Пожиратель ищет Белую сову
Анипе и Тулхи понравилось, что Матыхлюк злится. На обратном пути они поддразнивали его, наперебой давали ему советы, как дотянуться хотя бы до третьей отметки. Затем Тулхи убежал рыбачить к Ворчливому ручью, а Анипа повела брата проведать собак, прежде чем отправиться на женскую охоту.
Взрослые разошлись по стойбищу, у большого очага осталась одна Канульга. Убедившись, что ничего съестного им не перепадёт, Анипа и Матыхлюк обогнули землянку и сели у ямки с дремавшим Блошиком – братом щенка, которого прошлой зимой умертвили для дедушки Кавиты. Анипа любила Блошика и тогда испугалась, что Стулык заберёт и его, раз уж кишки первого щенка не помогли, но в Нунаваке старались держать сразу шестерых собак для упряжки, и Блошика никто не тронул. Вообще Айвыхак говорил, что молодых собак нельзя гонять наравне с остальными – загнанные, они не проживут и нескольких лет. Нужда заставляла Утатауна запрягать в нарту всех без исключения.
Анипа и Матыхлюк гладили Блошика, его заострённую мордочку с широким лбом. Посмеиваясь, следили, как от воодушевления у него закручивается и без того изогнутый кверху хвост. Блошик отвечал довольным рычанием, но глаза не открывал. Знал, что кормить его не будут. Хотя, конечно, не отказался бы от отвара моржового мяса с комочками свернувшейся крови. Собак и раньше в летние месяцы кормили не чаще одного раза в два-три дня, а по нынешнему времени они порой ждали кормёжку ещё дольше.
– Думаешь, нам повезёт? – тихонько спросил Матыхлюк. – Как тогда, помнишь? Брат мамы пропал, а папа с охотниками привёз нерп и моржей. Я никогда не видел столько мяса сразу. Ну если только в мясной яме.
– Не знаю, – призналась Анипа.
– А хорошо бы. И зимой опять будет весело. Не хочу сидеть в темноте.
– Да, жирник – едок не хуже собаки.
Анипа потрепала Блошика за ушко, пообещала ему принести с охоты что-нибудь съедобное, хотя бы мышку, и уже поднималась на ноги, когда заметила, как из-за Смотрового гребня к стойбищному холму мчится Тулхи.
– Чего это он? – Матыхлюк тоже увидел сына Акивы.
Анипа почувствовала холод в груди. Опять опустилась на землю. Слишком быстро бежал Тулхи. И слишком неожиданно он возвратился, ведь едва вышел из Нунавака и явно не добрался даже до ручья. И где его мешок? Куда подевалась удочка? Где копьё, с которым Тулхи не расставался?
Это Анипа виновата. Она навлекла на стойбище беду.
Тулхи бежал молча, поднимая в воздух травяную пыль, прыжками одолевал валуны и овраги. Кухлянка на нём задралась, из-под неё выглядывал белый живот.
Виновата, потому что по глупости забрела к предгорью Чёрной горы и не предложила его хозяину ничего, кроме бусин и клювика.
Навстречу Тулхи бросился Утатаун. В соседней землянке раздался тревожный голос Укуны.
Виновата, потому что позволила брату поднять с земли проклятый камень, сама держала его в руках и не сразу догадалась смыть бурую грязь с пальцев.
Анипа до крови прикусила нижнюю губу. Матыхлюк прижался к Блошику, словно щенок мог спасти его от пожирателей. Ведь именно пожирателей Тулхи увидел там, за Смотровым гребнем. Именно их приближение напугало его и заставило нестись в стойбище. Пожиратели объявились в Тихом доле и теперь шли сюда, в Нунавак, – по следу, оставленному Анипой.
Растерянная и напуганная, она не заметила, как к ней подскочил Илютак. Муж рывком поднял Анипу и потащил её в землянку. За ними устремилась и Канульга, забросившая Матыхлюка себе на плечо. Нужно было спрятаться, пока пожиратели не добрались до стойбища.
Глава четвёртая. Пляска Белой совы
Пожиратели не брезговали ни больным, ни старым человеком, ни ребёнком. Высасывали их души с наслаждением, причмокивая, как сами дети порой высасывают прохладную гущину из крупных нерпичьих глазок. Анипа с грустью подумала, что в последний раз Утатаун приносил глаза нерпы больше года назад. Она бы не отказалась на прощание разделить парочку с Матыхлюком. Неужели им никогда не попробовать китовой кожи? Не напиться ягодной воды, смешанной с кровью молодого моржа? Не вдохнуть морской запах сайки, сваренной с тюленьим жиром? Анипа сглотнула пустую слюну и удивилась собственной глупости: разве можно сейчас думать о еде?! Став червецом, она познает подлинный голод, и других мыслей у неё не останется. Червецы не помнят родства, забывают собственное имя, в звучании которого раньше оживали их дальние предки. Они лишь в остервенении мечутся по тундре в надежде раздобыть человеческий мозг.
Анипа протянула руку и под ворохом одежды нащупала плечо брата. Матыхлюк был рядом. Это успокаивало. Мама спрятала их на лежанке в большом спальном пологе, прикрыла зимними кухлянками, штанами и дождевиками из моржовых кишок, запретила высовываться наружу, а сама ушла. В отличие от детей, взрослые могли сопротивляться пожирателям. Старик Айвыхак рассказывал, как береговые люди иногда выходили против них с копьями, как гнали их прочь от стойбищ. Правда, пожиратели возвращались и обрушивали на людей всю силу своего гнева: ломали утварь, вытаптывали очаги, изводили собак.
Блошик! Он ведь тоже ребёнок. Анипа прежде не задумывалась, как пожиратели поступают с щенками. Высасывают их души? Или просто убивают? Почему мама не привела Блошика в землянку? Вот бы тот догадался убежать из Нунавака! Он знал тропку возле Поминального холма, мог бы затаиться где-нибудь в Месте, где рассеивается туман, и там переждать беду. К счастью, охотники летом не привязывали собак, лишь Акива сажал на привязь Хвоста, если тот становился чересчур игривым и настырно лез под руку.
Анипа поборола желание выскочить из землянки за щенком. Мама велела прятаться. Не открывать глаза. Зажимать уши руками. Не шевелиться. И ждать, когда вернутся родители, пусть бы ожидание затянулось на весь день. Хорошо, что Матыхлюк, состязаясь с Тулхи, пописал, иначе обмочил бы папину кухлянку. Анипа усмехнулась, и страх отчасти отступил. Его опять сменило чувство вины за недавнюю прогулку под Чёрной горой.
Кровь на прокушенной нижней губе загустела. Анипа сковырнула мягкую корочку. Ощупала ранку и поднесла пальцы к глазам. Солнечный свет проникал в спальный полог через проём в стене, но лежанка – земляная насыпь, утоптанная и затянутая моржовыми шкурами, – располагалась в неосвещённом углу. Под ворохом одежды было совсем темно, и Анипа не разглядела крови. Вновь потрогала ранку, испугавшись, что та повредит чёрным полосам, потом заскучала.
Может, Тулхи что-то напутал? Увидел медведя, росомаху или оленных людей, обычно сюда не забредавших, и принял их за пожирателей? Анипа прислушалась. Ничего. Ни криков, ни грохота. Беспредельная тишина, накрывшая стойбище. Нунавак, кажется, не беспокоили даже порывы ветра.
– Эй… – Анипа позвала брата.
Матыхлюк не ответил. Он, конечно, лежал зажав уши. Ни любопытство, ни боль не заставят его отнять руки от головы. Анипа опять дотянулась до брата, пощекотала его под мышкой, затем ущипнула. Матыхлюк дёрнул ногой – угодил сестре в колено и продолжал озлобленно брыкаться, пока она не отстала.
– Эй! – шёпотом возмутилась Анипа.
Улыбнувшись, подползла к брату. Хотела в отместку укусить его за шею, но тут уловила странный запах. В землянку будто напустили дым. Он проникал через наваленную на детей одежду, становился всё более густым. В горле запершило. Матыхлюк подавился сдавленным кашлем. Побоялся звуками привлечь к себе внимание, но стерпеть зловонья не смог и весь закрутился на месте, стараясь закопаться в лежанку. Анипа его больше не донимала. Тулхи не ошибся. Пожиратели добрались до Нунавака. И они были уже близко.
Анипа зажмурилась. Прежде чем она успела придавить уши ладонями, под стойбищем громыхнул гром. Страшный сухой гром, не похожий на тот, каким дышат грозовые тучи. Да и в солнечный день над тундрой не было облаков, а звук пришёл от склонов Смотрового гребня.
Следом раздался крик.
Громкий крик о помощи.
Анипа почувствовала себя беззубым моржонком, заприметившим косаток и больше напуганным хлопотами взрослых, чем приближением хищников, о безжалостности которых он знает только понаслышке. От них не спасут ни отвага клыкастых самцов-шишкарей, ни забота раздобревших самок. Спасёт лишь берег, однако он далеко, а моржонок в море и беззащитен. Кавита рассказывал, что люди научились хлопать по воде пластинами китового уса шириной в две ладони, и моржи, уверенные, что это хвостовыми плавниками хлопают косатки, опускали головы – ждали нападения снизу. Охотники подкрадывались к ним в малых лодках, сверху беспрепятственно били их гарпунами и копьями. Матыхлюк слушал дедушку и восторгался находчивостью людей, Анипа его восторг разделяла, а сейчас впервые пожалела обманутых моржей.
Анипа ладонями обхватила затылок, сдавила голову предплечьями, вся скукожилась и попробовала ещё глубже спрятаться под наваленными на неё кухлянками и дождевиками. Докопалась до моржовой шкуры, закрутилась в неё, оголила под собой прослойку старого мха. За годы он слежался и стал твёрдым, как укрытая им земляная насыпь. Здесь спали, отсиживались в непогоду и веселили друг друга не одно поколение предков Анипы. Возможно, и далёкая бабушка Кавиты – Белая сова – в детстве лежала именно тут, на этом самом месте. Анипа уткнулась в мох носом, будто могла почувствовать запах Белой совы и так защитить себя от зловонья, из-за которого во рту скопилась горькая слюна. Анипа тихонько зашептала слова из пляски Белой совы:
За Чёрной горой не спит пожиратель,он ищет Белую сову.Он её никогда не найдёт.Сова летит над темнеющей тундрой,и тень не выдаст её пути.Анипа представила, как пляшет с далёкой бабушкой Кавиты. Подумала, что при желании вернётся в её тело – обратится Белой совой, чьи кости таились в лицевой стене землянки. Поднимется с лежанки и поначалу не заметит перемен. Тот же спальный полог под надёжной крышей из китовых рёбер и челюстей. Сушильная тренога с развешанными на ней чулками, камлейками и набедренниками. Разобранные санки под потолком и гладкие, будто промятые пластины на полу – мужчины стёрли их, из года в год затачивая о них каменные ножи и наконечники стрел. Всё знакомое, не изменившееся за многие поколения предков Анипы. Они произносили одинаковые слова, надевали неизменные одежды, смеялись общим смехом, а после смерти продолжали жить в схожих телах.
Анипа отойдёт от лежанки, а с ней, повторяя её шаги, пойдут Анипы, в чьих телах она жила прежде. За ногой, словно отражения в мутной воде, потянутся в точности такие же босые ноги. Когда Анипа остановится, они её нагонят и сольются с ней, восстановив потревоженное движением единство. Потребуется время, чтобы привыкнуть к множественности своего тела. Анипа поведёт рукой, наблюдая за дымкой других рук. Многорукая, многоногая и многоголовая, она закружится, играя с наполняющими её Белыми совами, превращаясь в белый ветер, затем успокоится и перестанет обращать внимание на рассеянные отражения. Возьмёт горстку жира, взобьёт её костяной лопаткой и положит на дно глиняного жирника, а на возвышение внутри него высыплет измельчённые стебли сухого мха. Деревянным стерженьком натрёт крохотных углей, от них запалит уже пропитавшийся жиром мох и осветит спальный полог, чтобы рассмотреть его получше.
Анипа обнаружит, что в стене нет проёма, выводящего к большому очагу, под разобранными санями нет родового камня. Но, главное, она будет точно знать, что там, снаружи, нет пожирателей. Они ещё не проведали о береговых людях, не отравили их жизнь. За Чёрной горой не лежит Скрытое место, да и сама гора зовётся иначе, а место за ней считается вполне открытым и доступным. Прежние Белые совы бегали туда за ягодами и дикоросами. Ранними зимами, когда нагонные льды закрывали море до самых дальних вод, именно там косатки выбирались на берег – превращались в волков, уходили охотиться в тундру, а люди издали любовались ими, провожали их, чтобы опять встретить в первые дни весны.
Анипа захочет спуститься со стойбищного холма, пробежаться по привычно желтеющей траве между разбросанными по округе белыми валунами и синеющими оврагами, вольным криком поприветствовать летящих в небе глупышей, не боясь при этом, что её услышат пожиратели или червецы. Однако Анипа остановится у мясного полога и, помедлив, вернётся назад, к лежанке. Протянет руку под сваленные шкуры. Едва коснувшись своего тела, вновь станет дочерью Канульги и Утатауна, а прочие Белые совы покинут её, оставив тревоге нынешнего дня.
– Нет… – выдавила Анипа, против воли пробуждаясь от морока.
Рот свело от протяжного зевка. Под языком скопилась горечь. Уши болели, но Анипа не отнимала от них рук. Не знала, как долго длится её заточение под кухлянками и штанами родителей. А ведь тут были и вещи Стулык, Кавиты, Матыхлюка. Много вещей. Анипа взмокла под ними. Вспомнив о брате, попробовала нащупать его ногой. Запуталась в складках моржовой шкуры, прежде покрывавшей лежанку, а теперь с головой спрятавшей Анипу. Позвала брата шёпотом, но поняла, что не услышит ответа. Тогда прижалась ухом ко мху, высвободила руку. Водила ею по сторонам и наткнулась на разгорячённого Матыхлюка. Схватила его за локоть. Или колено. Отдёрнула руку, языком размазала по своей ладони сухую слюну и вновь коснулась брата. Он не исчез. Значит, настоящий.
Зловонье ушло. Или Анипа привыкла к нему и теперь его не замечала? Попробовала перевернуться на спину, но тяжёлое тело не послушалось. Грудь сдавило тошнотой. Анипа побоялась, что её вырвет. Не открывая глаз и ушей, она прошептала себе, что лежит в брюхе у кита. Пожирателям сюда не пробраться. Они не догадаются искать детей под старыми китовыми рёбрами. Убаюканная собственным шёпотом, Анипа заснула и в самом деле встретила кита. Приглашая зайти внутрь, он приоткрыл пасть. Анипа раздвинула тяжёлую завесу китовых усов, распушённых на кончиках и по краям, с улыбкой заметила застрявших в ней разноцветных рачков. Шла, пока не добралась до землянки в брюхе. Поторопилась к спальному пологу, бросилась на лежанку и утонула в одежде – достигнув мохового дна, вновь увидела приветливо распахнутую китовую пасть, и всё повторилось с начала. Беспрерывная круговерть, уводившая Анипу на самые глубины сновидений.
Проснувшись от жажды, Анипа больше не смогла заснуть. Вспомнила крик о помощи. Он раздался после прихода пожирателей. Кто же кричал? Неужели Укуна? Или Нанук? Уж точно не мама. Не всё ли равно? Аглюхтугмит мертвы. Или превратились в червецов. Анипа с братом остались вдвоём. Что же делать? Бежать к морю, к брошенным пологам летнего кочевья? Или искать Белый простор? Но как его найти, если Анипа не уходила дальше Места, где злятся старые волки? Она не отыщет тропу предков, если только ей не помогут прежние Белые совы – не укажут путь прозрачными следами сотканных из дыма ног… Когда её, беспомощную, поймают пожиратели, Анипа станет последней Белой совой, а Матыхлюк – последним Чёрным вороном. Уж лучше не покидать землянку. Уснуть, чтобы однажды проснуться в новом теле вдалеке отсюда…
Анипа извелась от жажды. Хотела писать. Распаренное тело зудело. По нему словно ползли колючие червячки, и Анипа елозила, мхом расчёсывала плечи и лоб. Матыхлюк тоже не находил себе места. Они вдвоём копошились под одеждами, ударяли друг друга пятками и коленями, постанывали от боли и отчаяния. Анипа боялась, что не сдержит слёз, и опять прикусила без того саднившую губу, но тут на её шею опустилась прохладная ладонь. Анипа повернулась на бок и сквозь сомкнутые веки увидела слабый свет. За ней пришла мама.
Канульга сгребла детей в охапку, прижала к груди и долго не отпускала. Молчала и покачивалась, стоя у разворошённой лежанки, а когда поставила детей на пол, они сами заговорили наперебой в надежде узнать, что же случилось в Нунаваке. Мама пробовала отвечать, но, засыпанная вопросами, потерялась и ограничилась улыбкой.
Выбежав из землянки, Анипа первым делом проведала Блошика. Удивилась, обнаружив щенка беззаботно спящим в ямке у внешнего полога. Он словно и не заметил прихода пожирателей. Неподалёку мирно спал Четырёхглазик. Анипа обхватила его растрёпанную лохматую шею, уткнулась в неё носом. Старенький пёс недовольно заворчал и зевнул, показав красную, пахнущую тёплой влагой пасть. Рассмеявшись, Анипа помчалась по тропинке. За ней устремился и Матыхлюк, на ходу разминавший затёкшие ноги и руки.
Анипа с братом дважды сбегали вверх и вниз – от подножия стойбищного холма до его вершины. Не обнаружили крови или бездыханных тел. Землянки стояли нетронутые, мясные ямы никто не вскрыл. Ни пугающих звуков, ни смрада. Успокоившись и переведя дыхание, Анипа вспомнила, как сильно хочет писать, однако решила потерпеть ещё чуть-чуть и ринулась пересчитывать людей Нунавака. Нашла всех, кроме Утатауна. Испугалась за папу, а потом увидела, как он идёт от Смотрового гребня – должно быть, ходил к Ворчливому ручью убедиться, что опасность миновала.
Анипа попросила папу рассказать о столкновении с пожирателями. Пристала к Акиве, его жене Укуне, дёрнула за рукав Айвыхака и Нанук. Понадеялась, что Илютак жестами покажет, как бросает копьё или швыряет камни. Анипе никто не ответил. Взрослые выглядели непривычно хмурыми. О чём-то тихонько переговаривались, а завидев Анипу, умолкали.
– Это потому что я привела пожирателей? – спросила Анипа.
– Ты никого не приводила, – отозвался Утатаун. – Они сами пришли.
– И придут вновь, – добавил Айвыхак.
Анипа растерялась. Почему же аглюхтугмит не хотят рассказать ей и Матыхлюку о случившемся? Почему не радуются победе над пожирателями и шепчутся украдкой, словно боятся, что дети их подслушают? Даже Тулхи избегал Анипу, а когда она поймала его у нижней пустующей землянки, ничего толком не объяснил.
– Ушли, и всё, – буркнул он. – Хорошо, что так. Вы спрятались, и правильно сделали.
– А ты?
– Я уже взрослый, если не заметила.
– А кто кричал? Я слышала, как прогремел гром и… кто-то крикнул, позвал на помощь!
– Тебе следовало крепче зажать уши.
Тулхи говорил грубо и показывал, что торопится на прерванную рыбалку, но в его взгляде Анипа угадывала грусть. Тулхи смотрел на неё с сожалением, и это пугало не меньше, чем его нежелание говорить о пожирателях.
Глава пятая. Стулык ищет чистый рот
Пожирателей иначе называли тугныгаками. Никто точно не знал, откуда они пришли. Одно было известно наверняка: в земли береговых и оленных людей их привёл голод. Поговаривали, что пожиратели родились под заходящим солнцем – там, где трава растёт высоко и поднимается до неба, а жили они в скалах, поднимавшихся ещё выше. Летом вокруг тех скал ложился раскалённый снег и по сугробам ползли ядовитые черви.
Айвыхак впервые увидел пожирателей в детстве. Они выходили из земли, освещали ночь вспышками огненных луков и оглушали всех громоподобным рёвом. Охотники падали замертво прежде, чем успевали метнуть копьё. Тугныгаки раскрывали свою жадную пасть, обдавали зловоньем, и обнажали зубы, растущие ряд за рядом до глубоких внутренностей, и до самых плеч заглатывали головы людей, высасывали из них душу. Высосав без остатка, шли дальше, оставляли за собой червецов – опустевшие оболочки несчастных женщин и мужчин.
Голод лишил пожирателей жалости, однако наградил невероятной силой. Забравшись на орла, они летели по небу и грозили хозяину Верхнего мира – он прятался за облаками и так дрожал, что на землю обрушивались губительные ливни. Усевшись на косатку, плыли по волнам и пугали хозяина Нижнего мира – он забивался в расщелины морских глубин и так дрожал, что на поверхность поднимались ужасающие бури. Поймав волка, тугныгаки мчались по тундре, и поспорить с ними не решался даже могучий белый медведь. Их единственной слабостью была подслеповатость, и они не заметили притаившегося в мясной яме тогда ещё маленького Айвыхака.
Подождав, когда ближайший пожиратель повернётся спиной, Айвыхак выскочил из ямы и бросился бежать прочь от разрушенного стойбища. Он три дня бежал по крепкому зимнему насту и ни разу не остановился. Добравшись до реки, упал без чувств. Проспал три дня, а когда проснулся, камнем прорубил прорубь и на ремешок поймал живого младенца. Айвыхак растерялся, не зная, как с ним поступить, но вскоре младенец замёрз, и Айвыхак отломил от него ручку. Съел её. Насытившись, опять побежал. На ходу отламывал от младенца ножки, вторую ручку, наконец съел его без остатка. На пятый день упал и приготовился умереть. Понял, что сам не поднимется, но услышал, как поблизости лают собаки. Из последних сил позвал на помощь и заснул мёртвым сном. Не слышал и не видел, как рядом с ним остановилась нарта.
Папа Кавиты спас Айвыхака. Привёз его, исхудавшего и обмороженного, в стойбище аглюхтугмит и назвал братом Кавиты, тогда свободно стоявшего на здоровых ногах, но уже плававшего в малой лодке не хуже взрослых охотников. С тех пор Айвыхак видел пожирателей лишь издалека. Аглюхтугмит, в отличие от других береговых людей, долгие годы умело прятались от тугныгаков – уподобились оленным людям и жили в кочевьях, переходя с места на место и селясь в отдалении от моря.
Айвыхак иногда рассказывал о тех днях. Вспоминал растерзанных сестёр и бледное лицо мамы, успевшей взглянуть на него прежде, чем угодить к пожирателям. Анипа жадно слушала Айвыхака и толкала в бок Матыхлюка, когда брат пытался перебить старика нелепым вопросом. Разговоры о тугныгаках его пугали, если не удавалось вставить про них какую-нибудь смешную глупость. По словам Айвыхака, они были вдвое выше самого высокого человека. Перед ними даже Канульга показалась бы ребёнком. Их тела, отчасти покрытые бурой шерстью, белели, как слежавшийся весенний снег, а в глазах светился голубой лёд. Кишки пожирателей неугасимо тлели в раздутом животе, отчего у них из ноздрей и раскрытой пасти шёл серый дым.
– Поэтому они голодные. За день съедают столько, сколько нам с тобой не съесть и за год, а голода не утоляют. Червецы едят мозги и больше ничего не берут, а тугныгаки, если надо, сожрут и землю, и камень. Где поселятся, там всё пропадает, как в Чёрных землях. Они и друг друга жрут, когда особенно голодны.
– И зверя? – спросила Анипа.
– И зверя! Сколько было китов, тюленей, моржей! Где они теперь? Одни кости. Вот и охота плохая. И люди голодают, но наш голод с их голодом не сравнится. Мы-то, если поедим, сытые и счастливые. Радуемся жизни, смеёмся. А тугныгаки не знают ни радости, ни покоя. Проглотят кита, не посмотрят, кто он и откуда, и плывут за следующим.
– Если они столько едят, – воскликнул Матыхлюк, – сколько же они гадят!
– Молчи ты! – Анипа толкнула брата.
– Ну правда! У них там, за Чёрной горой, наверное, холмы из какашек!
– Глупый, – разозлилась Анипа. – Неужели не ясно? У них в животе всё сгорает!
– Значит, какают углями? – не сдался Матыхлюк.
– Это ты какаешь углями, когда наешься голубики! А у них сгорает так, что ничего не остаётся. Вообще!
– Верно, – кивнул Айвыхак. – У пожирателей и ночью в животе бурчит. Кишки тлеют, скрипят, не дают уснуть. Пожиратели не выносят тишины. Им нужно, чтобы вокруг было громко. Поэтому и за душой человека охотятся. Сами от голода всё позабыли, а в наших душах – история: кем мы были, где жили, что видели. Высосанная душа тает, как лёд под летним солнцем, а пока тает, рассказывает свою историю от первых дней. Пожиратели её слушают и на время отвлекаются от бурчания в животе. Если не напьются человеческих душ, спать не могут и очень злятся.
– Что остаётся от души, когда она совсем растает? – тихонько спросила Анипа.
– Ничего. Даже пятнышка. Она исчезает. А червецы без неё ходят пустые внутри. И тот, кто должен был родиться с их душой, уже не родится. Почему, думаешь, Нанук сидит без детей? А сами тугныгаки плодятся. Человеку, чтобы родиться, нужна душа, а у новорождённых тугныгаков заместо души – голод. Голода на всех хватит, он бездонный. Бывает, что тугныгаки уводят живых. Селят их в своих землянках и заставляют день-ночь напролёт петь песни, плясать и бить в бубен. Вот как не любят тишину! Крошат скалы, ломают плавниковое дерево, колотят по земле, только бы заглушить скрипящие кишки. И обвешивают себя проклятыми камнями, чтобы они на ходу гремели. Идёт пожиратель, или едет на волке, или летит на орле, а его издалека слышно.
– Я видела такой камень. Гладкий, будто обточенный. И пачкается бурой грязью.
– Да… – протянул Айвыхак. – Их много под Чёрной горой. И на берегу, ниже Скалы оголённых клыков. Тугныгаки иногда нарочно их бросают, чтобы человек испачкался, – метят его и выслеживают. Если уж не понял и схватился, надо сразу руку ополоснуть водой, а потом натереть корнем кисличника. А лучше нерпичьим жиром.
– Я ополоснула. Но про корень не знала…
– Ну, пожиратели до нас добрались бы и без тебя. Так что не думай. Но будь умнее.
– А почему… – Анипа не сразу решилась задать вопрос, – почему пожиратели никого не тронули? Здесь, в Нунаваке.
– Утатаун пока хитрее.
– Почему «пока»?
– Надолго его хитрости не хватит. Он не первый. Были и другие хитрецы, да где они? Брат Канульги был не глупее.