Клин клином
– Слушай, ты качаешься? – Самое то для начала беседы.
– А ты видел здесь хоть один зал?
– Пока нет, но зато я теперь знаю, где ты работаешь и где живешь.
– О, это, безусловно, полезные маршруты. – Мурат недовольно цокает языком. – Звучит стремно, ты в курсе?
Денис переводит взгляд на скучающую Милану. Девочка смотрит на пустующее место в середине стола и громко скрипит стулом.
– Мила, у тебя такие прикольные косички.
– Она в ответ на игривый голос Дениса смущенно улыбается.
– Тебе очень идет. Их тебе мама заплетает?
Милана показывает пальчиком на Мурата.
– У твоего брата умелые руки, да? – Денис замечает, как спина Мурата напрягается. – Ва-а-а, это резинки такие? Какая прелесть!
Он рассматривает фиолетовые бантики с нитками блестящих бусин, восхищаясь, пожалуй, слишком наиграно. Но Милану это впечатляет: она пододвигает свой стул поближе, чтобы Денис мог потрогать ее украшения. Обычная дешевая фурнитура из синтетической ленточки и гладкой пластмассы. Вполне типичные штучки для девочек ее возраста, и Милане, похоже, они действительно нравятся.
– Это тебе подарили?
Уверенный кивок.
– Мама?
Девочка морщит нос в знак отрицания.
– Может, папа?
Снова качает головой.
– Брат?
Милана улыбается, оголив молочные зубы. На ее круглых щеках тут же появляются мамины ямочки.
Мурат стоит вполоборота к ним, слегка зависнув взглядом на одной точке.
– Ты долго там? – Денис торопит его. – Твоя сестренка скоро плесенью покроется от ожидания.
Милана заливисто хохочет. Пусть она и не говорит при Денисе, зато ее смех искренний и по-детски очаровательный. Это что-то да значит.
– Хватит шуметь. Мама отдыхает. – Мурат ставит на стол широкое блюдо с бутербродами и три кружки с чаем. С ромашковым.
Денис смотрит на зеленоватую жидкость в своей кружке, стараясь засунуть отвращение поглубже внутрь. Мурат и без того говорит с ним максимально вынуждено, словно под дулом автомата, не хочется лишиться и этих скудных крох.
– Кстати. Звать тебя как?
Денис глядит на него во все глаза.
– В смысле?
Мурат, конечно, не обязан помнить всех в Ручейном по именам, но вот сейчас обидно было.
– У меня плохая память на имена. Но хорошая на лица. Мы уже пересекались с тобой.
«Не единожды, вообще-то».
– Царев. Реально забыл?
– Ах да. Римма Аркадьевна…
– Точно. У которой ты тырил яблоки, когда еще на горшок ходил. – Денис незаметно наблюдает, как Мурат облизывает уголки своих губ, когда ест.
– А вот это пугающе, – отвечает он. – Ты точно не сталкер?
– Что, похож?
Мурат красноречиво приподнимает бровь. Денис хохочет:
– Могу стать им. Хочешь?
– Могу проводить за дверь. Хочешь? – Мурат держит в руках чайную ложку как мясной тесак.
Денис пристыженно опускает глаза на кушающую Милану. Он весь скукоживается, и прежняя храбрость лопается, как мыльный пузырь. Стыд диктует поскорее выйти из-за стола, а после – из дома, но Денис упрямо сидит.
– Ты приехал издалека?
Денис отвечает, откуда.
– Прилично. Выпускник?
– Уже закончил первый курс.
Мурат пьет чай как-то отрешенно, словно после упоминания ВУЗа его насильно выдавливаемая заинтересованность истаяла вконец. Денис продолжает в надежде, что тот расскажет, где учится сам:
– Учусь на направлении международных отношений. Мать говорит, престижно, а по мне, так хрень полная.
Ответ Мурата застает врасплох:
– Каким ты видишь свое будущее?
– Не знаю. – Денис пожимает плечами. – Родители видят меня добросовестным госслужащим. Наверное, им и стану.
– Занятно. Доверяешь выбор другим, но не себе?
«Мне его усиленно навязывают».
– Мне всего-то восемнадцать. У меня есть право на ошибку. – Этот разговор отдает горечью. Денису кажется, что Мурат задал этот вопрос, только чтобы высмеять его. – А что насчет тебя?
Тот залпом допивает чай и встает из-за стола, чтобы вымыть свою кружку.
– Мила, отдай, пожалуйста, гостю его кофту. – Голос холодный, сквозит чем-то неприятным, колючим.
Денис улавливает намек, поднимается со стула, полный растерянности и непонимания.
Милана послушно снимает с себя мастерку. В прихожей, наблюдая за тем, как Денис нервно завязывает шнурки, она воровато обнимает его в знак прощания, чтобы после без слов умчаться обратно.
* * *Денис не сразу замечает, что завернул не туда. Перед ним сетчатое ограждение стадиона. По ту сторону слышится беготня, кто-то налегает на свисток, кто-то громко бранится и высоко смеется. В голове Дениса – кисель из мыслей, в его ногах – спонтанный маршрут. Без разницы, куда идти: по словам Кира, здесь невозможно потеряться.
«Я привел его сестру домой, а он даже спасибо не сказал. Говнюк».
Мимо пробегает какой-то пацан и останавливается у ряда автоматов с напитками. Откуда-то из недр стадиона раздается звонкое:
– Санек, и мне захвати!
У названного Санька на подошвах пласты грязи, а гольфы в серых пятнах грунта. Его выбритые по бокам виски мокрые от пота, а футболка на спине пестрит странной надписью: «Тiло – не товар. Жiнка – не бренд». Когда он поворачивается боком, Денис видит небольшие выпуклости в районе груди. Пацан, который на деле оказывается девчонкой, забирает две баночки колы и возвращается на стадион. Денис некоторое время смотрит ей вслед, прежде чем повернуть на трибуны.
С дождем
На работе не идут навстречу. Мурат и так пропустил много смен и уже не раз просил напарника подменить его. Рабочая смена заканчивается у всех, кроме Мурата. Даже охранник на складе при первом же раскате грома спешно ретируется. Мол, ни один дурак в такую погоду воровать не полезет. Начальство простит этому старику самовольный уход: ему семью кормить надо, у него внучка подрастает, можно и пожалеть. А Мурат сам подписался вкалывать, жалость на него не распространяется. Хоть ключ доверили, на том спасибо.
Он устало вздыхает и проходится шваброй по кафельному полу. Уборка подходит к концу, когда в кармане вибрирует телефон. За стеклянной дверью в тот же миг раздается страшный треск, из-за чего лампы над головой на мгновение гаснут.
Толя по телефону просит не паниковать, но его голос сипит от нервов.
– Короче, скорая не приедет. Там наводнение почти. Будь на работе, никуда не выходи. Я сам справлюсь. Жди.
Мурат видит перед глазами красные пятна, чувствует, как тяжелеет грудь, будто внутрь наложили камней. Какой, к черту, «жди»? Плохая погода не оправдание: мать нуждается в нем так же остро, как в своих препаратах. Мурат не имеет права торчать в магазине, пока она мучается от приступа. Толя может сколько угодно говорить, что все под контролем, но это неправда.
На памяти Мурата этот приступ уже четвертый. Уже четвертый раз он готовится к худшему. Четвертый раз его лучший друг подрывается с места и подставляет плечо. Мурат всегда настраивается на хорошее: убеждает себя, что проскочит, отпустит, как и в прошлый раз; запрещает себе думать, что эта ночь может стать для матери последней.
Серый ливень застилает глаза. Тело пронзает шквальным ветром и холодными стрелами дождя. Мурата шатает из стороны в сторону, сдувает на проезжую часть. Он падает в лужу, запнувшись о развязавшиеся шнурки. Предчувствие чего-то до трясучки неизбежного подгоняет его хлесткой плетью.
Он грузно вваливается в дом вместе с раскатами грома и дробью дождя по шиферу, сочась уличной влагой, как плохо выжатая ветошь. Ворсистый коврик у двери моментально темнеет.
Дома пахнет толчеными в ложке таблетками. Это запах болезни и страха.
– Твою налево. – Огромный, как медведь, Толя появляется в прихожей.
Со всклокоченными светлыми вихрами и паникой в далеко посаженных глазах, он наблюдает за тем, как Мурат спешно высвобождается из мокрой обуви.
– Хоть выжимай. Я просил переждать. Почему ты опять делаешь по-своему?
– Небулайзер достал? – Мурат двигается по коридору к комнате. Толино ворчание сейчас волнует его меньше всего.
– Да, все тут. Думаю, он не понадобится. Одышка уже спадает. Она часто пользуется ингалятором, и я дал ей таблетки.
– Давно?
– Двадцать минут назад.
Мама лежит на сбитой простыне, свернувшись калачиком, и дышит со свистом. Мурат хочет сесть к ней, но Толя хватает его за мокрое плечо.
– Переоденься, – говорит он. – Здесь и так сыро.
Все верно: чрезмерная влажность в доме может спровоцировать новый приступ.
Мурат стучит зубами, пока выжимает вещи. Трясутся руки, вода расплескивается по всей ванне. Даже вытершегося насухо, его все равно лихорадит, как при гриппе. Он уже как-то попадал под похожий ливень: так же шел под свистящим ветром; буря так же швыряла его из стороны в сторону и роняла на колени. Мама тогда бегала по дому в поисках бинтов и спирта, а он жмурился от боли и дышал ртом, боясь неаккуратным вздохом повредить сломанный нос. Из глубин воспоминаний, точно разрушительный левиафан, возникает картина, как тяжелый ботинок бьет Мурата в живот, втаптывает его лицо в землю.
Мурат зло сплевывает в раковину. Если в тот ливень он захлебывался кровью и проклинал ублюдков-одноклассников, то сейчас он готов захлебнуться слезами из жалости к самому себе. Все самое нехорошее в его жизни приходит с дождем.
До слез тянет курить, но пачка сигарет в джинсах разбухла от воды, и попросить не у кого. Толик, зожник до мозга костей, опять начнет гундеть.
Внезапно за дверью раздается приглушенный грохот.
– Мурат! – Толя надрывается из комнаты под сбитый мамин кашель. – Ты где там, потерялся?
Мама стоит на карачках, цепляясь рукой за угол кровати. Пальцы ее ног поджаты от боли, а лицо красное из-за нехватки воздуха. Между бровей видна глубокая морщина, а волосы прилипли черными нитями ко лбу. Хрип легких слишком громкий, значит, таблетки перестали действовать, как и ингалятор, сжатый в мамином напрягшемся кулаке.
– Мур… Мурат. – Она с трудом выговаривает имя. – Ты… как здесь?
– Здесь, я здесь. – Его голос нарочито спокойный. Он хочет верить, что у него найдутся силы успокоить мать, но сам едва-едва держится. – Тш-ш, все хорошо, я с тобой. – Мурат аккуратно заправляет выбившиеся из прически мамины волосы за ухо. – Сейчас еще одну выпьешь, и все пройдет.
Толик уже толчет в ложке очередную таблетку. Мама отрицательно качает головой, дав волю слезам. За столько раз она уже перестала верить в подобные слова. В прошлый раз Мурат на протяжении двух часов как заведенный говорил ей одно и то же, пока скорая пересекала обвалившуюся переправу. Толик протягивает ложку, и Мурат трясущейся рукой помогает маме запить горький порошок.
– Где… Милана? – спрашивает она, с трудом проглатывая лекарство.
Мурат невольно стопорится. Сестра. Он не видел ее в доме, когда заходил, не видел ни в комнате, ни на кухне, ни в коридоре. Он даже не думал о ней до этого момента. Толя, будто чувствует его стыд, сжимает плечо крепкой ладонью и отвечает за него:
– Она наверху.
– Наверху, – повторяет Мурат, чувствуя облегчение. Толя умеет подгадывать момент.
Мама кивает и опускает голову, закрыв глаза от усталости. Дыхание все никак не выравнивается, одышка не отпускает. Запасов лекарств едва хватит на эту ночь, а до маминой пенсии еще недели полторы минимум. Есть небулайзер с мгновенным эффектом, но у раствора для ингаляции неприятная побочка.
Когда Мурат дает маме стакан с водой, чтобы на сухую не кашлять, ее рука резко дергается, и вода разливается на пол. Мама протяжно стонет, с силой обнимает себя за плечи, сгорбившись.
– Давит. – Слышит Минхо сквозь свист и плачь.
Все определенно идет по накатанной. Он вскакивает с места и включает уже заправленный небулайзер в сеть. Толя провожает его рассеянным взглядом. Он стоит рядом, готовый помочь в любую минуту, но сдерживать панику у него получается хуже. Мурат даже думать боится о том, что могло произойти, если бы он остался пережидать ливень под крышей магазина.
Мама кривится от боли и плотно сжимает зубы, когда он приближает к ее лицу пластмассовую насадку небулайзера.
– Мам, не упрямься.
Но та снова качает головой в надежде, что таблетки помогут и сейчас.
– Елена Ануровна, – звучит за спиной голос Толи. – Скоро должны вырубить электричество из-за сильного ветра. Прошу вас, подышите, пока есть возможность.
– По радио передавали. – Мурат редко ей врет, но ветер на улице действительно штормовой, поселок вполне могут обесточить.
Мама послушно размыкает губы. Толя тут же нажимает на кнопку аппарата, и облако распыленного лекарства вместе с протяжным гудением проникает в ее рот.
Тучи наконец выдыхаются, и дождь слабеет. В доме стоит тишина и пахнет лечебными аромамаслами. Хвойных свечей осталось не так много, а жасминовых до кучи. Купить бы еще набор, думает Мурат, вытирает пот над верхней губой и идет проверять сестру. Лестница на чердак скрипит под ногами, влажные руки скользят по перилам. Силы давно покинули его, в теле еще есть какие-то крохи, но они едва теплятся.
«Терпи, терпи, терпи».
Мурат надеется увидеть Милану спящей, ведь время давно уже перевалило за полночь, но чердак, где он днюет и ночует, сейчас мрачен и пуст.
– Мила, ты где?
В ответ – гулкое тиканье дедушкиных часов на стене. Подушки сложены в стопку, с утра не тронуты, и одеяло без малейшего намека на вмятины. Сестра, видимо, вообще не ложилась. Он спешно поднимает край покрывала – под кроватью никого. Под рабочим столом, где Милана любит точить карандаши, тоже. Даже окно проверил, мало ли что, но ручка тугая, ребенок не откроет.
Мурат смотрит в угол. Там, рядом со старым мольбертом, стоит продолговатый шкафчик. Внутри хранятся подрамники с холстами, различные тканевые обрезки и старое масло.
– Мила? – Он садится на корточки и чуть приоткрывает дверцу. Щель черная, не видно ни зги. – Ты здесь?
Слышится шуршание. Тихонько, чтобы не спугнуть, Мурат полностью отворяет створку. Милана прячется в куче забытого барахла, уткнувшись лицом в острые коленки.
– Ты зачем сюда залезла?
Она не поворачивается на его голос, только сильнее обнимает ноги руками.
– Ну, ты чего? Грозы испугалась?
Милана громко шмыгает носом. Плачет.
– Не нужно бояться, дождь прошел. – Он аккуратно гладит ее растрепанные волосы. – Я дома. Все уже кончилось.
Плечи сестры дрожат, а пальцы на ногах поджимаются. Мурат приобнимает ее, чтобы вытащить, но Милана начинает пихаться локтями и скулить.
– Хочу к маме. – Ее голос тоненький и мокрый от слез.
– Мама заболела, – сипит Мурат, стараясь обуздать рвущийся наружу вопль. – Сегодня со мной поспишь. Хватит вредничать, вылезай.
В ответ снова удары локтями, пинки пятками и горькая истерика. Шкаф весь ходуном ходит, хлам валится наружу. Руки у Мурата от раздражения начинают хватать сильнее, дергать резче. Милана будто вросла в стенки, не поддается ни в какую, еще и кусается в придачу.
Он резко встает на ноги. Достало все. Ей в школу скоро, давно уже не маленькая, еще и упрашивать. Когда спина заболит, сама вылезет.
Внизу под тяжелым шагом стонет лестница. В проеме появляется светлая макушка Толика, затем и сам он, неуклюже разворачиваясь, залезает на чердак.
– Ты чего здесь? Я думал, ты уже домой ушел.
– Я с тобой переночую. – Толик опускается на подушки. – Родителям только что позвонил, предупредил. Ты же не против?
Мурат только за. Пусть ночует на кровати, Мурату не сложно поспать на полу. Друг, готовый вырубиться в любой момент, внезапно озирается по сторонам.
– Не вижу малую, она где?
Мурат неопределенно машет рукой в сторону угла:
– Забилась в шкаф – хрен выкуришь. Палец мне чуть не оттяпала. Сидит в тряпках и ревет.
– Зря ты так. Это ведь она мне позвонила сегодня, когда все началось. И когда я пришел, совсем не плакала, даже помогала немного. Ребенок еще, впечатлительная шибко.
Мурат стыдливо прикусывает губу. Пожалуй, сестра сейчас переживает болезнь матери сильнее, чем он. Превознося свою боль, Мурат и не понял, что пренебрег другими. Толик прав, как и всегда.
– Палец – это вообще пустяк. – Друг тихо смеется, зарываясь глубже в одеяло. – Вот тебе когда-нибудь волосы драли? Нет? Саша однажды вырвала мне клок, до сих пор помню эту плешь на затылке.
Да, его сестра та еще заноза. Непонятно, как они уживаются под одной крышей. Мурат быстро засыпает под тихое сопение Толи. Спустя какое-то время где-то в темноте слышится шорох бумаги и стук упавшего подрамника. Милана прячется под бок брата, точно замерзший зяблик.
– Только без локтей, договорились? – шепчет он; затем, когда сестра обнимает его поперек груди, накидывает сверху покрывало.
* * *Мед и яблоки
Помимо уведомления о пропущенном будильнике на экране телефона светится три сброшенных вызова полчаса назад. От отца. Видимо, тот после неприятного разговора пару дней назад так и не уяснил одну вещь – у него больше нет сына. Мурат кривится и добавляет его номер в черный список.
На кухне пахнет яичницей и жареными гренками. Из открытого окна тянет свежестью сырого дня.
– Я тут порылся у вас в холодильнике, пока ты спал. – Толик допивает кофе, подперев подоконник спиной. – Подумал, есть захочешь. Ты же вчера по-любому не ужинал, да?
– Не ужинал. – Мурат на мгновение зависает взглядом на накрытом столе. Он уже и забыл, когда нормально завтракал. – Не надо было, серьезно. Я не безрукий.
– Ешь уже. Елена Ануровна еще не вставала. Малая с ней, сказала, есть не хочет.
Неудивительно. Сейчас сестру из комнаты ни под каким предлогом не выманить, будет греться под боком, пока мама не проснется. Мурат, сконфуженный и насупленный из-за внезапной заботы, макает хлебом в расплывшийся желток.
– Твой телефон все утро вибрировал под подушкой. – Толик неловко переминается с ноги на ногу. Мурат замирает с вилкой у рта. Толик видел, кто звонил. – Это не мое дело, но, может, все-таки твой отец поможет, если попросить? Давно названивает?
– Третий день уже. – Мурат работает челюстью с небывалой агрессией. – Он последний человек, к кому я обращусь за помощью. Без него справлюсь.
– Снова просит уехать?
Мурат молча кивает. От одной мысли, что когда-нибудь ему придется стоять рядом с отцом и его образцовым семейством, аж трясет.
– Ты же в курсе, да? Тебе не обязательно тянуть эту лямку одному. Я и Славка за тебя горой, на нас можешь положиться.
«Делать вам нечего, что ли?».
Друзья только тем и заняты, что помогают ему, нередко в ущерб себе. А Мурат волочится за ними, точно загруженный барахлом прицеп. В средних классах, когда здоровье матери ухудшилось из-за ухода отца, и дня не проходило без истерик. В школе, помимо уже привычного предвзятого отношения учителей и ехидных смешков одноклассников («Фу, узкоглазый идет», «Вали обратно в свою Чуркмению», «Твое место на рисовых плантациях!»), прибавились взрослые сплетни:»Ленка-то, только с мужем развелась, опять брюхатая ходит», «И не стыдно ей ноги перед всеми раздвигать?», «Пропащая баба».
А Мурат рыдал в колени, запершись в кабинке туалета. Толик единственный тогда защищал его. Они однажды поклялись на крови, что навсегда останутся братьями. Этот братский союз до белого каления бесил других, так что друзья не сильно удивились, когда в один день их в подворотне встретили конченые ублюдки с битым стеклом в руках.
Мурат досадно вздыхает. Да, Толя всегда за него горой. Времена травли и драк уже прошли, но Толина бровь, рассеченная чьей-то розочкой, до сих пор не заросла. Его белесый шрам, немного задевающий подвижное веко, – прямое напоминание о том, что Мурату в свое болото лучше никого не тянуть.
Раздается звук входящего сообщения. Толик смотрит в свой телефон.
– Слава пишет, что хочет затусить вместе, но ты его опять игноришь. Сейчас распсихуется – мозги мне все выест.
Мурат нехотя отвечает:
– Скажи, пусть вечером приходит.
Слава нечасто попадается ему на глаза, но при этом умудряется каким-то образом решать его проблемы наравне с Толей.
– Скажи ему сам. Ты с ним и так разговариваешь раз в пятилетку. Ему ведь, как и мне, не пофиг.
Мурат не горит желанием обременять Славу своим существованием, у того с Толиком спортивная карьера в самом разгаре. Своих забот полон рот. Если с Толиком Мурат знаком еще с детсада и встречи с ним проходят расслабленно, то со Славой – совсем наоборот. Мурат знает его от силы полтора года, однако он еще со старших классов в курсе всего, что происходит в жизни Мурата. Тот долго отвергал его дружбу, думал, сам отвянет, но нет: Славка пригрелся основательно и надолго.
Радует, конечно, что друзьям не плевать на него, но Мурат убежден, что расслабляться не стоит. Это лето, как и прошлые, еще принесет ему кучу неприятностей.
Милана появляется на кухне через некоторое время с блестящими резинками в руках. Толя предлагает ей погостить у себя, пока мама с братом будут в больнице. Сестре эта идея не по нраву: она принимается упрямиться и активно навязываться поехать в город. Мурат аккуратно расчесывает ей волосы и уговаривает терпеливо, без вчерашних психов. Милане пока нежелательно знать, что маму положат на несколько недель.
Толя уходит ближе к двенадцати, прихватив изрядно расстроенную Милу. Мурат провожает сестренку до калитки и дает другу обещание, что встретится со Славой в ближайшее время.
Мама, хоть и дышит ровно, после вчерашнего еще не оправилась: ее взгляд сонный, движения медленные и усталые. Когда Мурат входит в комнату, она принимается спешно поправлять постель.
– Мам, брось, полежи еще. – Он освобождает место на тумбе, чтобы поставить кружку чая. – На ногах не держишься совсем.
– Мила мне их отлежала. А ты почему не на работе?
– Взял выходной.
Маме не стоит говорить, что ему совсем недавно звонил напарник, который в матерной форме пообещал, что пожалуется на Мурата начальнику за частые прогулы.
– После обеда съездим в поликлинику, хорошо? Сегодня как раз кто надо на регистрации, оформят как следует.
Он смотрит на ее мягко очерченный профиль в ожидании хотя бы кивка. Тишина отдает чем-то неприятным.
– Хорошо спала?
Толя слышал, как мама ночью вставала. После небулайзера ее может часами выворачивать наизнанку.
– Как младенец. – Ее ресницы подрагивают, бросая тени на гладкие щеки.
Мурат отводит взгляд в сторону, хмурясь. Мама всегда притворяется, что все в порядке, всегда недоговаривает и скрывает. Она стыдится своей болезни, старается, чтобы никто не видел ее измученную, поэтому сейчас Мурат чувствует эту натянутую, как струна, неловкость.
– Как там Толик? А то напугала вас вчера. Не выспались из-за меня, наверное. – Ласковая ладонь сжимает запястье Мурата. – Прости, сынок, что вот так получилось… Ты ведь…
Он не дает ей договорить, и так знает, о чем пойдет речь:
– Перестань. Просто давай… не будем об этом, ладно? Пожалуйста.
Мама сжимает его руку сильнее.
– Я часто представляю, что все могло быть иначе, что вот это, – она касается своей больной груди, – лишь один из неудачных сценариев в моей голове. Когда я так думаю, я… вижу тебя счастливым ребенком, смеющимся так же звонко, как тогда, в дедушкином доме, помнишь?
Он кивает. Воспоминания о солнечном детстве в Капшагае он хранит глубоко в сердце, холит и лелеет.
– Мне видится, как мой сын превращается из смышленого малыша в красивого юношу, как затем становится мужчиной и идет… своим путем, правильно?
– Достаточно. – Мурат резко выхватывает свою руку и отстраняется. – Я ведь с тобой. Всегда буду.
Мама виновато прижимает его к себе. Ее руки, одежда, вся она пахнет прежним домом; воспоминаниями о тех днях, когда яблоки во дворе Царевых еще росли; когда ранки на коленях щипало от зеленки; когда по вечерам в янтарном свете ночника мама рассказывала ему волшебные истории о дедушке и его путешествии на край света.
– Кроха такая, а уже без будущего.
Мурату так сильно хочется вцепиться себе в шею ногтями и вырвать острый ком слез вместе с мясом.
– Мое будущее – это ты и Милана. – Мурат не скрывает, насколько раздражен. – Не гони меня.
– Нет. Твое будущее – это нищенское существование с больной матерью и с сестрой на шее. Тебе нужно подумать о жизни, которой лишаешься.
Мама смотрит без укора, но выжидающе. Все это слишком. Она никогда так открыто не просила его уйти. Да, периодически занималась самоедством, тревожилась о его жизни как, в общем-то, и всегда, но…
Внезапная догадка выбивает весь воздух из легких. Болезненный смех вырывается наружу. Это же так очевидно!
– Тебе отец звонил, да?
Молчание равно согласие.
– Вот же старый черт! – Мурат, злобно пыхтя, как паровоз, вскакивает и принимается ходить кругами по комнате. – Зачем ты вообще трубку взяла? Он тебе всякую дрянь в уши льет, а ты и рада верить.