Наберу тебе… Вроде б я ненароком.
Спрошу: верить ли слухам?
А за окном – всё листва-листва… —
Славные, что вы знаете про оди-ночества?..-
Это я – духам.
Ровно через двадцать минут
Штирлиц спал.
Он проснётся ровно через двадцать минут.
Обычно во сне он ходил в Непал,
Мечтал: «когда-то останусь тут».
Он взбирался на вершину горы —
Там можно не разменивать себя на остальной мир,
А можно было схватиться за плавник чёрной дыры
И улететь, ну, скажем, на Альтаир.
Но нужно поспать.
Через десять минут – рассвет.
Он точно знал: где-то здесь подземный ход в Сталинград,
Но лыжная трасса вела в Тибет…
В последние минуты сна
Штирлиц, как правило, посещал Париж,
Он был бы не против сделать глоток вина,
Да только в небе Монмартра вовсю сияла строка: Проснись! Ты всё ещё спишь.
Он открывал глаза в тот момент, когда на подоконник влезал
Профессор Плейшнер – тот плясал, и кричал:
Клянусь богами Валгалл! —
Но пока вы спите, спит и война
Вот чтоб я пропал!..
Должно быть, у вас уже аллергия ко всем разновидностям сна,
Но… слышите, как там горланят, что Гитлер капут?..
И Штирлиц, кивая: Sehr gut,
Снова уходит в Непал.
Но он проснётся ровно через двадцать минут.
Разглядяи
– Эй, разгильдяи,
Что уселись? Займитесь делом!
А мы не разгильдяи, мы – разглядяи.
Мы глядим, как солнце пускает стрелы,
Смотрим, как под этими стрелами гусеница
Становится бабочкой (мы знаем, что после она превратится наоборот —
В гусеницу и куколку).
Потому что есть бабочко-кукло-ворот.
Видим, что у деда Егора, что на нас кричит
Туманится грусть у лица,
И от этого у него около сердца горчит.
Созерцаем (громко сказано, да?),
Как прорастают листья.
По их прожилкам, как по ладоням, можно гадать,
И даже выискивать всякие истины.
Я знаю, что годы – как ледокол…
Но когда-нибудь снова наедине
