решить его первый заместитель.

– Пошли к нему, – приказал Дубовой.

– Нет необходимости. Перед вами. Устроев Николай Николаевич. Для знакомых – просто Колян. Если нетрудно, прошу не задерживаться с изложением ваших проблем. Время – деньги. Великий лозунг всех времен и народов. Жалко, что в свое время мы его не ценили. В результате – оказались в данной окружающей обстановке.

– Извините, – не выдержал я, – кем вы были раньше?

– Имею полное право не отвечать на этот не вполне деликатный в данных обстоятельствах вопрос. Но… Поскольку имеется возможность посредством телевидения обратиться к широкой общественности, информирую, что, исключая время освоения среднего и высшего образования, пятнадцать лет числился доцентом кафедры политэкономии педагогического института. Надеюсь, не будете возражать, что экономика сегодняшнего дня – дикий капитализм, то есть давно минувший исторический этап. Поэтому пришлось вернуться в далекое прошлое, на ступень полупервобытного существования.

– За пьянку выгнали? – спросил Дубовой.

– Могу обидеться. Но, учитывая вашу полную неосведомленность, пропускаю мимо. Исключительно по политическим мотивам. Из-за стопроцентного несогласия с итогами грабительской приватизации.

– Имеются достоверные сведения, – начал было Дубовой, но спохватился и замолчал, глядя на снимающего Гришу.

Я потянул Гришу за рукав, и тот опустил камеру.

– Весь внимание, – продолжал паясничать наш собеседник.

– В зоне вашей непосредственной деятельности, – Дубовой обвел рукой окружающее пространство, – несколько дней назад видели женщину, с которой нам очень желательно было бы немедленно встретиться.

– Фамилия, имя, отчество? В крайнем случае – приметы.

Я достал фотографию Лены и протянул Коляну. Он стал внимательно её разглядывать. Проявили интерес еще несколько человек. Пожав плечами, Колян вернул мне фотографию.

– Прошу прощения. Такие райские птицы в наши края даже случайно не наведываются. Возможно, вы перепутали нашу промплощадку с Голливудом.

– Думаю, сейчас она выглядит несколько иначе, но не настолько, чтобы не узнать, – неуверенно сказал я.

– Разрешите, – пропищало существо, владевшее мобильником, и, забрав у меня фотографию Лены, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, стало её рассматривать. – Блажная, – изрекло оно наконец уверенно.

– Не пантуй, – растерянно сказал Колян и, забрав фотографию, еще раз внимательно стал её рассматривать.

– Зовут её Елена Елагина, – стал объяснять Дубовой. – Из особых примет – шрамы на обеих руках. Резала вены.

– Блажная, Блажная, – пропищало существо и неожиданно кокетливо подмигнуло мне зеленым глазом, под которым еще виднелись остатки синяка. – Женщину надо два раза в неделю и бить, и любить. Тогда она убегать не будет.

– Она, – прохрипел кто-то из разглядывавших фотографию.

– На какой предмет интересуетесь? – спросил наконец Колян, все еще не выпуская из рук снимок и, видимо, не до конца убежденный.

– На предмет возвращения в прежнее состояние, – твердо сказал Дубовой. И неожиданно добавил: – По мере возможности, конечно.

– Боюсь, что возможности в данном случае минимальные, – немного поразмыслив, сказал Колян.

– А это уже наши проблемы, – не выдержав, вмешался я.

Презрительно посмотрев на меня поверх очков, Колян повернулся к Дубовому и очень серьезно стал объяснять:

– Молодой человек абсолютно неадекватно оценивает обстановку. Вам, как человеку понимающему, объясняю. Во-первых, данная гражданка – если это она, конечно, в чем лично у меня огромные сомнения, – в постоянной отключке. В её состоянии сто граммов – и ваши не пляшут. Второй исключительный момент – Узбек. Взял под личное покровительство и никуда из личных апарта́ментов ни шагу. Короче, спит он там с ней или другое чего, нам неизвестно, но те, кто интересовались по пьянке на предмет совместного пользования, получили длительную нетрудоспособность по причине значительных телесных повреждений. Третий аргумент…

– Если можно, короче, – не выдержал Дубовой.

– Третий аргумент – на свалку из прошлой жизни приходят многие. Насчет возвращаться – статистика, прямо скажем, никакая. Отсюда направление только в ту сторону, – и он махнул рукой в направлении непроглядной дымовой завесы.

– А там что? – спросил Гриша.

– Наивный вопрос. Сразу понятно, что не местные. Там, молодой человек, кладбище.

Колян снял очки и стал их протирать концом грязного шарфа.

В сопровождении нескольких вооруженных спецназовцев мы подошли к бывшему строительному вагончику, стоявшему вместо колес на довольно высоком странном фундаменте, сложенном из обломков бетонных блоков, кирпичей, кусков гофрированного железа и шпал. К двери вагончика поднималась неустойчивая деревянная лестница без перил, рядом с которой, учуяв подходивших, захлебывалась лаем маленькая злая собачонка.

Спецназовцы полукругом стали у лестницы, Дубовой поднял мегафон.

– Узбек! – бесстрастный металлический голос разносился далеко по притихшему пространству оголенного поздней осенью колка, в котором и рядом с которым лепилось всяческое жилье обитателей свалки. Сами они довольно плотной толпой стояли поодаль, наблюдая за происходящим.

– Ты меня слышишь? – продолжал Дубовой. – Договариваемся по-хорошему. Ты возвращаешь женщину, мы тебя не трогаем – живи дальше. В случае несогласия и сопротивления власти, будут приняты самые серьезные меры. Вплоть до применения оружия. На размышление – три минуты. После чего приступаем. По счету «раз» начинаем отсчет времени. Раз…

Наступила мертвая тишина. Даже собачонка, учуяв общее напряжение, замолчала. Гриша навел камеру на дверь вагончика. Прошла минута, пошла вторая… Дверь вагончика со скрипом распахнулась. Узбек – огромный, заросший многодневной щетиной детина, явно какой-то среднеазиатской национальности, стоял в дверях, держа на руках Елену Елагину. Судя по всему, она была без сознания. Узбек, осторожно ступая, спустился по крутой лестнице и пошел к нам. Когда он подошел совсем близко, я с изумлением увидел, что по его заросшим щекам текут слезы.

– Зачем кричать, начальник, – с трудом подбирая слова, заговорил он. – Женщина совсем больная. Очень-очень больная. Есть не хочет, пить не хочет. Я дышать боюсь, такая больная. Спрашивает: почему не умерла? Говорю: зачем умирать? Живи. Я для тебя все делать буду, только живи. Не хочет жить.

– Лейтенант, – приказал Дубовой. – Забери у него женщину.

– Зачем забирать? – не согласился Узбек. – Сам понесу. Говори куда?

Дубовой повернулся и пошел к нашим машинам. Узбек нес следом Лену. Рядом шли я и спецназовцы. Гриша снимал процессию, пока мы не подошли к машинам. После чего перевел камеру на дымившуюся вдали свалку.

Я сидел в аппаратной и просматривал старые материалы. На экране хаотично сменяли друг друга запечатленные камерой обрывки чужой жизни:

Андрей, танцующий с Ольгой вальс на выпускном вечере…

Андрей в госпитале, безучастно, почти бессмысленно смотрящий в камеру…

Андрей, бегущий по пляжу наперегонки с Леонидом…

Что-то настойчиво и, судя по всему, убедительно выговаривающая неведомому собеседнику Ольга. Впрочем, панорама камеры открыла, что этим собеседником был Андрей. Он опустил голову, и было непонятно – то ли внимательно слушает, то ли занят какими-то своими мыслями…

Крупный план что-то говорящего Андрея…

– Включи звук! – попросил я видеоинженера.

Появился звук, прозвучала концовка фразы: «…жизнь на то, чтобы играть роль, которую для тебя избрали другие».

– Отмотай назад, – попросил я.

Изображение остановилось на крупном плане молчащего Андрея. Потом, видимо, отвечая своему собеседнику, он сказал:

– Выключи камеру!

– Нет, – раздался из-за камеры голос Ольги. – Говори, раз начал. Говори, говори.

– Хорошо. Я считаю, что бессмысленно тратить свою жизнь на то, чтобы играть в ней роль, которую для тебя избрали другие.

– Выбери сам свою роль.

– Я выбрал.

– В ней есть место для меня?

– Только если ты сама этого захочешь.

– Я всю жизнь хочу этого.

– Тогда пойдем.

– Куда?

– Не знаю. Еще не знаю.

– Нельзя идти, не зная куда. Мы заблудимся, пропадем.

– Главное – сделать первый шаг.

– Сделай его ко мне.

– Любовь, это очень много, но не все. Она помогает сделать первый шаг, но надо идти дальше.

– Я готова. Куда?

– К своему предназначению.

– Где оно?

– Хочу избавиться от горечи жизни и полюбить её.

– А я хочу любить только тебя. Ты меня любишь?

– Всю прошлую жизнь.

– А будущую?

– Будущего мы не знаем. Не уверен, что достоин твоей любви.

Ольга что-то неразборчиво ответила.

– Отмотай немного назад, – попросил я. – И добавь звук.

Изображение дернулось назад. Снова прозвучали слова Андрея:

– Будущего мы не знаем. Не уверен, что достоин твоей любви.

И снова неразборчивый ответ Ольги.

– Еще раз назад. И, если можно, почисти звук.

– Я сказала, что меньше всего ему надо сомневаться в этом и выключила камеру, – сказала вошедшая в аппаратную Ольга.

– Зачем ты снимала все это?

– Хотела запечатлеть наше взаимное объяснение в любви. Но я оказалась бездарным режиссером. Зачем ты просматриваешь этот материал?

– Пытаюсь отыскать смысл в том, что мы делали.

– Отыскал?

– Без Андрея это бессмысленно. Я ошибся. Считал, что когда он узнает про Лену, обязательно вернется.

– Он вернулся.

– Что ты имеешь в виду?

– Что он вернулся.

– Он у неё?

– Нет, он у Леонида. Я специально зашла за тобой.

– Зачем?

– У каждой передачи должен быть конец. Зритель вправе знать, чем все закончится.

– Честно говоря, мне тоже хотелось бы это знать.

– Пойдем. Я все уже придумала.

– Что ты придумала?

– Конец.

Мы спустились из аппаратной, прошли через студию, где в это время царила предэфирная суета, прошли длинным студийным коридором, миновали приемную с испуганно дернувшейся секретаршей и без стука вошли в кабинет Леонида.

От открывшейся нам картины мы все замерли в дверях. Леонид с закрытыми глазами стоял на дрожащих подгибающихся ногах рядом со своим инвалидным креслом, балансируя расставленными в стороны руками. Рядом стоял Андрей, напряженно глядя ему в затылок и вытянув вперед руки, словно только что выпустил Леонида из своих объятий.

– Если можешь стоять, значит, можешь ходить, – спокойно и уверенно сказал Андрей. – Запомни, когда чего-нибудь очень хочешь, все вокруг будет тебе помогать. Жизнь, без желания сделать следующий шаг, бессмысленна. Теперь садись.

Леонид рухнул в кресло. Андрей прикоснулся рукой к его затылку, Леонид открыл глаза и непонимающе огляделся. Увидел меня, Ольгу, недовольно поморщился и спросил:

– Что со мной было? Я заснул, да?

– Леня, ты стоял, – словно не веря себе самой, сказала Ольга.

– В каком смысле?

– Ты только что стоял на ногах!

– Не говори ерунды. Мы тут с Андреем разболтались… О прошлом, о будущем. Голова у меня еще со вчерашнего… Он пообещал – нет проблем, сейчас все пройдет, а я взял и отрубился. Голова, кстати, прошла.

– Ты стоял, – тихо и устало сказала Ольга. – Понимаешь, ты встал! Значит, все, что говорили врачи, ерунда. Как ты это сделал? – спросила она Андрея.

– Собственно, я не был уверен, – сказал Андрей и сел на стул рядом с Леонидом. – Концентрацией сознания иногда можно освободить в человеке внутреннюю силу. Когда я лежал в госпитале, я много думал об этом. Человек может безмерно много, а делает безмерно мало. Это несправедливо. Так?

– Что? Действительно?.. Да нет… Разыгрываете, – все еще не верил Леонид. – Борис?

– Действительно, – подтвердил я.

– Честное слово? – повернулся он к Андрею. – Ты не умеешь врать. Я правда стоял?

– Ты еще очень сопротивляешься своему выздоровлению, не хочешь его. Когда по-настоящему захочешь, может быть, я смогу тебе помочь.

Леонид низко склонился к Андрею, схватил двумя руками его руку и сжал изо всех сил. Тихо сказал:

– Захочу. Пусть она уходит с тобой, все равно захочу. Получится, а?

– Если захотел, получится.

– А с чего ты взял, что я собираюсь от тебя уходить? – пытаясь улыбнуться, сказала Ольга. Она подошла и села на подлокотник кресла Леонида. – Это не нужно уже ни мне, ни ему. Надеюсь, тебе тоже. Андрюша, я права?

Все молча смотрели на неё.

– Лена сейчас вполне прилично себя чувствует. С ней поработали лучшие врачи. Гарантируют, рецидивов не будет. Потому что даже одна капля будет для неё ядом. Она это знает. Покончила со своими переживаниями – поняла, что за прошлое цепляться бессмысленно. Так что если Андрей сделает ей предложение, она не будет отказываться. Боря, – повернулась она ко мне, – сегодня вечером снимаем их встречу. Ты ведь еще у неё не был? – спросила она Андрея. – Не был, я знаю. Мне бы позвонили.

Зритель любит счастливые концы. Надо всегда помнить об этом. Я подарила ей замечательное платье, надеюсь, оно ей подойдет. У нас почти одинаковые фигуры. Правда, она очень похудела, но это даже современно. Она сейчас такая… почти неземная. Только смотрит и молчит. Я почти влюбилась в неё. Теперь, Андрюша, от тебя зависит, будет она счастливой или нет. Ты должен все сделать для этого, понимаешь? А мы с Леонидом после того, как все закончится, поедем в Германию. Там замечательные врачи…

Я посмотрел на Леонида. По его щекам текли слезы. Андрей, глядя в пол, чему-то улыбался.

Гриша снимал какую-то новостную муру в одном из залов мэрии. Я буквально выдернул его за дверь.

– Срочно едем со мной!

– У меня еще интервью с первым замом.

– Перебьется твой зам. Андрей объявился. Ольга повезла его к Лене.

Мы бегом побежали вниз по лестнице.

Машина мчалась по вечерним улицам города.

– Думаешь, она согласится на эту съемку?

– Честно? Не знаю. Происходит что-то не то, а что – не могу понять. У тебя радиомикрофон с собой?

– Обижаешь.

Машина остановилась у дома, где жила Ольга. Мы торопливо вошли в подъезд, стали подниматься по широкой ухоженной лестнице.

– Фигня! – сказал Гриша и остановился.

– Что?

– Как мы будем это снимать? И вообще – при чем тут мы?

– Спроси что-нибудь полегче. Велено приехать и снимать. Сказала: «Заключительный эпизод». Конец. Сам ничего не понимаю. Ладно, выход у нас всегда есть.

– Какой?

– Не будем снимать. Или сделаем вид, что снимаем. Или снимем, а потом все сотрем. А если действительно – happy end?

– Не думаю, – мрачно изрек Гриша и остановился перед дверью.

– Почему?

– Потому.

– Понял, – сказал я и нажал на кнопку звонка.

Дверь открыла Ольга.

– Проходите, мальчики, проходите. Андрей с Леонидом скоро подъедут, а вы пока можете пообщаться с Леночкой. Она согласилась ответить на все ваши вопросы. В конце концов, вы это заслужили.

Мы вошли в большую комнату. Посередине стоял накрытый для чаепития стол. У окна, повернувшись к нам, стояла Лена. На ней было то самое платье, в котором Ольга снималась, записывая свое признание Андрею.

– Здравствуй, Гриша, – тихо сказала Лена. – А вы Борис, да?

– Не помните меня?

– Нет.

– Брал у вас интервью на вечере поэтов в университете. Вы тогда меня здорово подставили. Прочитали стихи Цветаевой, а я думал ваши.

– Разве я не сказала?

– Спросили: «Хотите услышать настоящее?» От настоящего отказываются только дураки. Включаю диктофон – звучат великолепные стихи. Я в восторге, а вы исчезаете. Потом вся редакция издевалась надо мной целый месяц.

– Я была уверена…

– Только ради бога, не извиняйтесь. Так мне и надо было. Все настоящее надо знать. Его сейчас не так много.

– Его всегда было мало.

– Вы действительно ответите на мои вопросы?

– Если смогу.

– Я ей показала все ваши передачи. Кажется, они ей понравились.

– Тогда снимаем, – сказал я уже установившему камеру Грише и, взяв у него микрофон, спросил: – Зачем вы согласились на эту съемку?

Лена не успела ответить, её перебила Ольга:

– Вопрос не корректный. Это я её попросила.

– Тогда вопрос к вам, Ольга Юрьевна. Зачем?

– Чтобы доказать нашим телезрителям – не все в жизни плохо, не все безнадежно. Бывают хорошие люди, неожиданные встречи, счастливые концы.

– А как бы вы ответили на этот вопрос? – повернулся я к Лене.

– Я полностью согласна.

– С чем?

– Что бывают.

– Если так, то получается, что жизнь неплохая штука?

– Получается, – тихо сказала Лена и попыталась улыбнуться.

– Отлично! – снова вмешалась Ольга. – Ни убавить, ни прибавить.

– Последний вопрос… – Я подошел к Лене вплотную. – Вы любите Андрея?

Она смотрела на меня своими огромными несчастными глазищами и молчала. Я оглянулся на Ольгу – она не с меньшим напряжением, чем я, ждала Лениного ответа. И мне показалось, что она его боится.

Молчание становилось невыносимым, и я не выдержал:

– Хорошо, можете не отвечать. Отсутствие ответа тоже ответ.

– Я думала, что я ему нужна, – тихо сказала Лена.

– Почему вы тогда ушли? Пропали, прятались, чуть не погибли…

– Лена, разреши я отвечу на этот вопрос, – перебила меня Ольга. – Для неё это еще слишком больно. А мне она все рассказала…