Деревянная грамота

– Дай Бог здоровья, голубушка, – проявил вежество Стенька.

И как было не проявить – такие длинные, без уголька черные брови да такие огненные глаза не всякий день на улице встретишь!

Голубушка повернулась к нему и посмотрела пристально.

– Всем хорош молодец, – сказала она загадочно. – Послушай меня, я баб знаю, не давай своей женишке воли!

– Да что ты такое плетешь! – под общий хохот воскликнул покрасневший Стенька.

– Ты думаешь, она в твоей воле ходит, а она себе иное в голову забрала! Ох, молодец, замесили на дрожжах – не удержишь на вожжах!

И с тем она проскользнула в калитку.

– Умом баба тронулась, – сказал другой пристав, Кузьма Глазынин. – Вот ходит такая, что-то там себе думает, а потом как начнет в церкви выкликать! И вчетвером ее оттудова не выведешь – лягается! Потом возят к старцам – отчитывать…

– С нами крестная сила! – произнес испуганный Никон, а Стенька подумал, что ему во время розыска для полного счастья только кликуш недоставало.

– Заходите, я кобелю цепь укоротила! – позвала женка.

Стенька, оба пристава и стрелец Трофимка Баламошный вошли на двор и поднялись на крыльцо.

Увидав таких гостей, Ивашка, сидевший на скамье и евший калиновую кулагу с хлебом, чуть не обмер.

– Ах, вот ты как? – напустился он на Стеньку. – Мало вам было той полтины? Теперь еще и на суд потянете? Почуяли, что можно из меня денег вытянуть?!

Он подумал, что Земский приказ все же решил докопаться до правды о закладе жены Марфицы за пятнадцать рублей.

– Уймись! – прикрикнул Стенька, в то время как прочие трое крестились на образа. – Ты полтину уплатил, и на том дело закрыто. А пришли мы вот за чем – позови того парня, Нечая, что у тебя живет!

– Какого Нечая? – весьма правдоподобно удивился Ивашка.

– Какого? А такого, что вчера тебе дрова колол!

– Ах, его? Ну так он дрова поколол да и прочь со двора пошел.

– Ври, да не завирайся! – прикрикнул на хозяина Стенька. – Ведомо нам учинилось, что тот Нечай – беглый, и купец Рудаков его к тебе жить определил, и по две деньги на день кормовых давал. Вот и зови Нечая! Не ты, а он нам надобен!

Ивашка Шепоткин уставился на земского ярыжку с подлинным ужасом.

– А ты как проведал?

– Запираться станешь – на дыбу пойдешь! С первой виски промолчишь – со второй заговоришь! – принялся стращать Стенька.

Он собирался было добавить про горящие веники, которыми кат гладит по ребрам несговорчивых, но тут из-за крашенинной занавески заголосила Марфица. Да как!

– Ахти мне, бессчастной, горькой сиротинушке! Останусь я вдовой ненадобной, буду меж чужих дворов скитаться, голодная, холодная, раздетая, разутая!.. Ахти мне, смертушка моя пришла!

– Люди добрые! Безвинно на дыбу тащат! Злодеи оговорили! – возвысил голос и Ивашка.

Кузьма Глазынин зажал уши, Трофимка Баламошный присел и голову в плечи втянул.

– Молчи, дура! Не мешай государеву розыску! – прикрикнул на Марфицу Стенька, но она лишь пуще соловьем разливалась.

В это время странноватая женка, войдя из сеней, прошла к печке и зашла за занавеску. Там вдруг сделалось тихо. Ивашка тоже вдруг перестал блажить. Женка вышла и направилась к Стеньке.

– Ты, молодец, коли что надобно, меня спроси. Я тут многих знаю.

– Ты уж мне наговорила! – огрызнулся Стенька.

– Что увидела, то и сказала. А Нечая и точно увезли. Приезжали за ним на санях. Так что тебе его уже не тут искать надобно.

– А кто приезжал? – Стенька решил, что от женки будет больше толку, чем от заполошного семейства Шепоткиных.

– А кто привез, тот и увез.

– Купец Рудаков, что ли?

– Этого я знать не могу. А вот что скажу – никогда раньше тут этого человека не встречала. Иванушка! – Она повернулась к Ивашке. – Кто тебе этого подкидыша сосватал?

– Да купец Рудаков же!

– А кто он таков, откуда взялся?

– В дороге сошлись, как я из Касимова ехал, и он там был со своими возами…

– И сговорились, чтобы тот Нечай у тебя пожил? – осторожно вмешался Стенька. – Да ты не бойся, что беглого к себе пустил, это он пусть боится! Вольно ему парней сманивать!

– Ахти мне! – взвыл Ивашка, и таким же криком отозвалась Марфица.

Стенька замахал на Ивашку руками.

– Помолчал бы ты, Иванушка! А как того Рудакова звать-величать? – спросила женка.

– А звать его Перфилием, а по отчеству – не помню… – хмуро отвечал Ивашка. – Мне до него дела нет. Я за него не ответчик!

– А живет он где? Ты, Иванушка, добром скажи! – потребовала женка, да как! Брови сошлись, с лица она сделалась как те рыси, которых для государевой потехи выкармливали зверовщики Семеновского потешного двора.

– Да ведь он меня в гости не зазывал! Я даже не знаю, есть ли у него на Москве двор-то! Коли он парня своего мне подсунул!..

– А парня как звать? – не давая земскому ярыжке и слова молвить, продолжала вести розыск разумная женка. – Нечай – это по-домашнему. А крещен каким именем?

– А я откуда знаю! Меня на крестины не звали!

– Ты кому другому, Иванушка, а не мне огрызайся! – предупредила женка. – Вот уйду сейчас вовсе – кто твою скорбную ногу править станет? Меня бабка Козлиха потому и прислала, что я это могу, а у нее уже не так получается.

И повернулась к Стеньке.

– Ты, молодец, больше от него ничего и не выведаешь. Я его знаю – он всю дорогу от Касимова до Москвы пьян был. Его, как мертвое тело, везли. А про того купца Рудакова скажу – не стар, боек, шуба у него и точно дорожная – волчья, поди. Ростом невелик. И уж не знаю, показалось иль нет, а одно плечико у него выше другого. Шуба большая, поди разбери…

Женка приподняла левое плечо, задумалась, припоминая, приподняла правое…

– Вот так он и шел, чуть боком.

– Перфилий Рудаков, ростом невысок, не стар, правое плечо выше левого, шуба волчья, – повторил Стенька. – Может ты еще, голубушка, скажешь, какой сотни купец?

– Скажу, что из небогатых.

– Сани с конем, что ли, плоховатые?

– В конях не смыслю, а ты уж моему слову поверь.

– Та-ак… – Стенька повернулся к Ивашке. – Стало быть, по дороге с тем Перфилием Рудаковым знакомство свел?

– Да пили они вместе! – объяснила женка. – У него таких знакомцев – пол-Москвы!

– Погоди ты! Я ж розыск веду! Я! И когда тот Перфилий сманивал Нечая в Москву с ним ехать – ты при том был?

– Да разве я того Перфилия стерег? Сани у него сломались, Нечай перегружать помогал, это я помню. А потом гляжу – он уж с нами едет!

– И разговаривал ли при тебе тот Перфилий с тем Нечаем?

– А чего им разговаривать? Один – купец, другого до Москвы обозным мужиком взяли.

– А обещал ли при тебе тот Перфилий, что в Москве поведет того Нечая в Успенский собор, и в баню, и в Охотный ряд?

– Да на что тебе? – хором изумились Ивашка и женка-знахарка.

– Надобно! – таким путем Стенька издалека подъезжал к деревянной грамоте.

Но Ивашка намертво отперся – никаких соблазнов при нем Рудаков Нечаю не рассказывал, ничем не прельщал.

Тогда Стенька в отчаянии решил сказать прямо.

– А не говорил ли при тебе тот Перфилий, что видывал-де некую деревянную книжицу, и не обещал ли тебе ее показать?

– Какую книжицу?

Ивашка поклялся, что отродясь про такие диковины даже от попа не слыхивал, а от Рудакова – тем более. Клятва была так горяча, что Стенька ей не поверил.

– Ну, собирайся! Возьмем тебя в приказ, отберем от тебя сказку про того Перфилия Рудакова! Ведь ты, сучий потрох, точно про него знаешь, кто таков и где проживает!

– Не знает он! – вступилась женка. – А возить взад-вперед по всей Москве не позволю! Я ему ногу правлю, весь мой труд насмарку пойдет!

– Больно ты грозна! – сказал на это Баламошный. – Ишь, приказывает! Да кто тебя слушать станет!

– Да ты и послушаешь! Я-то знаю, какую хворобу тебе с самого Рождества лечат, никак вылечить не могут! Гляди – такого сейчас скажу, что и вовсе с той хворобой сладу не будет!

– Да ну тебя! – Стрелец даже отступил на два шага, крестясь. – Да воскреснет Бог и да расточатся врази его!.. Пошли отсюда, Степа!

– Уйти нетрудно, а только понадобится нам этот Ивашка Шепоткин, придем мы за ним – а его-то и нет!

Ивашка стал клясться и божиться, что никуда не денется, Марфица вышла из-за занавески, припала к мужу и своих криков добавила.

Наконец Стенька потребовал от Ивашки крест целовать, что будет сидеть сиднем на Волхонке. Тот было заартачился, да женка, торопясь заняться своим лекарским делом, выступила на стороне правосудия.

С тем Стенька вместе с приставами да со стрельцом убрался восвояси.

И уж так гордо он вышагивал во главе своего отряда, грудь выкатив, чтобы заветные красные буквы всякий встречный видел и уступал дорогу государевым служилым людям, когда к Ивашке направлялся! А как от того треклятого Ивашки возвращались, так впереди-то Трофимка Баламошный выступал, Стенька понуро сзади плелся.

На душе у него было хмуро еще и вот почему.

В сенях его задержала чересчур много о себе возомнившая женка.

– Ты, молодец, за деревянной грамотой не гоняйся. Как она появилась ни с того ни с сего, так и исчезнет, и никто ее больше не увидит. И Земскому приказу до нее дела нет.

– А ты почем знаешь?

В сенях было темно, и прочитать по Стенькиной роже, какое у него вдруг возникло гнусное намерение, женка не могла. Однако ж как-то она все уразумела.

– Ты думаешь, коли меня сейчас допросить да дыбой припугнуть, то я тебе все про ту грамоту и выскажу? Не трать времени – пуганая! А коли упорствовать станешь – глаза тебе отведу да и уйду из Хамовников, Москва велика!

– Москва велика, а вот пойду на Варварский крестец, где все корневщицы да ворожейки собираются, и живо мне расскажут, куда ты запропастилась! – щегольнув своим знанием жизни, отвечал Стенька.

– А не скажут! Побоятся рассердить Устинью Кореленку! – Она негромко рассмеялась. – Вот так меня и кличут – Кореленка! Запомни, молодец, может, когда и пригожусь! А теперь ступай, догоняй!

– Так что ж это за грамота?

– Не твоего ума дело. Она уже сколько-то людей погубила и еще не одного погубит, а потом и сама на долгие годы пропадет. Ступай, ступай! Те, кого она губит, сами своей погибели ищут!

С тем и вытолкала из сеней…

Шагая следом за приставами и стрельцом, Стенька обдумывал дальнейшие ходы. Теперь нужно было доложить подьячим, что Нечай пропал, а придется искать купца Перфилия Рудакова, который, судя по всему, и собирался показывать парню деревянную грамоту.

Навстречу ярыжке с приказного крыльца сбежал сослуживец, ярыжка Захар.

– Где тебя носит! – крикнул он. – Тут у нас такое делается! Меня за тобой посылали, так за тобой с собаками не угонишься!

– А что стряслось?

– Мертвое тело пропало!

– Какое еще тело?

– Да парнишка тот! Приходили какие-то два человека, смотрителя, Федотку, по башке треснули да и вынесли тело в рогожке! И поминай как звали!

– Данила! Выгляни-ка, свет!

– Тут по твою душу!

– Принарядись-ка!

– Личико умой!

– Кудерьки расчеши да пригладь!

Недоумевая, с чего бы товарищи его зовут так несуразно, Данила как был, со скребницей и щеткой, вышел из стойла, где наводил блеск на аргамака Байрамку. Хорош был Байрам, по-своему разговорчив – всяко умел показать, чего ему надобно. Данила уже мечтал, как он летом, когда многих аргамаков уведут туда, где будет угодно поселиться государю, выпросит у старших позволения хоть раз проездить этого красавца, испытать его резвость и понятливость!

– Да пригладь космы-то! – прикрикнул на него Тимофей, причем не шутя. – У тебя, поди, полная башка конской шерсти и всякой дряни! Гляди, на аркане в баню сволоку!

– Дьяк, что ли, ко мне пожаловал? – спросил Данила, положив щетку со скребницей на узкую лавочку и обеими грязными руками обжимая на голове свои легкие пушистые волосы, норовящие закурчавиться на висках.

Раздался дружный хохот.

– Какой там дьяк? Девка! Невеличка, белоличка, собой круглоличка!

Данила побежал по проходу, в одной рубахе выскочил из конюшни.

Снаружи его ждала Авдотьица.

– Я все делала, как ты велел, – зашептала быстро. – Каждое утречко в ту проклятую избу бегала! Я свои денежки отработала!

Она приклонила голову к самому его уху.

– Забрали парнишечку-то!

– Кто забрал? Когда? – От такой новости Данила двумя руками вцепился девке в рукав шубы.

– Да сегодня утром же!

Парень посмотрел на небо – было близко к полудню.

– И ты только сейчас до меня добралась?!

– С тебя причитается, куманек. Я на извозчика протратилась да на службишке своей не показалась, придется там кому следует барашка в бумажке поднести.

– С какой такой радости? – Данила все еще был возмущен.

– А с такой, что я тех людей-то выследила!

– Каких еще людей?

– Которые парнишечку забрали!

Данила даже шарахнулся от Авдотьицы. А она стояла довольная, веселая, чающая немалой платы за такой подвиг.

– Сказывай! – на радостях не замечая морозца, потребовал Данила.

– А что сказывать-то? Я, как всегда, к смотрителю – мол, мой-то не появлялся? Он мне – да Бог с тобой, девка, что это тебе в голову взбрело раньше смерти его хоронить?! Жив твой, приютился где-то, может, сманили его, с купцами уехал, может, у товарища какого живет, много ли места парнишке надобно? Сама же, мол, говорила, что мать у него пьющая, вот он и сбежал…

– Ты мне про тех людей говори!

– А те люди тут и появились! Они ему не родные, родные реветь бы кинулись, крик бы подняли. А эти его оглядели, переглянулись, один другому и говорит: ну, точно – он! И перекрестились оба.

– Так что ж это был за парнишка?

– А ты слушай! Смотритель – к ним: забирать, что ли, будете? Так я, сказывает, знать должен, кто он таков и кто вы таковы. И в Земском приказе от вас сказку отберут – точно ли ваш парнишка. Тут они вдругорядь переглянулись. И говорят смотрителю – ну, пошли, что ли, в Земский приказ? И вышли…

– А ты?

– А я, не будь дура, тут же за ними и выскочила. Мне же еще извозчика нанять следовало! Побежала я к Никольской, их там много ездит, и с одним сговорилась.

Тут Авдотьица замолчала.

– Дальше-то что? – не выдержал Данила.

– Поиздержалась я на извозчика-то, – сообщила она. – На Волхонку выехали, встал – деньгу ему плати! Заплатила, дальше едем. На Остоженку свернули, сколько-то проехали – встал! Опять деньгу плати!

– А чего тебя туда понесло?

– Так я же за парнишечкой следом ехала!

Тут только до Данилы дошло, что зазорная девка Авдотьица обставила, похоже, и Земский приказ, и конюхов, имеющих тайное поручение от дьяка Башмакова.

– Пока я с извозчиком сряжалась, они-то, те двое, в избу вернулись, завернули парнишечку в рогожу да и вынесли скорехонько. А сани их неподалеку ждали. Они и покатили, я – следом.

– Так куда ж они прикатили? – заорал Данила.

– Так я ж тебе толкую – на извозчика поиздержалась!

В девкиных глазах было такое лукавство с нахальством пополам – Данила дара речи лишился.

– Ты что же, думаешь, я лошадей чистить иду – кошель с собой беру? – спросил он. – Вернутся к тебе твои денежки! Подожди тут!

Он вошел в конюшенное строение и принялся звать Тимофея.

Тот отозвался не сразу – опять возился со слюдой. Данила пошел на голос.

– Авдотьица-то выследила, куда парнишку мертвого увезли, – сказал он товарищу. – И денег просит. Раньше-то я ей за каждый поход в избу платил. А теперь четырьмя деньгами не отделаюсь.

– Вот гривенник, – Тимофей полез за пазуху, достал кошель, где у него, завернутая отдельно, хранилась уже пущенная в размен башмаковская полтина. – Хватит ей, как полагаешь?

– Не хватит – добавлю.

– Ушлая девка! Так ты сейчас туда отправишься?

– А ты полагаешь, что один только Богдаш на верном пути стоит?

Желвак охаживал красивую женку по всем правилам – добивался тайного свидания. И она вроде была не прочь. Говорила даже, что есть на задворках печатни подходящее местечко, да слишком много шуму поднято из-за неведомых злодеев, всюду слоняются стрельцы и приказные. Богдаш осторожно выспрашивал – что за шум, имеет ли основание, и не Арсений ли Грек, еретик ведомый, тому виной. Женка сперва про Грека толковать не желала, видать, не по душе он ей пришелся, но при следующей встрече Богдаш ее улестил – сообщила, что еретик больше всех переполохом озабочен и странные речи ведет с работниками, вроде как хочет иного о чем-то просить, да не решается.

Всякий раз, пересказывая бабьи слова, Богдаш прибавлял – «по ее дурьему разумению», а Тимофей согласно кивал. И точно – дурой нужно быть, чтобы в такое смутное для Печатного двора время все тайны случайному молодцу выбалтывать…

– Семейку с собой возьми, – посоветовал Озорной. – Я тут за вас обоих потружусь.

Семейкины сборы были недолгими. Он подергал за свисавшую на голенище алую с зеленым кисточку засапожника, словно желая убедиться, что кривому ножу в сапоге удобно, и накинул на правую кисть петлю глухого кистеня. Рукав тулупа был такой длины, что позволял обходиться без рукавиц, а для руки, которой работать кистенем, это очень важное удобство.

– А ты свой подсаадачник прихвати, – посоветовал.

Как только Данила разжился этим старым, широким, об одном лезвии, но с отточенным острием ножом, Семейка тут же и ножны смастерил такие, чтобы удобно к поясу подвешивать. Благо кожу на Аргамачьих конюшнях не покупать! От шорного дела немало обрезков остается.

Он помог приладить орудие и показал, где должна быть рукоять, чтобы не шарить ее под шубой до морковкина заговенья.

Авдотьица, смышленая девка, дожидалась их не за конюшенной оградой и даже не у выхода, а у самых Боровицких ворот. Понимала, что коли уж конюхи занимаются таким странным делом, как выслеживание мертвого тела, так не от собственной дурости, а по чьему-то тайному повелению. Опять же, хватало у нее ума, чтобы понять – люди, и бабы тоже, что оказывают услуги Приказу тайных дел, нищетой маяться не будут…