Все не вечно. День определен…
Только вот она какая штука —
Память – это сложная наука.
Миг любви запомнить нам дано…
Затянулось здесь мое кино.
Скоро утро – мультики – для внука.
В безмятежности апреля…
В безмятежности апреля
Притаился солнца след.
– Ты словам, как прежде, веришь?
– Спросишь. Я отвечу: – Нет.
Жаль, что нежность все короче,
День присутствием согрет.
– Ты меня отпустишь к ночи?
– Спросишь. Я отвечу: – Нет.
Ветви ветер обнимают…
Не удержат. Что за бред?
– Все ли мы весне отдали?
– Спросишь. Я отвечу: – Нет.
За кудряшками черешни
Жди меня, мой ясный свет…
– Ты вернешься, друг нездешний?
– Я спрошу. Ответишь: – Нет.
Руки
Когда на небе показалась величавая Луна, круглая, яркая, одиноко висящая над пустынной завьюженной улицей, я вышла из дома и пошла прочь, куда глаза глядели. Не потому, что одиночество гнало, а потому, что именно сегодня я должна была понять – почему я поступила в тот далекий февральский день именно так, и никак иначе. В кармане куртки я нащупала то самое письмо, которое я имела неосторожность отправить тебе. Письмо, которое поставило точку в наших дружеских разговорах, ставших слишком важными и открытыми. Письмо, ответа на которое я не ждала, но ждала поддержки и понимания, а получила черную дыру в голове.
Я дошла до небольшого тихого парка и, расчистив заснеженную лавочку, уселась под фонарем. Если поднять глаза и посмотреть вверх, то фонарь и луна близнецами сидели рядом на черном небе.
– Ну, что ж, – подумала я. – Втроем не так страшно. Узнать себя.
«Как здорово, что ты вернулся, Карслон! Мне тебя очень не хватало. У меня сейчас нет ни одного человека кроме тебя, с которым можно было бы поговорить по душам. Чтобы поняли и не осудили, не натоптали…
Можно и я, как и ты, буду писать без знаков препинания? Хотя, вряд ли получится, говорят, что это в крови – чувствование родного языка – либо есть, либо нет. Третьего не дано. И все-таки, я спешу писать. Спешу, чтобы не растерялось то, что ты должен знать или, если не готов, можешь не читать дальше…
Так холодно и одиноко здесь, если бы ты знал! Нет, боже упаси, чтобы ты это знал!
Думала, что заживает, оказывается – нет и когда заживет, – не знаю. Глупо говорить такие банальные вещи, и вообще все теперь так глупо, что, кажется, собака была бы рядом, наверное, большая с такими, знаешь, огромными добрыми глазами, ей бы рассказала, она бы поняла, потому что ей от природы заложено умение выть.
И ты поймешь, я знаю, простишь ли меня – другой вопрос. Думаю, я определю это по твоему настроению, когда ты дочитаешь до конца.
Знаешь, завела огород-сад. Долго заставляла себя выйти в сад – выходила и выла, и всегда убегала обратно. Потому что – вот виноград, что мы вместе сажали, а Он его любовно все время подвязывал, ждали, когда завяжется ягодка… Вот беседка, рядом с которой мы так любили сидеть с бокалом красного или белого, жарили шашлыки Его любимые из баранины сочной, молодой, Он всегда сам выбирал мясо – знал в нем толк. Жарили еще так, чтобы обязательно рядом с шампурами мяса помещались шампура с помидорами. Тогда на готовые шашлыки можно было выложить ароматные помидоры, с загорелой кожицей, сок бежит по шкурке и питает горячие кусочки баранины.
А потом, когда и деда не стало, загрустила и мама, которая с ним жила. Говорит, вот был бы огородик, я бы ухаживала. Приболела, совсем расклеилась. Ну как ей помочь? Ляпнулось – приходи, наведем порядок в саду, будем поливать. А она ухватилась, как за соломинку. Знаешь, до этого два-три года совсем ничего не сажали, не пололось мне, не убиралось. Беда-болезнь и все вытекающие, ну, ты знаешь нашу историю…
Думала – ненавижу. Наверное, какое-то время так и было. Но есть что-то сильнее ненависти. Пусть люди называют это как хотят. Я говорю, что это свет любви, тоненькая ниточка, которая связывает двух по судьбе. И каждый должен доиграть свою роль до конца. Непременно до конца, сквозь любые беды и преграды, даже предательства, боль, сквозь все. И до конца, понимаешь, Карлсон, до самого конца, который все-таки уносит любимых далеко и так вдруг, что вроде бы и знал, что это случится, но неожиданная она, падлюка-смерть. Всегда неожиданна, даже когда ее ждешь, как спасение!
Знаешь, последние полгода Он был таким добрым, как тогда в нашей молодости, когда все только начиналось. Потому и прощание стало, наверное, еще страшнее. Жизнь Его сделала грубым, резким, жестоким. Не всякий может справиться с бегством от Родины… я оказалась сильнее, и это грустно.
Мы последние полгода всегда держались за руки. Ему было очень плохо, он ТАК «просил» меня о помощи, я понимала. Ждал меня с работы, как ребенок в детском саду, выглядывая в окно, – почти не мог выходить на улицу. Каждый шаг давался ему с трудом, каждое движение – задыхался до рвоты – кашель сердечный. Купала Его, как младенца, мыла ноги. Даже умываться было Ему уже сложно. Я была Его руками, ногами, чувствами, я рассказывала Ему о том, что случилось за день, а Он очень внимательно слушал. И украдкой плакал – знал, что уходит. Это невыносимо – видеть, как когда-то здоровый крепкий мужик, который ударом заваливал быка… тихо, беззвучно плачет одними глазами. А ночами, когда было совсем невыносимо, мы тоже держались за руки, всегда каждую ночь. Он молился, прося прощения вслух шепотом у Господа нашего, за то, что обижал меня, а я пыталась в темноте не смотреть на это, но не могла не слушать, не видеть. Это было невыносимо больно…
И уходил Он, держа меня за руку, и смотрел мне в глаза до самой последней своей минуты, я видела смерть его взглядом, Его руками чувствовала ее прикосновение, Его ушами слышала, как она накрывает Его своим дыханием холодным, ужасным дыханием. И ничего невозможно было изменить. До сих пор, вспоминая, ощущаю этот дикий животный леденящий ужас в животе, от которого подкатывает тошнота.
Сейчас пишу тебе, а Он стоит сзади и держит меня за плечи. Он всегда рядом. Вышла в сад полить розы, нарциссы, флоксы, ромашки наши любимые. Повернулась, а за спиной распустились те цветы, семена которых он мне привозил из Ростова много лет назад, да такие большие, как никогда не были такими высокими! мне по пояс – колокольчики синие, сиреневые, белые. Я к ним подошла, обняла. Что им сказать?, что Ему сказать – это все Он. Он теперь земля, которая дарит мне эти цветы. А до могилки так далеко идти. А дальше налилась соком наша черешня, которую Он сажал. Ветками гладит меня по щеке. А что я ей, черешне скажу, что я Ему скажу? Вою, вою так часто, что устала замазывать опухшие глаза утром – на работу. Вою дома вечерами, когда одна, конечно, сын не должен видеть. Вою ночью, когда до утра заснуть невозможно, протягиваю руку – «где Ты?!», а Его нет и никогда уже не будет…
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
