Он не принял юмора, зубами скрипнул:
– Хочу, чтоб дети мои были русскими.
– И что с того? Мы же на службе не заморачивались – Женька ты или Мавлиджан. Или тебя на катере молодой обижал? С чего вдруг зауросил? Комсоргом стал?
– Да, – Женька сказал зло. – Стал и понял, что с моей графой в паспорте о национальности далеко не упрыгаешь.
– А куда ты намылился – уж не в Политбюро ли?
– Почему бы и нет? – сказал Женька, повернулся на бок и засопел.
– Любо поспорить с целеустремлённым человеком.
Хотя спорить с ним – всё равно, что с инвалидом драться: зациклился парень на своей родословной. Как на службе-то было просто – салага, потом годок. Ни татар, ни русских, ни таджиков забитых – служи парень: всему своё время. А здесь…. Мне мать неоднократно говорила – кызымку в семью на дух не надо, хватит нам одного. Это она про зятя любимого, отец которого из крещёных башкир. Что же Женьку-то ждёт в этом колхозе? Кресло парторга? Тихая и покорная, как все татарки, жена? Футбольная команда ребятишек? Если не сопьётся. Впрочем, одно другому не помеха. Как в Петровке зовут инородцев? Недомытками? Ну, куряки!
Наутро Мавлиджан спровадил меня на попутке, только чаем угостив с молоком. Сказал, пряча взгляд, что автобуса до вечера не будет. И я покатил в деревню Ларино, к другу Захарке. За окном уазика тянулись заснеженные поля и колки. День начинался ясный, безветренный. Снежная пыль висела над дорогой, солнце сквозь неё пробивалось то блеклым, а то слепящим. Февраль на пороге со своими метелями – трактора метили полосами снегозадержания пахотные раздолья.
– Т-твою мать! – ворчал водитель, когда уазик заносило на поворотах, но скорости не сбавлял. И мои мысли прыгали на кочках, как воробьи по пшену. Хрен с ним, с Женькой! Надумал себе проблему – вот ведь заплелась судьба в косу! – и пусть страдает. Когда поймёт, что всё это чушь, успокоится и заживёт, как нормальный, обрусевший татарин. Я и не знал, что Мавлиджан Талипов такой честолюбивый малый – на границе был парень, как парень. А тут – подавай ему Москву. Ишь, Наполеон усцелёмский.
Как Захара увидел, сразу спросил:
– Ты для чего, Саня, живёшь?
А он:
– Для интересу. Вот интересно мне, что завтра будет.
Только после этого мы обнялись. Захарка, как был, так и остался оптимистом – живёт без гордыни, живёт для души, почти что в раю, или при коммунизме, особенно, когда выпьет. Коммунизм – это светлое будущее всего человечества, а Саня живёт в светлом настоящем по принципу – моё всё равно будет моим, и о будущем не заморачивается. Весел, ежели пьян, грустит, когда трезв, но с улыбкою на устах и думами о неизбежной выпивке. И, конечно же, любил баб.
– Я, братан, жениться надумал – вечером на смотрины поедем.
– Русская?
– Русская. А какая разница? Ты учись, Антоха, учись – когда на детей время найдёшь, у меня уж внуки в школу пойдут, – это он прикололся.
Сначала было всё чин чинаром – мы вчетвером (Захар, я и Сашкина старшая сестра с мужем) куда-то поехали на «волге». К кому-то зашли, поставили бутылку на стол, начали разговоры. Напротив нас супруги (родители суженой), она сама и брат (то ли младший, то ли старший – я не понял). Бутылку распили, разговоры закончили, сестра Сашкина с мужем сели в машину и поехали, пообещав за нами вернуться. Захар крикнул: «Не надо!». Потом из дома исчезли родители. Брат невесты заявил, что он тоже недавно вернулся, только я не понял откуда – со службы или из мест не столь отдалённых? На всякий случай попросил:
– Спой нашу, дембельскую.
Он взял гитару и завернул:
– Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то
Правда, это было так давно
Помню, брёл один я ночью по аллеям сада
Чтоб шепнуть в раскрытое окно.
Хорошая песня, мне понравилась. Особенно второй куплет
– И теперь она мне часто сниться в белом платье
Снится мне, что снова я влюблён
Раскрывает мне она, любя свои объятья
Счастлив я, но это только сон.
Черт! Какая могучая жизненная правда – говоря языком классиков марксизма-ленинизма. Действительно, только во сне мог быть теперь счастливым с женщинами – ведь наяву узнал о них всю подноготную. Поверьте, друзья, она неприятна. Вон как Сашкина невеста. Впрочем, нет…. Стакан за стаканом (вина, за которым валенки стёр брат суженной) и в ней такая бабёночка расчудная открылась вдруг – губки вишенками, глазки ласковые, титички под блузкой, как яблочки, перекатываются. Взять бы да заласкать в темноте, чтобы не поняла – Сашка это её или нет. Как в анекдоте:
– Парни, кто невесту не имел?
Жених:
– Я.
Наверное, вместе с хмелем вползал в мою душу Сатана. Впрочём, к чёрту догадки. Я опять ощутил то, что со мной бывало не раз и не два: я начал раздваиваться – даже озноб спину лизнул. В какую душу? Нет у меня души – старуха в древнем мире высосала всю до последней капельки, сама вселилась в моё естество, ведьма, и теперь сбивает с толку моё добропорядочное начало. Жаль, что не превратила в летучую мышь – висел бы вверх ногами под потолком тёплой пещеры и в ус не дул. Чёрт! Зачем напился?
– Саня, дай закурить.
А в ответ тишина – осталась невеста без жениха: Захарка спал в обнимку с подушкой. И шуряк его будущий вместе с гитарой куда-то пропали. Что делать: ночь на дворе, село незнакомое, друг спит, невеста его пялится мне в лицо – что делать-то?
– Что делать будем? – спрашиваю её.
– А что все делают? Хочешь спать – ложись.
– С Сашкой или с тобой?
– Так с обоими – он же в моей постели лежит.
Кровать широкая – разделись, легли, утолкали одетого Сашку к стене.
– Ну, что, красавица, искушай.
– Да, больно надо! У тебя бес в трусах, ты и проси.
И я поплёл:
– Тёмный вы народ, девчата – неправильно к сексу относитесь. Это ведь природная необходимость, ну, как нужда, а вы ей мужиков на аркан ловите.
– Ишь, как завернул. Давай, лучше ври – говори, что осыплешь золотом, бриллиантов накупишь. Вам, мужикам, врать не привыкать. Может, понравится байка твоя – возьму и дам, чего хошь.
– А как же Сашка?
– Он ничего не потеряет – я за него замуж пойду.
– И это будет порядочно?
