Зловещий призрак отчаяния по-прежнему веял над костром. Ожидание смерти, теперь казалось, куда печальнее нежели сама безносая.
– Оставьте, казаки, свои надежды.
– Значит, нас всех тут кончат. Жалко… Опять земля непаханая останется. Думал, с войны приду – пахать начну… Сказал дома, сваво царя поставим – жизнь станет лучше. Да уж…
– Это наказанье господне нам за бунт противу царицы!
– Не ищи беды. Вот услышит крамолу такую атаман, вмиг башка с плеч слетит.
– А хоть так, хоть так помирать. Всем миром даже приятнее.
– Будь ты проклят! Накликаешь!
После проклятия надолго притихли казаки у костра.
Ужин затеяли, когда сгустились сумерки. Над речкой туман зародился, и его полотном берега застелило. Прохлада выжимала росу из травы. Все вокруг цепенело от задумчивости и тишины. Самому хотелось замереть и слушать…
Огонь в сумерках стал ярче и притягивал взгляд.
Казаки, сунув седла под голову и укрывшись попонами, отошли ко сну.
Для меня представление о времени исказилось – осознавал только, что идет ночь. Дождусь ли я Пугачева? Увижу ли клад его? Становится тревожно за миссию…
Батюшка-царь самозваный, Петр Федорович Романов, приехал заполночь на телеге с сундуком, возницей и немного выпивший. Подкатил прямо к костру.
– Живы, бродяги… А ну-ка вставайте! Бражничать будем…
На мой взгляд, Пугачев показался человеком вспыльчивым и даже отчаянным. Если его раскачать, будет драться насмерть.
Возница распряг и стреножил коня. Емельян Иванович принес из телеги мешок со снедью и ведерную бутыль самогона – почти полную. Но почему-то начал ругаться на ожидавших его казаков – мол, темные они и полоротые люди, проигравшие войну Катькиным солдатам.
Выпили, закусили…
– Ладно, полоротые, убегим, схоронимся, отсидимся, потом новую войну зачнем. Должон я себе престол вернуть али нет?
– А где таиться будем, царь-батюшка?
– Так везде – мир большой. Карманы золотом набьем, остальное в пещере спрячем и пойдем гулять по белу свету. Вы-то как хотите – на виселице болтаться или по земле шастать?
– Всю жизнь бродяжить?
– Может и всю, раз такая она вышла. Не пропадем!
И завернул таким матом, что казаки заулыбались – вот это была игра слов!
– К цыганам можно пристать, – сказал певун. – Про них всякое говорят, но я точно знаю – хорошие они люди, совестливые, дурного не делают, живут по справедливости. А какие песни поют…
– Ох, и дураки же вы! – засмеялся захмелевший Пугачев, а потом стал насвистывать какой-то мотив. Вдруг прервался и сказал. – А может, на богомолье пойдем?
– Охотиться будут за тобой, царь-батюшка, Катькины шпиёны, – посетовал певун.
– За награду объявленную и свои польстятся, – горестно сказал возница Пугачева, досель молчавший.
– Кто бы им отдал? – горделиво начал ругливый и тут же смял разговор.
Емельян Иванович, печально глядя в костер, качал головой.
– Попы народу говорят, что за каждую убитую змею прощается сорок грехов. И объявили меня гадюкой.
Казаки помолчали, выпили, крякнули крепости самогона…
Пугачев:
– Сундук затаим и пойдем.
– А в какую сторону, знаешь?
– Нет.
– А кто знает?
– Вот он, – Емельян Иванович кивнул на возницу.
Чувствовалось, что самозваный царь-батюшка верит этому мужику искренне и бесконечно, как можно верить только в детстве. А мужик этот, на которого пренебрежительно поглядывали казаки, сидел у костра благостный, умиротворенный и даже ни разу не матюкнулся в разговоре.
– А дорога твоя не в рай случаем? – спросил казак мужика.
– Именно в рай, – кивнул возница.
– Ну, как всегда – метили в рай, попали в ад.
Мужик:
– Ада нет – врут попы. Ад на земле, где живем и мучаемся. А в рай попадают все после смерти – и грешные, и безгрешные. Рай он не такой, как в библии пишут.
Певун:
– И ты знаешь дорогу в рай?
Возница оглянулся и махнул в темноту, где были гора и пещера:
– Вон там она.
– Может, не стоит сейчас об этом? – нахмурился Пугачев.
– Ничего, царь-батюшка, – успокоил мужик. – Пусть послухают. Все одно бестолковые и слепошарые – ничего не поймут. Дыра эта в стене отвесной горы не простая, а вход в иной мир, где нет ни бедных, ни богатых. Там все живут счастливо. Но глядите – никому. Рот на крючок.
– Я туда срать ходил, – признался казак-сквернослов.
