Великий Гэтсби. Роман

Пока конец фразы гас в космическом пространстве, Том лениво оглядывал невиданный по красоте интерьер.

Затем я услышал шаги на лестнице, и на мгновение толстенькая женская фигура загородила свет, тёкший из офисной двери. Женщина была, так сказать, средних лет, точнее ей было лет за тридцать, склонна к полноте, но несла свои цветущие телеса с таким чувственным достоинством, с каким управляются опытные полные женщины.

Её лицо, венчавшее синее в горошек крепдешиновое платье, не имело ни одной красивой, ни одной правильной черты, что компенсировалось шедшим от неё физически ощутимым, мощным потоком жизни, таким сильным, что, казалось, каждая её клеточка дышала весельем живой природы и цветения. Она неторопливо улыбнулась вошедшим, и пройдя мимо мужа, сразу двинулась к Тому, взяла его за руку, здороваясь и заглядывая ему в глаза. Облизнув губы и, как говорят, не повернув головы качан и чувств никаких не изведав, сказала муженьку, даже не глядя в его сторону:

– Стулья нельзя было принести? Людям даже присесть негде!

– О, разумеется, разумеется! – Вилсон суетливо метнулся к своему закутку и сразу слился с цементной окраской стен. Его костюм, который, вероятно не чистили со времён Адама, был так мощно припорошен известковым налётом, точно так же, как его причёска, что, замри он, выделить его на фоне стен было абсолютно невозможно. Как ни странно, на женщине, на мгновение замеревшей подле Тома, такого налёта было вовсе не заметно.

– Я хочу тебя видеть! – властно обратился Том, – Едем следующим поездом!

– Олл райт!

– Встреча внизу на перроне, у газетного киоска!

Она кивнула как раз в то мгновение, как в дверях показался Вилсон с двумя обшарпанными стульями.

Мы ждали её на дороге, чуть в стороне, вдали от чужих глаз.

Это было за несколько дней до Четвёртого Июля и коричневый от Солнца, тщедушный мальчишка-итальянец раскладывал сигнальные петарды вдоль железнодорожного полотна.

– Мрачная дырища, не так ли? – сказал Том, холодновато перемигиваясь с доктором Эклбергом.

– Полный мрак! Хуже нет!

– Вот ей и нужно иногда проветриться!

– А муж как? Ничего?

– Вилсон! Он пребывает в праведной уверенности, что она ездит в Нью-Йорк к своей сестре! Этот чурбан, похоже, не замечает, что пока ещё живёт на свете!

Итак, Том Бьюкенен вместе с нами отправился в Нью-Йорк, точнее, не совсем вместе, потому что Миссис Вилсон ради сохранения приличий всё же путешествовала в другом вагоне. Это было странной для наглости Тома уступкой аборигентской щепетильности тех жителей Вест-Эгга, которыее решили сегодня от тоски покататься на поезде.

Она переоделась и была в в платье из коричневого с белыми фигурами муслина, очень туго затянутого на её роскошных бёдрах, что стало особенно заметно, когда Том подавал ей руку при выходе из вагона на платформе Пенсильванского вокзала в Нью-Йорке

В киоске она тут же прикупила киножурнал и выпуск «Таун Тэттл». У передвижного аптарского прилавка она прикупила себе крем и маленькй флакончик духов. Поднявшись наверх, под навесом, у крутого въезда, пропустив четыре машины такси, она удовлетворилась пятым – новеньким авто лавандового цвета со светло-серой обшивкой внутри, который тут же вынес нас из подземного мрака на яркий Солнечный свет. Но не успели мы отъехать, как она, откинувшись на спинку сиденья, требовательно постучала в стекло шофёру.

– Я хочу точно такую же собачку! – уверенно сказала она, – Пусть у нас будет жить в квартирке маленький пёсик! Это так мило!

Мы дали задний ход и остановились прямо перед древним старцем, до боли похожим на Джона Д. Рокфеллера. На груди эрзац-Рокфеллера болталась корзина с десятком копошащихся щенков загадочной породы.

– Что за порода? – деловито спросила Миссис Вилсон, как только старикан доковылял до двери.

– Всякие, на все вкусы! Что вы хотите, мадам?

– Немецкую овчарку! Судя по всему у вас с этим не очень?

Старик непоределённым взглядом оглядел содержимое корзины и за шкирку вытащил оттуда барахтающегося щенка.

– Это совсем не немецкая овчарка! – сказал Том, – Это точно не овчарка!

– Да, пожалуй, не очень! – с нескрываемым огорчением согласился экс-рокфеллер, – Это скорее походит на эрделя! Он погладил гладку бобриковую шкурку пёсика, – Попробуйте, какая мягкая шкурка! Шерсть-то какая! Богато, я вам скажу! Здоровая, как бык! Вам точно не придётся лечить её от простуды!

– Любишка! – сказала с волнением миссис Вилсон, – Сколько вы хотите?

– За неё? За мою лучшую собачку?

Энтузиазм миссис Висон сразу вметнул цену почти до небес. Старик с трепетом и восхищением воззрился на копошащееся в его руках чудо.

– Этот пёсик обойдётся вам в десять долларов!

Эта человеческая тень явно происходила из рода Рокфеллеров.

Маленький эрдельтерьерчик несомненно имел в числе своих многочисленных предков одного эрдельтерьера, но не более. Его выдавали поразительно белые лапы. Он тут же оказался на коленях миссис Вилсон, которая тут же стала сюсюкать над ним и гладить его гладкую морозоустойчивую шубу.

– Скажите, это мальчик или девочка? – деликатно выясняла она.

– Эта собачка? Конечно, мальчик!

– Это сучка! – в сердцах сказал Том, – Вы думаете, я слепой? Держите деньжата! Купите на них ещё десяток таких же ублюдков!

Мы вырулили на Пятую Авеню, такую спокойную, мирную, воистине пасторальную улицу и в это воистину идиллическое воскресенье я ничуть не был бы удивлён, если бы из-за угла не выскочило бы целое стадо белых, блеющих библейских овечек.

– Остановите здесь! – сказал я, – Настал момент покинуть вас!

– Нет, ни в коем случае! – живо откликнулся Том, – Марта обидится, если ты не похвалишь её апартаменты! Как думаешь, Миртл?

– Не покидайте нас! – просительно воззвала миссис Вилсон, – Я звякну Кэтрин! Кэт – моя сестра, красавица, спортсменка, пионерка – все знатоки согласны с этим!

– Я бы рад, но…

Мы двинулись дальше, миновали Парк и выскочили к Западной Сотой. Вся сто Пятьдесят Восьмая была заставлена одинаковыми под кальку многоквартирными домами. Всё это было похоже на аккуратно разрезанный большой пирог. У одного такого ломтя мы и остановились. Подняв голову и гордо поводя по сторонам с видом королевы, на минуту возвратившуюся на улицу детства, миссис Вилсон выхватили щенка вместе с остальными покупками и величественно неспешно проследовала в дом.

– Может, позвонить Мак-Ки? Пусть они тоже заглянут? – обсуждала она сама с собой, пока мы поднимались в лифте, – Как мне не забыть позвать сестрёнку?

Аппартаменты, если это возможно было назвать так, располагались под самой крышей, тут была крошечная гостиная, крошечная столовая, и ещё более крошечная ванная. Крошечная гостиная была вся заставлена чересчур для неё громоздкой мебелью, обитой гобеленом, так что невозможно было сделать и шагу, чтобы не уткнуться в троицу прелестниц, раскачивающихся на качелях Версальского парка. Впрочем, стены были абсолютно голые, если не считать сильно увеличенной фотографии, на которой, по видимому, была изображена пушистая курица на туманной, изрезанной трещинами скале. Если была возможность отойти на большую дистанцию, курица вовсе не гляделась курицей, а была похожа на шляпу, под которой морщинилось древнее старушечье лицо с пухлыми яблочными щёчками. На столе грудой валялись старые номера «Таун Тэттл», а поверх них субтильный томик «Симона, Называемого Петром». Завершали картину несколько таблоидов, питающихся самой нечистоплотной скандальной хроникой. Войдя в гостиную, миссис Вилсон тут же увлеклась щенком. Мальчик -лифтёр, выслушав её нотации, с великой неохотой отправился на добычу ящика с соломой и молоком для собачки. Вернувшись назад, он по собственному почину доставил ещё и банку твёрдых, как железо, собачьих галет – одна из них потом до ночи кисла в блюдечке с молоком. Пока все хлопотали вокруг, Том сразу же полез в секретер и вытащил оттуда бутылку виски.

За всю жизнь мне пришлось наклюкаться в умат только два раза. Этот был вторым. Поэтому, сразу скажу, всё происходившее тогда я воспринимал сквозь мутную пелену, хотя до восьми часов в окна врывалось яркое Солнце.

Миссис Вилсон, сразу уютно устроившись на коленях Тома, всё время звонила кому-то, а когда выяснилось, что курева нет, мне не оставалось ничего, как отправиться за сигаретами. Вернувшись, я застал пустую гостиную, и скромно усевшись в углу и принялся за чтение «Симона, Прозываемого Петром» – и не мог понять, то ли это была несусветная чушь, то ли от выпитого виски я ни черта не соображал, но слова так и не склеивались в моей голове во что-то путное. Не читайте, друзья мои, так называемых «священных» книг!

Спустя какое-то время Том и Миртл (мы уже с миссис Вильмон запросто кликали друг друга по имени) возвратились в гостиную, а немного погодя заявились гости.

Что касается Кэтрин, сестры хозяйки, то ей оказалась видавшая виды девица, довольно стройная, лет за тридцать, с лицом, забеленным, как у клоуна в цирке и копной ярко-рыжих, коротко стриженых волос. Она выщипала все брови до волосинки и навела их поверх под более, как ей казалось, впечатляющим углом, но это дерзновенное поветрие подправлять Природу сыграло с ней не лучшую шутку и сделало её черты странно расплывчатыми и как бы притянутыми за уши.

Стоило ей двинуться, как множество разных кармических колец и браслетов, скользивших на её руках, начинало позвякивать, как куча коровьих колокольчиков.

Она заскочила в комнату с таким хозяйским видом и так властно оглядела мебель в гостиной, что мне поневоле пришло в голову, что она постоянно живёт здесь. Но едва я осмелился спросить её об этом, как она делано-громко расхохоталась, гротескно повторила мой вопрос и одновременно разъяснила, что вдвоём с подругой снимает номер в отеле.

Мистер Мак-Ки оказался маленьким женоподобным человечком с палевым увядшим личиком. По всей видимости, всего минуту назад он брился и ввиду крайней спешки не успел стереть импозантный клок мыльной пены со щеки. Он был жутко респектабелен и надолго задерживался возле каждого, чинно пожимая руки, заглядывая в глаза и раскланиваясь в уверениях. Из его сентенций я уразумел только то, что он как-то граничит «с миром искусства», хотя потом мне стало известно, что он обыкновенный фотограф, и грандиозный портрет старушки-курицы, матери миссис Вилсон, чьё астральное тело благодаря этому теперь постоянно парило под потолком – его рук дело. Он появился с женой на прицепе – слегка томной, довольно красивой мегерой, сразу заполнившей пространство своим пронзительным визгом. Она первым делом поставила меня в известность, что за всю их счастливую совместную жизнь он сфотографировал её не менее ста двадцати семи раз.

Миссис Вильсон к тому времени успела переодеться ещё раз, и теперь на ней было очень помпезное платье из шифона кремового цвета, которое довольно противно шелестело при каждом её перемещении по комнате. Впрочем, с переменой платья, её облик так трансформировался, что мне стоило только удивляться. Теперь это была совсем другая женщина, чем так, какая гладила щенка в машине. Та, буквально брызгавшая изливавшейся из неё кипучей жизненной энергией, вдруг обратилась в сгусток какой-то плохо сформулированной и пропечённой полусветской спеси. Её смех, ужимки, разговоры с каждой минутой становились всё более жеманными, искусственными, и скоро и так довольно стеснённая гостиная вовсе перестала вмещать её распрямившейся, как пружина, сущности, так что в конце концов мне стало казаться, что на скрипучем, гремящем шарнирами и суставами стержне, в дымном, душном пространстве, вооружённая ступой и метлой, с диким ускорением вертится какая-то разнузданная Шекспировская ведьма.

– Моя дорогуша! – обращалась она к сестре неестесственно высоким, дребезжащим голосом, – Вся эта жульническая публика только и делает, что норовит тебя обмишулить! На прошлой неделе у меня тут была педикюрша, ты бы видела её счёт! Если бы она удаляла у меня аппендицит, он был бы много меньше!

– Как её зовут, не припомните? – спосила миссис Мак-Ки.

– Миссис Эберхардс! Она ходит по домам и приводит чужие ноги в порядок!

– Как мне нравится ваше платье! – отметила миссис Мак-Ки, – Какая прелесть!

Миссис Вилсон, презрительно передёрнувшись, сразу отринула комплимент:

– Старьё несусветное! – изревла она одной стороной рта, – Я его ещё иногда терплю, но только тогда, когда мне всё равно, как я выгляжу!

– Нет-нет, вы как хотите, а оно вам очень к лицу! – не желая уступать, трещала миссис Мак-Ки, – Случись Честеру снять вас в такой позе, получилось бы нечто!

Мы в полном молчании взирали на миссис Вилсон, в то время как она откидывала со лба выбившуюся прядь и одаривала нас ослепительной улыбкой.

Мистер Мак-Ки с преувеличенным вниманием взирал на неё, потом сделал шаг навстречу, протянул руку, как будто примериваясь, убрал, а потом снова протянул.

– Нужно только дать другое освещение! – сказал наконец он, потом, помолчав, добавил, – Здесь главное – лепка лица и моделинг! Мне пришлось бы потрудиться, чтобы вся масса волос вошла к кадр!

– А я не стала бы нипочём менять тут освещение! – закричала миссис Мак-Ки, – По-моему, как ни крути, тут как раз…

– Ш-шш! – попытался одёрнуть её муж, и нам снова пришлось вернуться к прошлому объекту, но тут Том Бьюкенен очнулся от забвения и поднялся.

– Почтенные молодожёны! – сказал он, – Вам бы лучше выпить чего-нибудь! Миртл! В содовой лёд кончился, добавь! А то у тебя как бы все тут не заснули!

– Я сказала мальчишке насчёт льда! – брови Миртл, демонстрируя крайнее возмущение нерадивости разных плебеев, приподнялись, – Вот людишки! Ходи тут за ними следом всё время!

Она посмотрела на меня и вдруг расхохоталась. Без видимой причины. Потом подхватила щенка, нежно чмокнула его в мордочку и выскочила на кухню с таким видом, как будто там выстроилась дюжина поваров с кочерёжками на плечах.

– У меня классные штуки выходили на Лонг-Айленде! – не без апломба выразился вдруг мистер Мак-Ки. У него был один-единственный недостаток, который искупал все его неизвестные достоинства – он не умел вовремя вступать в разговор.

Том с недоумением посмотрел на него и захлопал глазами. Так лев начинает хлопать глазами, узрев под носом вонючего скунса.

– Две вещицы до сих пор висят у нас дома!

– Две что? – недоумённо вставил Том.

– Два этюдика! Один назван мною «Мыс Монтон. Чайки», другой – «Мыс Монтон. Море».

– Когда выпьешь, всегда хочется на море!

Сестра Кэтрин уселась рядом со мной на диване.

– А вы тоже живёте на Лонг-Айленде? – живо осведомилась она.

– Я живу в Вест-Эгге!

– Вы шутите! Неужто? Я за какой-то надобностью была там месяц назад. У некоего человечка по имени Гэтсби. Вы случаем не знаете его? Интересная личность!

– Он живёт в соседнем доме! Дверь в дверь!

– Знаете, тут болтают, что он приходится не то племянником, не то двоюродным братом кайзера Вильгельма! Вот откуда у него такие деньжищи!

Обмен донельзя увлекательными сообщениями был прерван миссис Мак-Ки, которая внезапно указала пальцем на Кэтрин и воскликнула:

– Честер, я думаю, у тебя и с ней что-нибудь получилось бы!

Но мистер Мак-Ки на этот выпад никак не отреагировал и снова обратился к Тому:

– Если бы мне представился шанс, я бы с удовольствием поработал на Лонг-Айленде! Только бы за что-нибудь зацепиться, а там бы всё само собой пошло-поехало!

– Попросите Миртл! – заржал Том, провожая взглядом миссис Вилсон, которая бережно несла поднос, – У неё классно выходят рекомендательные письма! Миртл, поможешь написать?

– Что за письмо? – озадаченно вопросила она, – Кого кому рекомендовать?

– Рекомендательное письмо твоему мужу, с тем, чтобы он позволил мистеру Мак-Ки сделать с него несколько милых, живеньких этюдиков! – рот у Тома тут задвигался почти отдельно от его лица, он зашевелил губами, что-то как будто пережёвывая жвачку, – «Джордж Б. Вилмон. У газгольдера в шляпе с подзорной трубой», «Джордж Б. Вилсон. В гараже с ржавым гаечным ключом»! Или что-то в таком духе!

Кэтрин заскользила как можно ближе ко мне и тут же зашептала мне в ухо:

– Всем им ненавистны их мужья и жёны! Миртл – муж, Тому – жена!

– Неужто?

– Не! На! Ви! Ст! Ны! – она сначала повернула голову на Миртл, потом на Тома, – Честное слово, не могу понять, как можно жить с тем, кто тебе не-на-ви-стен! Развелись бы и те, и другие, и переженились бы снова! На их месте я бы поступила именно так!

– Ей, что, Вилсон совсем не мил? Вилсон был жене не мил! Вилсон слился! Вилсон слил! Так как?

Тут же, как только был услышан мой вопрос, прозвучал мгновенный ответ Миртл, она выдала целую струю свежего, сочного, сверхциничного мата.

– Сами видите! – почти восторженно заорала Кэтрин и мгновенно перешла на нежный шёпот, – Тут вся фишка в его жене! Она католичка, а у католичек нет понятия развода! Они сосут кровь до конца!

Дэйзи никогда не была католичкой, и таланту, ладности и хитроумию этой лжи можно было только бесконечно дивиться и завидовать.

– Когда они наконец надумают пожениться, – продолжила Кэтрин, – они отправятся на Запад, в какую-нибудь глухомань и отсидятся там, пока не стихнет вся эта заваруха!

– Мне больше импонирует Европа!

– О, так вы предпочитаете Европу? – громко продекламировала Кэт, – А я только что возвратилась из Монте-Карло!

– О, как!

– В прошлом году! Я ездила туда с одной девчонкой!

– Долго тусили?

– Нет, одна нога здесь, другая – там! Съездили и тут же вернулись! Возвращались через Марсель! У нас было больше тысячи двухсот долларов, когда мы начинали, но за два дня в частных игорных залах нас обокрали подчистую! Как мы добирались домой, страшно вспомнить! Боже мой, как я ненавижу этот мерзкий город!

Позднее небо в окне на миг засветилось медовой лазурью Средиземноморья – но визгливый голос миссис Мак-Ки тут же вернул всех в тесноту гостиной.

– Я тоже чуть не вляпалась в такую же грязь! – начала она широкое вещание, – Чуть было не вляпалась в замужество с одним маленьким клоуном, который до этого несколько лет таскался за мной, как хвост за черепахой. Я знала, с самого начала знала, что он мизинца моего не стоит, но терпела до времени! Сама знала, и все вокруг говорили: «Люсиль! Он тебя не стоит! Он тебя не стоит! Что ты делаешь?» но, если бы не Честер, он бы всё равно рано или поздно уломал меня!

– Да, это как у львов в пустыне – самка бегает, бегает ото льва, а потом чует, что не может сладить с его упорством – раз, и всё!

– Да вы слушайте! – сказала Миртл Вилсон, как неваляшка, качая головой в разные стороны, – В конце концов вы ведь не вышли за него замуж?

– Разумеется, не вышла!

– Ну, так вот, а я вышла! – сказала Миртл Вилсон многозначительно морщась.

– А зачем вышла, Миртл? – с петушиным задором бросилась в бой Кэтрин, – Зачем? Тебя ведь никто не насиловал, не так ли?

Миртл долго не могла ничего ответить. Не потому, что её всё время насиловали, об этом можно было только мечтать, а просто этот разговор на таких нотах был слегка оскорбителен для неё. Наконец достойная по её мнению мотивация была обнаружена.

– Я вышла за него замуж, потому что надеялась, что он джентльмен! – наконец разразилась она, – Я надеялась, что передо мной воспитанный человек, а оказалось, он мне в подмётки не гож!

– Ты уже забыла, как по нему с ума сходила? Страшно было смотреть! – иронически заметила Кэтрин.

– Я сходила с ума по нему? – в голос заорала Миртл, выходя из себя, – Это кто надумал такое? Я по нём с ума сходила не больше, чем вот по этому типу!

При этом она яростно ткнула в меня пальцем, и как мне показалось, все уставились на меня с немым укором, как на самое подплинтуссное существо в компании. Я, как мог, старался показать своим видом, что даже и не мечтал претендовать на столь высокие чувства.

– Только раз я спятила с ума по-настоящему – когда выскочила за него замуж! Тут на меня словно затмение накатило! Но знать бы вам, как быстро до меня дошло, что я ошиблась! Он, как повелось, одолжил у какого-то своего собутыльника костюм, чтобы идти в нём на свадьбу! Прошло несколько дней, его как раз не было дома, приходит его приятель и, нате вам, требует вернуть ему костюм! «Ах, вот как! – говорю ему я, – вот как! Так, значит, это не его костюм, а ваш? Я первый раз про такое слышу!» Но я поняла, что этот человек не врёт и отдала ему костюм, а потом кинулась на кровать и до самой ночи ревела, как сумасшедшая!

– Она на самом деле должна уйти от него! – прямо в ухо зашептала мне Кэтрин, – Одиннадцать лет они так и живут в этом притоне над гаражом! Одиннадцать лет! До того, как она встретила Тома, у неё даже ни одной подружке неоткуда было взяться!

Бутылка виски – вторая за вечер – заходила по рукам, исключая Кэтрин, которой всё это было совершенно неинтересно, и которая оправдывалась, что ей весело «и так».

Том вызвал по телефону швейцара и заказал ему какие-то супер-разрекламированные сэндвичи, которые якобы могут заменить полноценный ужин. Я рвался уйти, мне хотелось побродить пешком по парку в мягком вечернем полумраке, но каждый раз меня втягивали в очередной яростный, доходивший до визга и крика, спор, в ходе которого я всегда оказывался словно канатами притянутым к креслу. Смутные мысли мелькали в моей голове. Вполне возможно, когда тут идёт оголтелый спор, внизу проходит какой-нибудь случайный прохожий, и привлечённый неясными звуками, начинает засматриваться вверх, на жёлтые квадраты наших окон, задаваясь вопросом, какие сакральные тайны хранят эти жёлтые сверкающие квадраты? И порой передо мной являлся лик этого прохожего, его поднятая голова, кадык и лицо ушедшего в себя человека. Я был здесь наверху, но одновременно я был и там, внизу, привлечённый, завороженный, и в то же время запуганный немыслимым, грозным разнообразием жизненных проявлений мира.

Миртл придвинула ко мне кресло и села рядом, и с её тёплым дыханием на меня стала изливаться сага о её первом свидании с Томом.

– Я сидела на одном из сидений у самого входа. Эти сиденья не очень престижные, и их занимают в самую последнюю очередь. Я ехала к своей сестре в Нью-Йорк с намереньем остаться у неё на ночь. Том был настоящий красавчик, в новом фраке, в сверкающих лаковых туфлях, короче, от него невозможно было отвести взгляда, но взгляд мне так или иначе приходилось отводить, как только я встречалась с ним взглядом, я сразу переводила взор на рекламный плакат над его головой. И вот мы стали покидать вагон. В толпе он так прижимался своей крахмальной грудью к моему плечу, что я вынуждена предупредить его, что позову полицейского, если он не прекратит свои шашни, да он, конечно, пропустил это мимо ушей. Я как будто перестала быть собой, и когда он подсаживал меня на машину, я уже не понимала, куда я сажусь, в такси или в метро. И в голове у меня горела только одна мысль: «Только раз ведь живём, всего раз!»

Закончив свой рассказ, она расхохоталась громким деланым смехом и внимательно посмотрела на миссис Мак-Ки.

– Дорогуша моя! – закричала она, – Стоит мне прекратить носить это платье, я сразу подарю его вам! Я иду покупать другое завтра! Ждать осталось недолго! Мне надо составить список дел, которые предстоит сделать завтра! Массаж, макияж, ошейник для пёсика, потом купить такую чудную пепельницу с пружиной, как она мне нравится, и наконец чёрный шёлковый венок с такими вот цветами на могилку мамы, которые не вянут всё лето. Надо бы записать всё это, а то я наверняка что-нибудь забуду, и потом буду мучиться!

Было девять часов, и время летело, как бешеное. Только я снова посмотрел на циферблат, как удивился – было уже десять. Мистер Мак-Ки дремал в кресле, широко раздвинув ноги и водрузив кулаки на колени, как какая-то важная шишка, принимающая позу перед объективом паппарацци. Я вынул свой носовой платок и жалостливо вытер с его щеки клок пены, который не давал мне успокоиться весь вечер.

Маленькая собачка сидела на столе, моргая подслеповатыми глазками в крутом сигарном дыму, и по временам начинал еле слышно скулить.

Появлялись какие-то левые люди, потом они исчезали, спорили, куда им отправиться для продолжения банкета, теряли кого-то, начинали искать, и наконец находили за своей спиной. Близ полуночи я услышал вдруг громкие голоса Тома и миссис Вилсон, набычившись, они стояли друг перед другом и в запальчивом задоре, перебивая друг друга, вели спор, имеет ли миссис Вилсон право произносить имя Дэйзи.

– Дэйзи! Дэйзи! Дэйзи! – упорно выкрикивала миссис Вильсон, как будто попавшая в школу непослушания, – Сколько захочу, столько и буду твердить: «Дэйзи! Дэйзи! Дэй…!»

Последовало мгновенное, короткое и практически незаметное идеальное по траектории движение Тома и крытой ладонью он разбил ей нос.

Началась эра окровавленных полотенец и салфеток, столпотворения на полу ванной, дикие взвизги женщин и звериный, надсадный и непрекращающийся крик боли, который не заглушался остальными звуками. Под этот музыкальный аккомпанимент мистер Мак-Ки очухался ото сна, и в неком, как казалось, оцепенении, затрусил к двери. На полпути он оглянулся и несколько секунд, как истинный эстет, обозревал общую картину битвы – опрокинутые стулья, сдвинутая с мест мебель, суетящиеся среди этого бедлама его жена и Кэтрин, едва ли понимающие, что теперь важнее – утешать или обвинять, хватающиеся за всё подряд и всё подряд испускающие из рук, пытающиеся оказать посильную помощь и не знающие, что делать, когда на диване, прикрывая широкими страницами «Таун Тэттла» лежит окровавленная жертва, загораживая от зрителей улыбки счастливых девушек Версаля. Затем замерший мистер Мак-Ки встрепенулся и шустро побежал к двери. Воспользовавшись моментом, я бросился вслед за ним.