Месяц Искупления

«Ина. Сестра моя. Говорит, ты и многие другие люди себя совсем неправильно сегодня в столовой вели. Ей с друзьями из-за этого попало. Вот она и сказала, что ты поступил против правил, и нас обязательно накажут, если мы с тобой говорить станем,» честно объяснил Липка.

Я вспомнил группу подростков в столовой и вздохнул. Всё же я оказался прав.

«Они просто перепутали, Липка,» сказал я. «Решили, что со мной происходит что-то вроде Лотореи травли. Тогда и правда запрещается слишком часто разговаривать с Выбраным.»

«А почему?» влезла Олеся.

«Правила такие. Лоторея травли – она же для того, чтобы люди запомнили – от непонимания может быть больно. Поэтому положено, чтоб Выбраному в такой Лоторее говорили разные грубости и кроме этого с ним почти не общались. Чтоб он понял, запомнил, и чувствами со всеми потом поделился. Твоя сестра и её друзья как раз совсем недавно через такую Лоторею проходили. Вот и перепутали.»

«А с Искупителем, значит, не так?» заинтересованно спросила какая-то девочка. По голосу я её не узнал, лица в темноте не разглядел, поэтому так и не понял, кто.

«Не так,» согласился я.

«А зачем это вообще нужно?» спросил кто-то ещё.

Как ответить на этот вопрос, я по-прежнему не представлял. Поэтому попросил собеседника задать его чуть более развёрнуто. Просто чтоб выиграть ещё несколько минут на размышления, как не раз делал раньше. Но результат меня поразил.

«Ну как же!» удивился паренёк. «Ты же нам рассказывал о Лотореях! Говорил, это просто опыт, который люди переживают, чтобы помнить о плохих вещах и не делать их больше. Но они понятные. Лоторея боли – чтоб никто не подумал других обидеть. Лоторея травли – чтоб честно с друг другом общаться, никого не унижать. Лоторея голода – чтоб люди уважали труд тех, кто готовит и растит еду, не портили её зря. Все Лотореи – чтобы помнить о чём-то, что раньше было или иногда случается, но мы ведём себя так, чтобы не было. А Искупление зачем? Чтоб войны не было? Но её ведь у нас и так не было никогда. Даже слова такого нет, Старым пользуемся. Зачем нам помнить о том, чего нет?»

«Правильно!» поддержал вдруг говорившего Вадька. «О войне же в книжках написано, и фильмы есть. Оттуда можно понять, кто победил и проиграл. А как побеждать и проигрывать, отлично можно научиться, играя в командах. В футбол, например. Зачем целый месяц забивать ненужной Лотореей, если так было бы проще и веселее?»

И тут я понял, как ответить и объяснить то, над чем и сам ломал голову в последнее время.

«Вы оба немножко правы, ребята,» сказал я. «На Поселении войны и правда никогда не было. Но человечество существовало и до Поселения, на Старой Земле. И там война была, раз про неё – совершенно точно, Вадя – книжки и фильмы есть. А вот… что такое война?»

«Это когда люди дрались друг с другом, как звери,» заучено сказал кто-то из темноты.

«Правильно,» согласился я. «И вот этого мы уже не понимаем, ведь так? Ну как же можно было драться как звери, если там и на той, и на той стороне люди? Почему не поговорить и не договориться, как люди?» ребята согласно кивнули. «А я сейчас объясню, почему. Только сначала ответьте мне на один вопрос. Вот мы на Поселении держим разных животных. Вы когда-нибудь пробовали договориться с собакой или коровой?»

Ребята рассмеялись.

«Как же с коровой договоришься? Она же не думает!» весело ткнула меня в рёбра Олеська.

«А с собакой можно,» поддержал Глеб, «но только о чём-то простом. Некоторые животные умнее других, но всё равно не очень умные.»

«Вот именно,» кивнул я. «А теперь представьте, что кто-то о вас думает, как о собаках или коровах. Но хочет, чтобы вы сделали что-то так, как ему надо. Будет такой человек с вами договариваться?»

«На-верное нет…» неуверенно сказал кто-то. «Он же не думает, что мы можем понять.»

«А вам понравится, если в вами будут „договариваться“, как с собаками, а не с людьми?»

«Нет!» дружно выкрикнули мои ребята. Потом Липка протянул: «Ой, Учитель Гор! Я, кажется, понял! Когда война, то люди ведут себя друг с другом не как люди! А мы такого не умеем. И поэтому надо учиться, как это может быть, чтобы оно не было! Как с другими Лотореями! Да?»

«Да, мой хороший,» согласился я.

«Но как же такому учиться?» не понял кто-то. «Положено же вести себя с другими справедливо!»

«Вот поэтому и есть Месяц Искупления,» объяснил я. «Чтобы можно было с кем-то одним… совсем по-всякому себя вести. Не боясь правил. А он бы всё чувствовал и учился понимать, почему некоторые вещи делать нельзя. И потом этим делился.»

Мои ребята обдумывали эту мысль молча. И гораздо дольше, чем мне хотелось бы.

«Учитель Гор… то есть с тобой теперь так можно? Вообще всё можно?» наконец спросил кто-то.

«Да,» кивнул я.

«И обидеть могут? Или даже… ударить?» спросила Олеська. Очень серьёзно и грустно спросила.

«Могут,» согласился я. Потом подумал и добавил, чтобы успокоить их: «Но это не обязательно. Я к тому, что обижать или бить меня – не обязательно. Можно – потому что со мной вообще всё теперь можно. Но это же значит, и дружить, и любить, и смеяться вместе – тоже. А таких, кому драться и гадости делать нравится больше, чем дружить, всегда мало. Так что не беспокойтесь за меня, хорошие мои! Ладно?»

«Хорошо, Учитель Гор!» с радостью завопила моя команда. Потом Вадька поинтересовался,

«А можно будет снова к тебе прийти? А то нам пора.»

«Конечно можно!» улыбнулся я. «И даже не обязательно в ночное время.»

«Ночью интереснее,» в последний раз ткнулся головой мне в плечо Липка. «Когда темно, можно опять „при свечах“. Так красивее!»

Убаюканный изначальным течением событий и визитом своих учеников, я более-менее спокойно прожил до конца недели. К тому времени уже не осталось тех, кто извинялся при случайном столкновении в толпе. Это, похоже, было минимальное проявление осознания моей роли, такое, на которое оказались готовы все. Но дальше почти не пошло. Попадались группки вроде давешней компании из столовой, но с этим вполне можно было жить. Да и та, первая, компания подкараулила меня пару дней спустя, чтобы извиниться. Как я и думал с самого начала, ребята перепутали Искупление и Лоторею травли, и им стало стыдно, когда осознали свою ошибку. Я ни на мгновение не задумался прежде чем искренне простить их. Вот так и получается, что к началу второй своей недели в качестве Искупителя я подошел, искренне веря – всё не так страшно. Никто не будет меня мучать и унижать. Зря мы с Сашкой боялись.

Дурак был, конечно. Но понял я это только тогда, когда какой-то незнакомый мне горожанин спокойно, походя ударил меня по лицу. И разбил нос. Было очень больно, и очень много крови. Правда, последнее я заметил не сразу. Сначала просто стоял, ошеломлённый шокирующей обыденностью его действия. Я знал, что люди иногда дерутся на эмоциях. Собственно, ударь меня кто-то из той группы в столовой, я бы понял и не удивился. Но когда насилие по отношению к тебе проявляют вот так, что называется, между двумя вздохами… Я даже сказать ему ничего не смог. Просто стоял и тупо смотрел, пока он не исчез за поворотом.

Потом, конечно, попытался заняться своим лицом. И тоже без особого успеха. Основам первой помощи нас ещё в школе учат, конечно. Но мне, как и большинству горожан, пользоваться этими самыми основами с тех пор ни разу и не пришлось. Так что я минут пять провозился, размазывая кровь по лицу, пока не догадался снять рубашку и попробовать остановить кровь ею. Это удалось, хоть и не сразу. В конце концов я побрёл по коридорам дальше, довольно неуверенно, потому что прижатая к лицу рубашка сильно ограничивала видимость. Да и не знал я, куда мне идти. Домой, чтоб там привести себя в порядок? Или всё же заглянуть к Болеку, моему знакомому Врачу? Направления это были не то, чтобы противоположные, но и не совсем рядом, вот я и плутал по коридорам, направлялся то в одну сторону, то в другую, не представляя, что решить. Благо хоть время было позднее, никого я своим видом не напугал.

Только когда я, приняв решение – не надо мне к Болеку – остановился наконец, до меня дошло, что я несколько заблудился. Не по-настоящему заблудился, всё же Город не настолько велик, просто мест этих не знал, не был тут раньше. И, заметив в конце коридора компанию молодёжи, направился к ним. Без каких-либо дурных предчувствий направился, радовался даже, что есть у кого дорогу спросить. Ведь, лживо подсказывал мне опыт, даже если не захотят помогать, то максимум обругают, прогонят. Ничего страшного.

Поначалу и правда вроде пошло так, как я ожидал. Услышав мой вопрос, несколько парней из компании смерили меня насмешливыми взглядами и отвернулись. Кто-то даже начал отвечать, произнося грубую версию простого человеческого «иди отсюда». И тут один из них, кажется, главный в этой компании, достаточно пригляделся ко мне, чтоб увидеть, как я выгляжу. (Зря я, наверное, рубашку от лица убрал. Но хотелось же говорить отчётливо!)

«Смотрите, ребят, кто-то Искупителю врезал!» удивлённо сказал он. Я попытался снова закрыть лицо, но он отнял у меня рубашку, придержал мою руку. «Да не мешайся, ты! Посмотреть дай!»

Некоторое время они и правда просто рассматривали меня. Жалости я не заметил ни в одном лице. Негативных эмоций, правда, тоже. Только насмешливое, спокойное, несколько неприятное в данных обстоятельствах любопытство. Потом одна из девушек согласилась задумчиво, «Действительно, крепко врезали,» и обратилась к главному. «Володька, а ты б так мог?»

«А чего там не смочь-то?» фыркнул тот. И с размаху ткнул мне кулаком в плечо. Так сильно, что я на несколько шагов отступил помимо воли.

«Ого! Я тоже хочу попробовать!» заявил какой-то парень. Шагнул в мою сторону. Я снова отступил, теперь уже осознанно. На лице его появилась неприятная улыбка. «Ты гляди! Боится!»

И я в ужасе метнулся от них со всех ног! Потому что вдруг понял – если не убегу, мне будет очень плохо. Что-то в этих с виду обычных парнях и девушках было не то! Совсем не то!

Но – поздно. Они догнали меня практически сразу. А потом на меня обрушился град тычков, пинков, и ударов. Их было больше, чем я мог попытаться отвести, и прилетали они сразу со всех сторон, не увернуться! Какое-то время я сопротивлялся молча, но потом стало слишком больно и страшно. Я закричал.

Закричи я так восемь дней назад, и мучившая меня компания уже через минуту была бы размётана по всему коридору пришедшими мне на помощь горожанами. Но теперь я был Искупителем. Люди на крик, конечно, сбежались, но ни выручать меня, ни даже стыдить избивающих меня парней и девушек никто не стал. Большинство зевак смотрели, правда, сочувственно, но что мне от их сочувствия?

Мучителей моих раззадорил мой крик и отсутствие реакции среди сбежавшихся горожан. Удары стали сильнее, а потом меня сбили с ног и начали пинать. Сильно. Везде. И я понял, что скоро потеряю сознание от боли.

Наверно, на какое-то мгновение я его и правда потерял. Потому что не заметил перехода от действительности, в которой меня лупили ногами, как футбольный мяч, к действительности, в которой мучители мои замерли, а по коридору грохотал голос. Просто – как кадры в фильме сменились.

«Что ж вы творите, зверята?» осведомился Голос неприязненно.

Кто-то – вроде бы тот самый Володька – огрызнулся в ответ. Мол, не твоё дело, прохожий. Что хотим, то и творим. Он – Искупитель, значит, имеем право.

«Ещё б мозгов хоть миллиграм имели,» сказал Голос. «И самоконтроля хоть один атом. А то ж убъете человека. Что, очень хочется его место занять?»

«Не ври! Это так не работает!» выкрикнула одна из девушек. И, видимо из вредности, пнула меня в бок. Я тихонько завыл сквозь зубы, так это оказалось больно.

«Ещё как работает. Просто давно не было таких злых дураков, чтоб Искупителя в начале второй недели насмерть замучить,» объяснил Голос. «Историю Поселения учить надо. Может, и хорошему чему научились бы,» добавил он печально. Потом потребовал: «Так что давайте, ребятки. Поиграли, и хватит. Оставьте его в покое и идите отсюда.»

«А если не пойдём, то что?» усмехнулся зло Володька. «Как ты нас заставишь? Жаловаться побежишь, да?»

Голос вздохнул. Произнёс: «Ну, раз уж вы настолько озверели, что сами не остановитесь…» Что-то сделал. Только по звукам сложно определить, что, но мучители мои вдруг как по команде отшатнулись. «Тогда придётся, наверное, вот это применять. На дикое зверьё на Планете оно отлично действует. Значит, и на вас должно.»

«Псих!» заявил Володька, и быстро ушел, не сказать убежал. Дружки его и, судя по шагам, многие из зевак, последовали за ним.

Голос приблизился ко мне. Присел на корточки, оказавшись невысоким, странно знакомым человеком. Убрал за пояс бластер-парализатор. (Так вот чем он их испугал!) Снова вздохнул, пробурчал: «Я псих, ага. А они, до полусмерти человека избившие, значит, нормальные?» Покачал головой. И спросил меня:

«Ты как, Гор? Встать сможешь? До своего жилья точно не дойдёшь, но мое тут совсем рядом. Десяток метров всего.»

Я прислушался к собственным ощущениям и покачал головой. Даже ей больно! Как же они меня избили!

«Да, тут я, кажется, сглупил,» самокритично согласился знакомый незнакомец. «По тебе же видно, что никуда ты сейчас не дойдёшь. А друзья после Выбора остались? Кто-то, кто б мог мне помочь тебя на руках донести?»

«Да,» хрипло, с трудом, сказал я. «Сашка…» и замолк. Дыхание от боли перехватило. Но он не стал уточнять, полез за коммуникатором. Обронил, набирая номер.

«Ну да, а кто ж ещё? Вы с ним всегда вместе были, как огонь и жар.»

Через несколько часов мы с Сашкой сидели в гостях у Алексета, пили чай с добавлением каких-то травок с Планеты, придававших странный но приятный вкус, и разговаривали как старые знакомые. Впрочем, не «как». Мы и оказались старыми знакомыми, одноклассниками. Просто не видевшимися с самого выпуска. Алексет, кстати, утверждал, что мы с Сашкой ни капельки не изменились. Только чуть постарше выглядеть стали.

Зато он поменялся – слов нет! Не слушай я их с Сашкой воспоминания пока они больше часа возились со мной, смывая кровь и коля лекарства, так и не поверил бы в наше школьное знакомство. Тот Алексет, которого я помнил со школы тоже, правда, был невысоким, почти как мой Липка. Но на этом их сходство и заканчивалось. Более дерзкого, грубого, упёртого, порой даже жестокого парня, чем он, я в те годы не знал.

Алексет лишь улыбнулся, когда я рассказал о своих воспоминаниях. Пояснил:

«Десантником стал, вот и встали мозги на место. Каким я был, ты правильно помнишь. Зверёнок зверёнком, хуже тех щенят, что тебя сегодня побили! Но Планета быстро учит не звереть. Там и без того диких тварей хватает. Поневоле приходится очеловечиваться.»

«А мы и не знали, что ты в десант пошел,» сказал ему Сашка. «Думали, просто занят и с нами встречаться не хочешь. Кто-то говорил, ты в другой Город переехал. А оно вон как.»

«Переехал, да,» согласился Алексет без улыбки. «Города там есть, уже несколько десятков. И мы постоянно новые строим. А как иначе? Как Поселение долетит, на Планете более пятидесяти миллионов человек расселить будет нужно. Не в чистом поле же их бросать.» Помолчал, потом добавил. «Вот только в десант я не „пошел“. Назначили.»

«Это как?» не поняли мы.

«А так. Как тех, кто тебя сегодня мучил, скорее всего, назначат,» пожал он плечами. «Человек живёт, учится, растёт. А за поступками его Хранители наблюдают. И если видят, что звериного в нём больше, чем людского, посылают его туда, где этот недоочеловечившийся зверь пользу другим может принести. На Планету. Она же ещё очень дикая, несмотря на все наши усилия.»

«То есть как – посылают? Даже выбрать не дают?» не поверил Сашка.

«Почему не дают? Десять лет на выбор у каждого Хранителями отмеченного есть,» объяснил Алексет. «От первого Искупления до второго. Смотрят, каким человек становится за это время, что он понимает, как себя ведёт с другими и с Искупителем. И если понимают, что лучше и добрее ты за это время не стал – добро пожаловать на Планету! Просыпаешься на следующий день после завершения Искупления, как память получил – и всё. На столе планшет с назначением, вещи твои на корабле, отправляющемся к Планете, и из одежды оставлено только это.» Он встал, развёл руки, потоптался на месте, демонстрируя «форму» десанта – плотные синие штаны, зелёновато-желтую рубаху, прочную куртку с кольцами для парализуещего бластера и ножа на поясе. Сел. «Ну а потом… Лететь тебя никто не заставляет, останешься – живи как знаешь. Но как жить тут, когда всё твоё уже там, а ты никем, кроме как десантником, для своих сограждан больше не являешься? Так что… в конце-концов летишь. Живёшь там. Очеловечиваешься. И через десять лет, как раз на новое Искупление, возвращаешься. Месяц незримо мучаешься, рассматривая себя прошлого со стороны через тысячи призм, жалеешь Искупителя всем сердцем. И обратно сбегаешь.»

«А я не знал. Думал, мне после Выбора от вас наоборот, подальше надо держаться,» не удержавшись, признался я.

Алексет не обиделся. «Ну да. Репутация у нас та ещё,» согласился он. «Сам теперь понимаешь, почему. Ну и… Действовать на Планете иногда очень быстро приходится, и говорить тоже. На вежливые расшаркивания времени не остаётся. Вот и привыкаешь так жить и мыслить, а потом для местных оказываешься грубияном… по старой памяти. И ладно. Главное, что у самого в душе за то время, что там живёшь, вырасти успевает.»

«Так и не понимаю,» признался Сашка. «Ты говоришь, Планета дикая, звери там дикие, молодые десантники, вроде, тоже. А в результате, говоришь, вы там лучше становитесь. Ну как это может быть? Мы тут учим людей среди людей жить, и то… находятся необучаемые. А там – люди среди зверей, и людьми становятся! Не понимаю!»

«Потому и становятся, что зверей вокруг хватает,» серьёзно объяснил Алексет. «Есть с кем себя сравнить. И когда понимаешь, как тебя воспринимали в Городе те, кого ты обидеть успел… Стыдно становится, и страшно. А за десять лет возможностей сравнить хватает.» Помолчал, добавил: «Но мне, если честно, двух недель хватило, чтоб начать понимать. Потому что… Со всеми новичками там на следующий день после приезда одной памятью делятся. Четыреста лет назад, когда Планету только-только исследовать начали, один из тогдашних десантников случайно оказался рядом с логовом звериной пары с маленькими детёнышами. Тогда ещё никто не знал, как это опасно. И он не знал, пока те звери, охраняя свой дом, не убили