Прости грехи наши… Книга первая

– Господи! – Анна, вдруг, вскочила с железной койки и упала на голые колени. Содрогаясь от обиды и страха, она, повторила несколько раз подряд, – Господи, за что?! В чем я провинилась перед тобой, перед Васей? Неужели это конец? Прости меня, Господи! – сухие, потрескавшиеся губы ее начали отчаянно целовать гладкий крашеный пол.

Желтым глазом из проема окна за ней равнодушно наблюдала луна. Лужица ее холодного света застыла на полу. Анна подняла голову и замерла в ужасе. Там, где светился желтый шар, стояла покойная мать Анны и манила ее к себе.

Горло перехватило, чем-то жарким, похожим на кипяток. Задыхаясь, женщина вскрикнула несколько раз:

– Мама, мамочка!

На стене дрогнула тень от клена.

Между тем, лунная дорожка, по-прежнему, ярко освещала ядовитый мрак. Анна, будто загипнотизированная, поднялась на ноги и ступила на нее.

– Я иду к тебе, мамочка…, – сделала шаг вперед женщина, не в силах отвести взгляда от горящего диска, и чем ближе она подходила, тем яснее видела мать.

Анна дошла до окна и, почуяв преграду, начала сначала громко стучаться, а потом безудержно ломиться в стекла, пока те не поддались, и, звеня, не полетели в мокрый снег.

Воздух, наполненный влагой, ударил в открытую грудь. Анна окунула босую ногу в холодную весеннюю ночь…

Верочка отдыхала в ординаторской. Хозяйка на все отделение, управившись со своими делами, она, как и народившиеся младенцы, быстро и сладко уснула. Ее разбудил странный звук, будто кто-то ломился в окна. Сонная девушка, соображая, что на четвертом этаже, это невозможно по понятным причинам, нехотя поднялась с кушетки, и, вдруг, сообразив что-то, побежала на шум. Она растворила дверь в соседнюю палату.

Прохладный ветер от сквозняка хлестнул по лицу медсестры. Сон, как рукой сняло. Вера глянула на разбитое стекло и онемела от страха.

В темноте, трепеща, белой рубахой, на подоконнике стояла Анна. Ее нога зависла по ту сторону окна, готовая в любой момент, сделать шаг в бесконечность.

Медсестра с трудом подавила, рвущийся наружу крик. Она сжала ладонями собственный рот и подбежала к Анне. Перепуганная девушка рванула ее на себя за край больничной сорочки. Последняя противно затрещала, и ополоумевшая родильница с размаха рухнула на Верочку, сверкнув в темноте лихорадочным, безрассудным взглядом. Сбитая с ног Вера, ударилась о спинку кровати, и, не сдержавшись на этот раз, громко закричала от боли. Что случилось дальше, она уже не помнила. Ночь с ее шорохами и огоньками звезд, растворилась в сознании девушки, как акварель в воде…

Когда Анна открыла глаза, то увидела белое, казалось бесконечное полотно, и решила, что ослепла. Только, и подумала: «Почему белое?». Женщина была уверена, что слепоту сопровождает беспросветная тьма. И, лишь потом поняла: зрение здесь не причем, просто она не в силах оторвать своего взгляда от выкрашенного мелом потолка, пустого, как она сама, но чересчур, светлого для нее, у которой, внутри мрак, бездонная тартарара.

– Как странно, – вслух сказала Анна, – Глаза видят свет, а в душе потемки…, – «И, зачем они, только, открылись эти глаза?».

Дремавшая рядом нянька вздрогнула, перекрестилась.

– Слава Богу, очнулась! Девонька, – легонько она тронула Анну за плечо, – Зря ты изводишь себя.… Сколько наблюдаю за тобой – не слезиночки.… Поплачь, милая. Бог слезы людям в облегчение дал. Слышишь, Аннушка? – сиделка встала, поправила упавшую на лоб Анны прядь, и посмотрела в ее серые, бессмысленно устремленные вверх глаза. Они и впрямь блестели, только, не слезами, что-то не живое сквозило в ее взгляде. Отчего старухе стало жутко. Она покачала головой, – Горемычная…

К удивлению няньки, Анна, вдруг, заговорила:

– Я живу? – спросила она.

– Слава Богу! – обрадовалась та и, что-то было затараторила, но женщина перебила ее.

– А, почему же я, тогда ничего не чувствую, – бесцветным голосом сказала она, – Ты, наверное, обманываешь меня, бабка…

– Господи, – уронила руки на колени сиделка, – В рассудке ли?

Не понятно, дошли ли, наконец, ее слова до встревоженного сознания женщины, но брови Анны надломились, и первая крупная слеза, рожденная в муках, как и ее погибший ребенок, медленно скатилась со щеки на подушку.

– Вот, и славно, милая, – облегченно вздохнула нянька.

Вскоре лицо Анны стало мокрым и чуть ожившим, как после дождя земля.

– А плакать, оказывается, тоже бывает больно…, – проговорила она и тихо прикрыла уставшие веки.

Остальное произошло неожиданно и быстро. Женщина решила – это судьба, хотя еще и не понимала до конца, какая она не легкая.

Сквозь сон, серый и плотный, как старый мужнин костюм, Анна, вдруг, ясно различила крик. В роддоме это было привычным делом, но женщина сердцем почувствовала, именно его – единственный среди многих и отчаянный, как зов о помощи. Кричал сирота, брошенный волею судьбы и собственной матерью, ее бывшей соседкой по койке – Кларкой.

Анна проснулась сразу и, казалось, навсегда. Ничто больше не могло сомкнуть ее темных красивых ресниц, будто сама истина открылась ей в этот момент. Совсем рядом в этой огромной, суровой действительности существовал человек, которому жизненно необходима была ее невостребованная материнская любовь. Он был такой маленький и беззащитный, как ее не уцелевший Ванька.… Все эти дни он, надрываясь, звал ее, как она раньше могла не слышать? Как могла?!

Теперь, женщина твердо знала: ей не придется нести тяжкий крест одиночества. Она разделит с ним всю радость и боль, она отдаст ему все самое лучшее в жизни, самое доброе, светлое… Она будет любить его искренне и беззаветно, как ни одна мать на свете!

«Конечно, – закрутилось в ее воспаленном мозгу, – Это сама судьба распорядилась. Бог услышал меня! Значит, все не напрасно, значит, можно жить, надо жить дальше!».

Нянька, старая верующая старуха, замерла с открытым ртом, даже забыла перекреститься, когда увидела улыбку на измученных губах Анны, да такую ясную, полную откровенной радости и глаза…. Глаза-то оттаяли, неужели от слез?

– В церкву тебе надо, деточка, в церкву…, – сказала удивленная старушка, не понимая, что к чему.

Между тем, Анна, окончательно перепугав свою сиделку, вскочила с кровати и побежала в короткой, исписанной тушью, больничной сорочке, прямо в кабинет врача.

«Теперь, все зависит от нее, только, от нее!» – колотилось нетерпеливое сердце, как провинившийся воробей в амбаре.

После всего пережитого ноги держали слабо, казалось, и не держали совсем, и, только, одна мысль придавала ей силы: «Она должна понять, ведь я…», – твердила Анна, – « Люблю Василия!», – и, конечно же, она пойдет в церковь, будет просить, всю жизнь будет просить простить ей этот грех. – «Она, Зинаида Прокопьевна, должна понять: Васе нельзя говорить правды, он не должен ничего знать…».

Бедная старуха, спотыкаясь на своих больных, измученных ревматизмом ногах, пустилась вдогонку. Она так перепугалась, что, только, и сумела выкрикнуть:

– Матушки мои, помешалась совсем баба-то!

Анна распахнула дверь ординаторской и замерла. За столом, все так же неприступно сидела строгая Зинаида Прокопьевна. В то время, когда душа Анны разрывалась от одной лишь мысли о предстоящем разговоре, врач была, как всегда уравновешенна и невозмутима. Женщина во второй раз почувствовала, как бесконечно она несчастлива и, что ее заветному желанию не суждено исполниться.

– Вам уже лучше? – спросила докторша первой, даже не пошевельнувшись, и лишь одни ее глаза, взволновано блеснули сквозь стекла очков.

– Да, – почти прошептала Анна и, вдруг, вскрикнула, – Зинаида Прокопьевна, помогите мне! – боль и отчаяние выплеснулись вместе со словами женщины наружу.

– Я это пытаюсь сделать с самого начала, Анна Григорьевна, – врач не спеша, вышла из-за стола, взяла ее за руку и усадила в кресло, – Присядьте и успокойтесь, – коснулась она плеча пациентки своими, как всегда прохладными пальцами.

Женщина вздрогнула, когда докторша склонила к ней свое пахнущее свежестью, хотя уже и не молодое лицо.

– Так в чем же дело?

Анна растерялась, мысли ее спутались. Она, будто о камень споткнулась в очередной раз о голос врача, такой спокойный, лишенный всяких чувств и эмоций.

«Снежная королева!», – с ужасом подумала женщина, – «Она ничего не поймет, эта снежная королева!».

Видя ее замешательство, доктор подбодрила.

– Смелее, вы о чем-то хотели, меня попросить?

«Конечно, попросить…», – опять часто-часто забилось сердце Анны, – «Попросить отдать брошенного непутевой, безжалостной Кларкой ребенка. Но, только, ничего, ничего не говорить Василию.… Пусть он думает, что это их сын… Его сын. Ну, разве от этого будет кому-то плохо?!», – словно в ожидании ответа на свой еще не прозвучавший вопрос, задрожали одновременно руки и губы Анны. «Она-то мальчику станет матерью по-настоящему родной, а вот, он… Муж… Ему лучше не знать… Он не простит ей, не простит того, что не сберегла их Ваньку. Только, в чем она была виновата? В том, что так сильно любит его, Василия, благодарна за все…. Отчего же судьба обошлась с нею так жестоко?», – судорожно думала Анна, натыкаясь израненной душой на осколки собственных мыслей.

– Я хочу забрать мальчика Клары! – набралась, наконец, сил выговорить Анна.

Снежная королева, казалась, начала таять. Улыбка потекла по ее маскообразному лицу, смывая остатки напыщенности.

– Так это же замечательно! Чего же вы так волнуетесь, Анна Григорьевна? – воскликнула Зинаида Прокопьевна и обняла женщину.

– Но это не все…, – замялась та, – Я хотела попросить вас о самом главном, доктор, – отстранилась Анна, – Не надо говорить мужу, что ребенок чужой. Пусть это будет наш с ним сын! Я хочу все сохранить втайне от людей!

Врач замерла.

– Но это невозможно! Я не могу поменять детей. Это преступление… Все зафиксировано в бумагах и…

Анна не дала ей договорить.

– Бумаги можно переписать, доктор, а жизнь – нет! – вскочила она, – Я вас очень прошу, сделайте так! Разве сберечь собственное счастье – преступление?

Докторша растерялась, не зная, как ей поступить. Видя ее замешательство, женщина жалобно настаивала:

– Прошу вас, не только, как доктора, но и, как человека, помогите мне, пожалуйста…

– Мне вас искренне жаль, но вы требуете от меня невозможного, милая…

Не отдавая себе отчета, Анна упала на колени перед Зинаидой Прокопьевной и отчаянно запричитала:

– Я вас умоляю!!!

– Немедленно встаньте, немедленно… Я очень вам сочувствую, как человек, как женщина, но не могу, не имею права, как лицо официальное, пойти, портив закона. Поверьте, все тайное, однажды, становится явным…, – ее очки задрожали на взволнованном лице. – Мне очень жаль вас, Анна Григорьевна, но ваш муж должен будет узнать правду! – ее слова прогремели, как приговор для Анны. – Встаньте же, ради Бога…, – очки докторши вспотели. Она сняла и торопливо протерла их.

Анна глухо зарыдала, бесконечно повторяя:

– Все кончено, все кончено…

– Успокойтесь, голубушка, – погладила Зинаида Прокопьевна ее по голове, – Я уверена, ваш муж все поймет. Не растрачивайте понапрасну силы, они вам еще пригодятся для малыша, коль вы уже приняли такое решение. А я, со своей стороны, обещаю поговорить с вашим строгим супругом и все объяснить ему. В конце концов, вашей-то вины здесь нет.…

Анна подняла красное от слез лицо на врача.

– Никто не сможет ему объяснить, понимаете, никто…, – слезы душили ей горло. Она еще раз глянула на Зинаиду Прокопьевну и горько простонала, – Нет, вы ничего не понимаете…, – голова Анны безвольно упала вниз. У нее больше не осталось сил сопротивляться злосчастной судьбе.

Не имея других убеждений, врач опустилась рядом с ней на колени.

– Миленькая, голубушка, моя, – взяла она ее мокрое лицо в свои морщинистые ладони, – Но поймите, иначе не получится…

Анна все-таки подняла заплаканные глаза на врачиху. Она увидела перед собой обыкновенную женщину, уставшую и замученную, с не легким прошлым, которое нельзя было забыть и невозможно помнить. На мгновение ей показалось, что это она сама спустя годы…

Василий пришел позже обычного. Вчера Анна показалась ему какой-то странной. Она не улыбнулась ни разу и избегала взгляда, будто скрывала что-то… Обильно сочившееся солнце с небес, торжествуя пришествие долгожданной весны, било своими яркими лучами в окна и он не мог, как следует разглядеть лица жены, но внутреннее предчувствие подсказывало: глаза ее были полны слез.

Сегодня, он опоздал. Василий устал от городской жизни, постоянной спешки, иногда совсем не оправданной, разговоров о погоде и еще больше – родственников Анны. Этот маленький городишко, неумело подражавший промышленным и культурным центрам, начинал все сильнее раздражал его, будто какая-то скрытая опасность поджидала здесь мужчину, и ему хотелось поскорее забрать жену с ребенком и уехать в свое село, живущее совсем другой жизнью – тихой и размеренной и, наверное, более естественной.

– Ты к Крушининой, милок?

Василий вздрогнул и обернулся на дверь, в которую столько раз пытался напрасно войти.

Маленькое личико старушки по всей вероятности было обращено к нему.

– Да, – настороженно ответил мужчина.

– Поди-ка сюда, – ласково позвала старуха, будто баба-яга, готовящая ловушку для своей новой жертвы.

– Что случилось? – сдвинул густые и, казалось совсем неуместно рыжие брови Василий.

– Докторша, милый, с тобой переговорить хочет. Обожди ее маленько, вот, тут, – и показала на распахнутую дверь.

– Что произошло? Что-нибудь с женой? – перепугался Васька.

– Я человек маленький, – жалобно простонала бабка, – Откуда мне знать, сынок. Сейчас, доктор, Зинаида Прокопьевна, придет и все расскажет по порядку.

– Тогда, я лучше здесь постою на улице, – отказался от приглашения Васька.

– Как, знаешь, сынок, – не противилась старуха, – Она, вот-вот, должна подойти…

Зинаида Прокопьевна шагала мелким, но уверенным шагом. Тридцать лет она шагала так и, казалось, никакая сила не могла изменить этот маршрут. Маршрут, ставший ее судьбой.

Поначалу она допоздна засиживалась на дежурствах, чтобы отвлечься от черных мыслей, не дать заполонить свою осиротевшую душу завистью и злобой. Она боялась зависти.

«Почему, именно ее счастье должно было быть принесено в жертву?», – часто думала женщина длинными, молчаливыми вечерами. Она, так была молода. Ей тоже хотелось любить и быть любимой!

Война… Ее горечь растворилась в стольких человеческих судьбах! И Зинаида Прокопьевна чувствовала нестерпимую обиду, почему люди находили в себе силы радоваться дальше, устраивать свою жизнь, снова любить, пусть и других уже… могли, а она – нет.

Их прощальный поцелуй был торопливым и горьким. В нем не было трепета и предчувствия скорых встреч, потому, что они уже тогда знали, что могут больше никогда не увидеться… Однако она упрямо ждала.

Спустя годы, Зинаида Прокопьевна, заглядывая в зеркало, мысленно представляла его рядом с собой, юного, с едва пробившимися усами.… Представляла и улыбалась, вспоминая, как он дергал ее за косички, дразнил, а потом, вдруг, подрался с дворовыми мальчишками из-за нее и признался в любви. Как женщина плакала после! Это истязание длилось всю жизнь.

А, когда в очередной раз, Зинаида Прокопьевна возобновила в памяти дорогой образ, то поняла, что рядом с ним она просто старуха! Она не могла его нафантазировать, таким же, как сама, она просто не знала, какой он был бы, сейчас!

Я слишком стара для тебя…, – сказала как-то она и первый раз не заплакала. У женщины появилась другая страсть – работа.

«Поздняя любовь…», – горько шутила сама с собой Зинаида Прокопьевна. Все эти годы она боролась за чужое счастье, изведать которое самой не пришлось. Почти каждый день она держала в своих уже не молодых руках крохотные созданьица, и она гордилась, чтобы, там не сплетничали про нее, что именно ее руки, первыми приняли маленьких человечков в этом мире.

Женщине, любившей самой до отречения, были не понятны опасения Анны. «Настоящая любовь», – считала она, – «Победит все!».

Сухонький кулачок ее заерзал по карману давно вышедшего из моды, но все еще аккуратного пальто, когда около приемной врач заметила большую фигуру.

Золотистые волосы, выбившиеся из-под сдвинутой на бок шапки, сразу выдавали ожидавшего – муж Анны. Женщине, почему-то вспомнилась история с тюльпанами. С первого взгляда было видно, супруг ее пациентки меньше всего походил на чувствительную натуру.

Зинаида Прокопьевна была уверена: «Этот человек любит Анну. Иначе, как можно объяснить сантименты с цветами? И как, после всего она, Анна, может не доверять ему?», – размышляла сама с собой, Зинаида Прокопьевна и одновременно злилась на неграмотность своих подчиненных. Доктор точно знала: в произошедшем, не было ничьей вины, но виноватой, как всегда считала себя.

«Ах, Господи, может, все из-за этих дурацких цветов?», – злилась на себя докторша, – «Или из-за того, что не сумела выполнить просьбу Анны…».

– Здравствуйте! – разом разогнала она свои навязчивые мысли, – Если не ошибаюсь, Крушинин Василий Ильич?

– Да, – растерялся Василий. Эту по-старомодному интеллигентную старуху он видел впервые.

– Меня зовут Зинаида Прокопьевна. Я врач вашей жены.

– Да, да, конечно, – спохватился Василий, – Как она? Мне сказали, вы хотели поговорить…

– У нас получилось уличное знакомство, однако разговор предстоит серьезный, поэтому я попрошу вас пройти вместе со мной.

Василий насторожился и молча, зашагал за докторшей, готовясь услышать что-то не хорошее.

Она привела его в маленькую комнатку. Такую маленькую, что разместиться его могучему телу было почти негде. Он прижался к полуразрушенному бумагами шкафу.

Врач отлучилась ненадолго и появилась вновь, уже в халате, строгая, совсем не похожая на ту уличную дореволюционную старушку. Белая и какая-то прохладная, она будто бы принесла с собой снова зиму.

– Ну, что ж, – сказала она, – Разговор у нас с вами будет не из легких…, – голос у Зинаиды Прокопьевны был сильным и повелительным.

«Прямо хозяйка медной горы», – подумал Василий.

– Так, что же все-таки произошло? – не выдержал мужчина и не узнал собственного голоса, который показался ему серым и невзрачным. Он шумно сглотнул слюну, выдавая одолевавшее его волнение.

– Всю свою жизнь, – начала доктор, – Я посвятила работе. И, как у всех, каждый день приносил мне свои радости и огорчения. Сколько счастливых глаз я видела в этих стенах! Но признаюсь вам откровенно, я не запомнила их. Однако, до сих пор, поверьте в искренность моих слов, Василий Ильич, – врач глянула на него сквозь стекла очков, маленькими острыми глазками, – Мне не забыть лица отчаявшихся, подавленных горем людей…, – она умолкла на мгновение, и в это мгновение, Василий понял, что случилось что-то страшное и не поправимое. – Я помню их всех, – продолжила Зинаида Прокопьевна, – И вовсе не потому, что их было не много. Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Людское горе не безразлично мне, для меня – это тоже трагедия, потому, что я оказалась бессильна помочь им…, – врач опустила глаза, – И вам тоже…

– Что с Анной? – заорал, как полоумный Василий, – Что с ней?! – вскочил он с места и задел какие-то бумаги. Несколько листков прокружились в воздухе и медленно осели на полу.

– С вашей женой уже все в порядке, – поспешила успокоить его врач, Но вот ребенок…, – она снова умолкла, – Ребенка спасти не удалось…. Я уверяю: мы сделали все возможное, – сказала Зинаида Прокопьевна.

Василий даже не мог предположить, до конца поверить в происходящее. Он, как рыба хватанул ртом воздух и, только, это, казалось, спасло его.

– Но…, – подался мужчина вперед, – Должно быть здесь ошибка, мне сказали, что у меня родился сын. Еще недавно…

Врач перебила его.

– Мальчик прожил пять суток. Мы надеялись…, – попыталась объяснить она, – Но ребенок оказался слишком слаб. Врожденная патология не давала почти никаких шансов. К тому же, роды протекали тяжело. У вашей жены лишь недавно нормализовалась температура, – Зинаида Прокопьевна осмелилась посмотреть на Василия, – Я повторяю: мы сделали все, что было в наших силах…

– Как же так! – закричал тот, – Но ведь мой сын погиб…

– Это большое горе, понимаю…, – вздохнула докторша, – Но все могло быть гораздо хуже.

Ничего не понимающий Василий, ошарашено уставился на белый призрак в очках.

– Известие о смерти ребенка для вашей жены, чуть не обернулось новой трагедией, – добивала остатки его самообладания врач, – Если бы наша акушерка не успела вовремя, Анна выпрыгнула бы от отчаяния из окна. В моей практике такие случаи не встречались раньше, но в акушерстве есть такой термин, как «послеродовый психоз»…

– Что? – грубо перебил ее Василий. Он начал задыхаться в этой тесной душной комнатенке, – Да, что у вас тут творится?! – заорал он во всю мощь своего горла, – И тогда бы, – сверкнул мужчина красными от горя и слез глазами, – Вы тоже бы мне доложили, что сделали все возможное?!

Самое странное, что, несмотря на страшную вероятность потерять Анну, он совсем забыл о жене в эти роковые минуты, когда услышал, что мечта его жизни, долгожданный наследник, сын умер…. Через какую пропасть перешагнула она, Анна?!

Судьба нанесла неожиданный удар по самому больному ранимому участку его души. Василий уронил свою рыжую кудлатую голову между колен и зарыдал, как дитя:

– Я даже не видел его ни разу…

Зинаида Прокопьевна дотронулась до его плеча, такого могучего и крепкого, что на мгновение испугалась этой силы.

– Мне искренне жаль, – тихо произнесла женщина.

– Это вы, вы во всем виноваты! – стряхнул он ее руку. Обильные слезы потекли по его щекам.

– Можете ругать меня, кричать, если вам от этого легче, – согласилась докторша, – Но умоляю вас, Василий Ильич, будьте сдержаннее при жене. Пощадите ее чувства! Анна еще не до конца окрепла, – с какой-то излишней заботливостью попросила врач, – Видимо ребенок для нее был особенно желанным…

– А для меня разве нет?! – рассердился, вдруг, мужчина, – Почему вы все время говорите о ней?

Врач удивленно посмотрела на мужчину. Его слова оказались неожиданными.

– Ваша жена могла погибнуть! Неужели вам, до сих пор, не ясно? – возмущенно прозвенел голос Зинаиды Прокопьевны, – Поэтому, я прошу, если вы действительно дорожите Анной, будьте терпимы к ее страданиям, даже, если для этого вам приодеться забыть о собственной боли…

Василий ее не слышал. Он устремил свои голубые глаза в безликую белую стену.

«В жизни, – подумал он, – Все уравновешенно, и столько счастья одному ему, видимо пришлось по какой-то глупой, ужасной ошибке. И, теперь, приходиться расплачиваться за все сразу, возвращать то, что ему не должно принадлежать…».

Чувство, что он потерял, не только, сына, но и жену преследовало его расстроенный несчастьем разум. Докторша, так заботилась о душевном покое жены, но ему все больше, казалось, что именно она, Анна, была виновата во всем случившемся, хотя и не представлял как. «Виновата и все», – грызла мужчину, будто червь яблоко, изнутри досада, оттого, что жизнь его надломилась, воздушные замки рассеялись, мечты никогда не сбудутся…. В один миг и навсегда.

Прикрыв заплаканные глаза ладонью, он встал и, пошатываясь, направился к двери.

– Я еще не все вам сказала, – остановила его врач.

– Что еще? – не отрывая рук от лица, с трудом выдавил из себя Василий.

Понимая всю важность продолжения разговора, Зинаида Прокопьевна собралась с духом.

– Видите ли, – волнуясь, начала она, – Возраст вашей жены…

Освободив лицо, мужчина, в который раз придавил врачиху взглядом.

– Я хотела сказать, просто, что возраст вашей жены уже не юный, – закашлялась та, что-то сжало ей горло, – Поймите правильно, в акушерстве есть свои понятия, – торопливо объяснила женщина, – В силу медицинских причин, возможности родить у Анны, к сожалению больше не будет…

Повисла долгая пауза. Зинаида Прокопьевна ждала реакции Василия, но мужчина молчал.

– Я считаю, вы должны об этом знать, – сказала она, – Так, как скоро вам предстоит принять важное решение.

Жилка на щеке Василия задергалась. Он напрасно пытался стряхнуть не существующую соринку. Слушать приговор о собственном уничтожении было ужасно.

– Теперь, все? – злобным шепотом спросил он, едва сдерживая нарастающую ярость.

Врач, вдруг, поняла, насколько Анна оказалась права: этот человек не пощадит никого и себя, в том числе, но в тоже время она осознавала, что иначе поступить не могла.

– Нет, не все, – стальным тоном произнесла Зинаида Прокопьевна, и в свою очередь спросила Василия, – Вы спешите? Я не задержу вас надолго, – она окинула мужчину взглядом снизу вверх, хотя была гораздо ниже ростом, словно княгиня холопа.

Василий невольно вздрогнул.