Девочка из Гамбры

Утром Олли, как обычно, вскочила первой и, наспех перекусив, утащила дедулю на задний двор, чтобы поскорее сделать все упражнения и бежать на Медвежью гору. Никка, любившая поваляться в постели с книгой, встала поздно. Солнышко уже давно поднялось над деревьями и настойчиво светило ей в окно. С кухни доносились аппетитное шкворчание масла на сковородке и теплый вкусный запах свежеиспеченных блинов. На завтрак будут блинчики, обрадовалась Никка, блинчики со сметаной, вареньем и медом! Как хорошо было просыпаться солнечным утром и слышать хвалебное пение птиц в саду и уютное копошение бабули на кухне! Хорошо было уплетать ее вкуснейшую стряпню за завтраком, запивая угощение обжигающим черным чаем с душицей, мятой и смородиновыми листьями! А еще лучше было знать, что впереди – бесконечно длинный летний день и еще много таких дней в придачу!

– На обед потушу кролика с грибами и картошкой, – сообщила между делом бабуля.

– А мне что? – полюбопытствовала Никка, которая с самых ранних лет не ела ни мясо, ни птицу, отказываясь даже от знаменитого бабулиного курника, внутри которого, по словам дедули, могло поместиться полкоролевства. Курник казался Никке могилой из теста, наполненной костями безвременно ушедших цыплят.

– А тебе будут пирожки с творогом в сладких сливках, – улыбнулась бабуля. Никка радостно пискнула и бросилась обнимать бабулю. Пирожки с творогом были ее самым любимым лакомством: крохотные, размером с Оллину ладошку, и очень сочные, они выпекались в большой белой печи, а потом складывались в чугунок, заливались свежайшими сливками и густым сахарным сиропом и отправлялись обратно в печь, где томились до тех пор, пока печь не остынет. Когда бабуля вынимала раскаленный чугунок из печи и выкладывала горячие пирожки на блюдо, они из-за сливок с сахаром казались покрытыми слоем матового лака. Поедать пирожки нужно было так: сначала следовало осторожно надкусить пирожок с края и выпить сладкий творожный сок, а затем можно было запихнуть все остальное в рот и жевать, жмурясь от удовольствия. Каждый пирожок был нежным и мягким, словно облачко, и таким вкусным, что когда он таял во рту, Никке казалось, что у нее одновременно тает сердце.

После завтрака бабуля ушла во двор, где в загоне мирно жевали траву жирные кролики, а Никка осталась на кухне лепить пирожки к обеду. Она очень любила комкать в ладошках липкое тесто, растягивать его, раскатывать по столу и вязать из него косички. Вдобавок к пирожкам Никка, как обычно, слепила несколько фигурок из теста: балерину, мальчика с лютней и райскую птичку. Никка знала, что тесто, надышавшись горячим воздухом в печи, распухнет, расползется, поднимется, и балерина превратится в бородатую толстуху, мальчик с лютней – в старика с мешком, а райская птичка – в пингвина или утконоса, и Олли снова будет до колик хохотать над ее фигурками, но все равно продолжала их лепить и выкладывать на противень рядом с пирожками, аккуратно присыпая сверху мукой. Вернулась бабуля, пряча за фартуком окровавленного кролика, ловко разделала его на доске и сложила порубленные куски мяса в чугунок, а затем убрала чугунок и противень с пирожками в жарко растопленную гудящую печь. А пока ужин пекся, бабуля повела Никку в сад поливать цветы. Но сперва нужно было заглянуть в виноградник и подвязать отросшие виноградные усы, чтобы они росли вверх, к солнцу, а не оплетали камни, которыми была выложена тропинка. Никка всегда вступала в густой лабиринт виноградника с опаской: как-то ночью во сне ей приснился чудовищный оживший зеленый виноград, страшно разгневанный из-за крепко подвязанных усов, который рвался оплести Никку своими толстыми извивающимися лозами и задушить насмерть. Поэтому Никка всегда шла по тропинке через виноградник, сжавшись в комок и обхватив себя за плечи руками, чтобы ненароком не задеть виноградные усы, а бесстрашная бабуля, как ни в чем не бывало, раздвигала лозы, срывала увядшие листья и без лишних нежностей подвязывала усы прочным шнурком. В саду бабуля поливала овощи на грядках и плодовые деревья, а Никка поила цветы: нежные изысканные ирисы, пышные похожие на взбитые сливки с клубникой пионы, бархатные алые и атласные белые розы, пахнущие карамелью и шоколадом, и свои любимые гладиолусы, цветки которых напоминали Никке воздушных парящих в танце балерин. Были в саду и цветы попроще, например, безыскусные веселые ромашки или занесенные ветрами с земляничных лугов пронзительно синие колокольчики и голубые, как папины глаза, васильки. В самом отдаленном уголке сада у пересохшего колодца пламенели в полумраке деревьев роскошные маки, которые быстро сгорали, и чьи опавшие лепестки, заботливо собранные Никкой и спрятанные между страниц ее книжек, прямо на глазах чернели и со временем рассыпались пеплом.

Возвратившись из сада, бабуля и Никка обнаружили деловито сидящую на крылечке Олли с ведерком и сачком наготове.

– Когда понесем папе обед? – тут же спросила она, вскочив на ноги.

– Сперва сами отобедаем, – улыбнулась ее нетерпению бабуля.

За обедом дедуле и папе были отложены самые большие куски запеченного с овощами кролика.

– Тебе какую часть отрезать? – поинтересовалась у Олли бабуля.

– Положи мне ножку, бабуля! – скомандовала Олли, – Мальчишки с Медвежьей горы говорят, если есть кроличьи ножки, будешь бегать быстрее всех! Правда, Никка?

Но Никка не слышала сестренку, она мечтательно жевала сладкий пирожок, глубоко погрузившись в какие-то неведомые приятные мысли.

Отобедав, девочки приняли от бабули узелок с кроликом и пирожками для папы и отправились в долгий путь. Дедуля и бабуля строго-настрого наказали Никке не упускать малышку Олли из виду, и поначалу Никке приходилось нелегко. Спускаясь с Земляничной горы, Никка то и дело бежала вприпрыжку, пытаясь догнать весело летящую вперед Олли с надутым ветром сачком, и скоро запыхалась. А Олли беззаботно кружилась, радуясь каждому луговому цветку и наугад взмахивая сачком, в котором порой запутывались то недостаточно юркая великанша-стрекоза с радужными крылышками, то замечтавшаяся нежная бабочка-махаон. Олли тут же отпускала свою добычу на волю и продолжала радостно скакать вперед, словно жеребенок, которого впервые выпустили на пастбище. Иногда она подбегала к Никке, чтобы показать ей свой улов: бабочек, пчел, майского жука или божью коровку. А однажды Олли принесла Никке горсть зеленых твердых, как камушки, ягодок земляники, крепко зажав их в маленьком кулачке. На вкус они оказались похожими на луговую траву.

– Не созрели еще, – вздохнула Никка и велела Олли больше не рвать ягод.

Когда девочки спустились в рощу у подножия Земляничной горы, Олли немного притихла и перестала убегать вперед. Сестры медленно шагали через тихую рощу по тропе, словно устланной тигровой шкурой теней от неподвижной листвы, и то и дело запрокидывали головы вверх, к голубому небу, где неслышно трепетали верхушки деревьев и, пролетая, мягко шелестели крыльями лесные птицы.

– Какое у тебя самое любимое дерево? – неожиданно спросила Олли у Никки.

– Липа, – подумав, ответила Никка, – Но апельсиновые деревья я тоже люблю! Бабуля говорит, их будет много в раю.

– А у меня – тополь! – выпалила Олли.

– Почему тополь?

– А он – самый веселый! – воскликнула Олли и засмеялась.

Едва девочки вышли на побережье моря, как Олли совсем потеряла голову от радости.

– Море! Никка, смотри, море! – в восторге закричала она.

– Ну, конечно, море, – успокаивала ее Никка, – Мы же сюда уже сто раз приходили с дедулей и бабулей!

– А с тобой одной – ни разу! – возразила Олли и с ликующим воплем помчалась к воде.

Морской прилив привел ее в буйный восторг: сначала Олли бежала вслед за отступающими волнами в море, а затем, когда волны оборачивались вспять и начинали мощно накатывать на берег, убегала от них изо всех сил. Волны всегда оказывались чуть быстрее малышки Олли и непременно сметали ее с ног и несли, словно горошину, кувыркая, вперемежку с галькой и песком, прямо к ногам беспокойно мечущейся на берегу Никки. Вынырнув из пышной морской пены, Олли, свеженькая, бодрая, промокшая насквозь, с ярко блестевшими круглыми глазенками, несмотря на все протесты Никки, снова разворачивалась к морю и бежала за отходящими волнами, которые, заманив ее далеко-далеко, резко переходили из отступления в атаку, снова и снова подхватывая, неся и выбрасывая крошечную Олли на берег прямиком в объятия перепуганной Никки.

На пути девочкам, как всегда, встретились рыбаки, и любопытная Олли направилась прямиком к их лодкам, оставив Никку жаться в одиночестве у прибрежных обломков скал. Подойдя, Олли с улыбкой до ушей представилась рыбакам, потом, показав пальцем на прятавшуюся Никку, рассказала им, что путешествует с сестрой, а затем обстоятельно и подробно объяснила добродушно ухмыляющимся морским волкам, откуда, куда и зачем они идут в столь жаркий полуденный час. Бойкая Олли так понравилась рыбакам, что они подарили ей огромного краба, который едва уместился в ее маленьком ведерке и забавно выглядывал оттуда, выставив кверху устрашающего вида клешни.

Девочки долго шли вдоль побережья под палящим солнцем, и непривычная к подобным походам Олли потихоньку начинала выбиваться из сил. Когда сестры, наконец, добрались до темного и глухого Медвежьего леса, Олли уже совсем перестала забегать вперед или кружиться и путаться у Никки под ногами. Наоборот, она то и дело отставала от Никки и каждый раз глубоко и тяжко вздыхала. В конце концов, Никка крепко взяла Олли за руку и решительно повела рядом.

– Никка, шагай помедленнее! – возмутилась Олли, шумно сопя и обливаясь потом.

– Пить хочешь? – сочувственно спросила Никка.

– Да, хочу водички, можно? – тут же оживилась Олли и с грустью добавила, – И мороженого очень сильно хочу.

Никка дала сестренке попить сладкого чая из папиного термоса, после чего девочки с новыми силами продолжили нелегкий путь. В Медвежьем лесу было очень тихо, прохладно и темно. От покрытых мхом деревьев тянуло сыростью, пахло ежевикой, улитками и грибами. Вскоре Олли и Никка оказались у подножия величественного раскидистого королевского дуба.

– Какой здоровый дуб! – вырвалось у изумленной Олли, – Это не дуб, а целый дубище!

Вид огромного прекрасного дерева словно придал ей сил, и Олли, мигом позабыв про усталость, папин обед в узелке, краба в ведерке и даже про Никку, взмыла, словно птица, на самую толстую нижнюю ветку дуба и принялась быстро карабкаться все выше и выше. Вскоре ее маленькая, крепко сбитая фигурка скрылась из виду в густой курчавой листве вольно раскинувшейся гигантской кроны королевского дуба, и как ни кричала и ни звала ее снизу побледневшая от страха Никка, с высоты в ответ не доносилось ни звука.

– Олли! – упавшим голоском звала сестренку Никка, – Олли, вернись!

Какое-то время наверху было очень тихо, даже листва не шуршала. Затем чуть слышно шелохнулась ветка, и из-за зелени Никка увидела знакомые золотые кудри Олли.

– Никка, я не могу спуститься! – донесся звонкий Оллин голосок, – Я не знаю, как!

– Спускайся так же, как поднималась! – прокричала ей Никка.

– Я не помню, как поднималась! – печально послышалось в ответ.

– Не смотри вниз! – велела Никка, дрожа от страха, но стараясь командовать уверенно и четко, – Слушай меня внимательно! Делай только то, что я тебе скажу, и ни за что не смотри вниз, слышишь?

– Хорошо! – откликнулась Олли.

– Шагай влево! – приказала Никка, бегая вокруг дуба и изо всех сил вглядываясь в его пушистую зеленую крону, – Ставь ногу на ветку слева и спускайся вниз! Не торопись! Сначала попробуй ветку, выдерживает она тебя? Выдерживает? Тогда иди по ветке до конца! Иди, не бойся! А теперь подтянись и хватайся вон за ту кривую ветку! Где-где, у тебя над головой! Перепрыгивай на толстую ветку справа! А теперь спускайся! Там ветки идут одна за другой, как ступеньки! Спускайся смело, но не торопись, а то мало ли! Да не смотри ты по сторонам, Олли! И вниз не смотри! Если хочешь, можешь смотреть на свои ноги, но вниз смотреть нельзя!

Едва оказавшись на земле, Олли подбежала к Никке и порывисто прижалась к ней, пряча лицо у нее на груди. Она подозрительно сопела, и Никка не решалась ее обнять, боясь, что Олли расплачется.

– Ну-ну, не надо, – еле слышно повторяла Никка, осторожно гладя сестренку по голове, – Вот ведь дуб, да?

– Да, – приглушенным голосом согласилась Олли, – Огромадный.

Так девочки и стояли в лесной тишине, прижимаясь друг к другу, пока не успокоились, а затем молча принялись взбираться вверх на Медвежью гору по широким деревянным ступеням полуразрушенной лестницы. На террасе за облаками их уже поджидал папа. Увидев его родную добрую улыбку, Олли выронила ведерко и сачок, помчалась к нему со всех ног и припала к папиной груди с ликующим воплем. А папа подхватил ее на ручки, посадил себе на плечи и пошел навстречу запыхавшейся Никке, замершей поодаль. В одну руку он взял узелок с обедом и ведерко Олли, в другой зажал худенькую ладошку Никки и повел своих дочек в волшебный сад к старинному фонтану с чашей из белого мрамора. Там Никка и Олли уселись в блаженном покое и с молчаливым восхищением огляделись вокруг, любуясь апельсиновыми и лимонными деревьями и диковинными цветами, пока папа раскладывал на камушке еду.

– Папа, это правда, что у нас будет братик? – вдруг выпалила в наступившей тишине Олли.

– Да, – просто ответил папа.

Самым лучшим в папе, кроме бесконечной доброты, была его искренность. На трудные и непростые вопросы папа всегда давал краткие ясные и честные ответы, прозрачные, словно стеклышки, понятные даже младенцу. Что бы ни делал папа, к чему бы ни прикасались его большие руки, все носило отпечаток его доброты и простоты. Дома, которые он строил, были не слишком изысканы, но величественно красивы и надежны, готовые прослужить не годы, а многие века. Мебель, которую делал папа, была самой удобной и уютной на свете. Но особенно хороши были игрушки, которые папа вырезал из остатков дерева для своих любимых дочек Олли и Никки. Все эти коровки, лошадки, ослики смотрели на девочек такими добрыми и кроткими глазами, что хотелось прижать их к груди крепко-крепко и никогда не отпускать. А еще игрушки были очень легкими и гладко выточенными, отчего их приятно было держать в руках.