Босоногие смыслы. Стихи

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

Далекое и близкое в поэзии Риты Одиноковой

Стихи Риты Одиноковой как бы прорастали сквозь самих себя в течение последних полутора десятка лет. Склонность автора к дневниковым записям изначально сужала событие, которое то или иное стихотворение отражало или, лучше сказать, воплощало. Получалась картинка частной жизни с жестом в сторону общечеловеческого, но чаще – просто женского. И вот это последнее с годами удивительным образом вывело ее поэзию на какую-то новую линию созерцания и разговора, на какую-то иную высоту, с которой видно многое, понятно то, что доступно не каждому человеку. Послушные слова обрели способность обозначать далекое и близкое, великое и совсем малое. Такое свойство соединять бытие с привычными предметами быта встречается у выдающихся поэтов как нечто, изначально присущее их таланту.

Строки Риты Одиноковой подобное качество «набирали» последовательно, от года к году, от одного этапа ее реальной жизни к другому. Ум стал строже, душа сильнее, а зрение научилось легко менять фокус, приближая едва уловимое и помещая крупное в единственно возможную точку в просторной и прозрачной картине мира.

Не кукуй мне кукушка, не стану тужить,

Здесь считать не положено близким.

В дождь на кладбище небо так низко,

И пронзительно хочется жить.

Жизнь, кукушка – не выжжена, не сочтена.

Не растрачу на чушь и привычки.

Если время придёт переклички,

Назову всех родных имена.

<…>

Не кукуй мне кукушка! Не спеши. Не спеши!

Не сбегу я от тучи чернильной.

Слезы здесь разрешаются сильным

В очищенье уставшей души.

Главная тема ее стихотворений – любовь и семья, причем страсть, порой прорывающая ткань сдержанного лирического повествования, оказывается только фундаментом для соединенных душ, которые могут построить общий дом. Эта связь любовного томления и сердечной тоски с узами семьи и домашним очагом есть отчетливая печать не только женского характера поэтессы, но и ее душевного склада.

У Одиноковой исключительно редки строки, в которых взрыв чувств отодвигает все иные знаки мироустройства. У нее не найти пресловутой «цыганщины», которая так часто поглощает в женской поэзии ум и достоинство, верность вчерашнему признанию и готовность увидеть завтрашний день в чистоте и взаимном доверии.

Жить хотелось проще и понятней:

Борщ, котлеты, дом, работа, дом.

Жить хотелось проще. Но, приятней

Ей жилось с тетрадкой и огнём.

И повсюду чудились ей тени

От игры сгорающих стихов.

То ли быт был увеличен ленью,

То ли дел не видно из-за слов?

Ей казалось – выстоят кастрюли,

Не сдадут горячих рубежей,

Ведь живут же женщины-чистюли

В правильном согласии вещей.

Как-то совмещают незаметно

Фильм, пельмени, книжицу, кровать,

Чтобы чувства были не раздеты,

Чтоб осилить – «ждать» и «догонять».

Только не вязались воедино

Ни пути, ни авто-поезда.

На стене ожившая картина

Всё звала – сюда, сюда, сюда…

Предрассветно занималась алость

Над парящей матушкой-рекой,

Сколько звёзд там утопить пытались,

Да вот не сумели ни одной.

Там, едва на грани, между паром

И нетканой синевой разлук,

Счастье утром раздавали даром

В жилистые тени женских рук…

Жить хотелось проще и понятней:

Улица, декабрь, дорога, дом.

Жить хотелось проще. Но, приятней

Ей жилось с тетрадкой и огнём.

Медленно, будто привыкая к горечи земного существования, Рита Одинокова погружается в бытийное знание о мире. Фигура героини может метаться и грустить, звать возлюбленного и оставаться в уединении, но, словно накрывая все происходящее неким мистическим покрывалом, автор откуда-то знает, что вот так, в разных случаях по-разному – безотрадно и мучительно, со стоицизмом и почти космическим одиночеством, с редким мгновением счастья и долгими воспоминаниями о нем – устроена человеческая жизнь. Точнее – жизнь русской женщины, никогда не забывающей о своем предназначении быть матерью и женой и, подобно Богородице в сказаниях древности, воплощать в себе таинственные приметы родной земли.

Многие годы Рита Одинокова провела в окружении иной национальной культуры. После распада Советского Союза она уехала из Азербайджана в Россию и нашла свой дом в провинциальной Россоши, на юге Воронежской области. Новое российское государство достаточно холодно относилось к русским переселенцам. Однако терпение и упорство способны преодолеть почти любые преграды, и молодая поэтесса укоренилась на новом месте. Спустя десятилетия у нее появятся знаменательные строки:

Из города вышла я к вечеру,

В деревню пришла с солнышком.

От пригоршни веры иссеченной

Осталось одно зернышко.

Но время – лекарство. Что пройдено —

Не зря. И судить не берусь.

Кто знал, что священное «РОДИНА»

Скажу я про мачеху – Русь.

Похожие душевные обретения для художника поистине драгоценны – они дают контрастное сочетание временных рубежей, пространственных окоемов, времен года, красок природы, человеческих взаимоотношений.

Склонность к контрасту постепенно проявилась как естественная черта ума и сердца поэтессы. По образованию она – геологоразведчик, но уже два десятка лет ее имя связано с журналистикой и культурой. А теперь и стихи Риты Одиноковой можно считать самобытным явлением современной русской поэзии. Прежде казалось, что ее стилистика и тема – только чувственная женская лирика. Но с течением лет эта вполне ограниченная смысловая и эмоциональная территория расширилась, и личность автора предстала перед читателем многогранной и твердой в своих волевых устремлениях.

Вы слыхали, как ноябрьской ночью

Шепчут листья на шальном ветру?

Их слова всё резче, всё короче,

Их движенья всё точней к утру,

Не страшит их хрупкостью морозной

Неизбежность на исходе дней.

Их слова нежны и осторожны,

Тем они дороже и мудрей.

Шепчут так, чтобы никто не слышал,

Им одним понятным языком.

Домовой, что прячется под крышей,

С этим объяснением знаком.

Кто отважней листьев этих верит,

Пропуская холод сквозь себя,

В истину божественных материй

И в седую правду бытия?

Стилистика ее стихотворений содержит в себе некоторый элемент конструктивизма, хотя проявляется это не часто, но скорее обозначается исподволь, как дополнительная поэтическая краска. У нее много стихов плавных, наполненных теплотой переживания. Абстрактные вещи и понятия легко соединяются с обиходными предметами, бытие как бы овевает быт, и тайна соединения тела с душой вдруг находит еще одно неожиданное изображение.

Стоит отметить, что изобразительность в стихах Одиноковой весома и убедительна. Предмет возникает перед внутренним взором читателя неожиданно, но занимает уже незримо подготовленную сюжетом позицию. Перед нами – искусство рассуждения и сопоставления далеко отстоящих друг от друга вещей, умение последовательно и точно совместить общий и крупный план.

И было сказано вчера:

«Не забывай, что ты крылата!»

Но крылья сложены горбато

На табуреточке с утра.

И в доме теплится рассвет.

Смеются белые страницы,

Взлетая надо мной как птицы.

И небо здесь, да чуда нет…

Одновременно строки поэтессы хранят в себе ее дыхание, которое, кажется, раздвигает границы сюжета и дает ощущение жизни за плечами – жизни своей и жизни русской как таковой.

В лирике Риты Одиноковой все еще видны едва уловимые следы вчерашнего художественного опыта автора. Однако завтра ее стихи отдалятся от дорожной пыли и займут положенное им место между небом и землей – как и подобает настоящему поэту.

Вячеслав ЛЮТЫЙ,

член Союза писателей России,

председатель Совета по критике Союза писателей России.

Стихи – это крылья,

которые не дадут упасть раньше,

чем остановится сердце

Часы отсчитывают счастье

Часы отсчитывают счастье.

И нужно каждый день спешить

Прожить с особенным причастием,

С особым трепетом прожить.

Чтобы успеть

Сложить, поверить,

И научить, и похвалить.

Какой ценой свой день измерить,

Что утром солнечным залит?

Газета. Чай. Конфет немножко.

Рабочий полдень – на износ.

На ужин жареной картошки.

Посуда.

Книга.

Спящий пес.

Пион в полночном палисаде.

Луна, смотрящая в глаза.

Все это мне до боли надо,

Но все с собой забрать нельзя.

И просыпаясь в лунной дреме

Вновь новый день мне дарит свет.

И знаю я – порядок в доме,

Где счастье есть, там смерти нет.

Стихопленники

Храм хранил хронологию времени.

Храм терпел беспокойность веков.

Мы ж ходили стихами беременны,

И рождались стихи с полуслов.

И за то, что мы были похожими

Непохожестью на небеса,

В наши спины плевали прохожие,

И лукаво смеялись в глаза.

Мы не ведали дружбы и помощи,

Нам ветра не давали уснуть,

В нас встречались и полдни, и полночи,

Продолжая воздушный свой путь.

Наши души душили запретами,

Люди близкие гнали нас прочь,

Чтоб потом мы могли быть согретыми

Светом Слова в безлунную ночь.

И летели мы, словно изгнанники

До своих одиноких молитв.

Инородники и чужестранники,

Стихопленники собственных битв…

Неспроста

Не пугай меня холодом,

Не пугай меня мраком.

Я пугливее ворона,

Что боится куста.

Но душа моя хрупкая

Не опутана страхом,

Богом данные крылышки

Неспроста, неспроста…

Если плыть по течению

Не увидишь свободы,

Если жить в отречении,

Не заметишь поста.

Мне сражаться не хочется,

Но у речки нет брода.

И рубашечка строчится

Не спроста, не спроста…

Война

Сто раз меня сегодня убивали.

Слова, как кони в скачках, под огнем,

Копытами безумные вбивали

Цветы моих открытий в чернозем.

И чавкала, причмокивала жадно

Земля подковы конские взасос,

Последождливым вечером осадным

Сбивая с ритма,

в бок

и под откос.

На поле боя, как на поле брани

Я золото молчания постиг.

Сто раз меня сегодня убивали,

Но я ни разу не сорвался в крик!

Эй, вы на небесах, уймите тучи,

Сгущая сумерки и сыплясь в град!

Я – здесь, как дерзкий воин,

значит лучший.

Забывший рай,

но не забывший ад!

Уймитесь!

Ибо есть в копытах сила,

И мощны крылья у моих коней,

Чтоб от земли нас к небу возносило,

Чтоб мы потом не плакали о ней!

Слово – жизнь…

Слово – жизнь,

Слово – трель.

Слово – нож,

Слово – тень.

Горячо в тишине безразличие.

Руки – сон,

Руки – мед.

Руки – боль,

Руки – взлёт.

Тишина пустотой обезличена.

Сердце – рвись,

Сердце – пой.

Сердце – плачь,

Сердце – стой.

Просыпайся от случая к случаю.

Разум – ждать,

Радость – плыть.

Рану – жечь.

Надо жить,

Чтобы помнить всё самое лучшее.

Накануне листопада

Марине Цветаевой

Накануне листопада слез не надо, слез – не надо.

Так случилось, что награда – в лоб холодный целовать.

На просторах раскудрявых кто тебе ответит взглядом?

От провинции, жестоко, до небес – рукой подать…

Знала, кто играл тобою, кто завязывал тугою

Жизнь твою петлей на шее.

Потому обречены…

Расскажи о старых книгах, перевязанных тесьмой,

Что стояли у порога убежавшей от войны…

Что открылось на странице? Легкою взмахнула птицей!

Ты лети, лети за ветром по бескрайней, по Руси,

От татарского тандыра во двугорбую столицу,

Ничего теперь не бойся, о поддержке не проси.

Не тревожься уж, не надо. Накануне листопада

Все теперь само решится, время вышло – строчки звать.

Отрекаются не сразу – слов не надо – слез не надо,

Так случилось, что наградой для поэта – умирать…

И было сказано вчера…

***

Поэту Светлане Редько

И было сказано вчера:

«Не забывай, что ты крылата!»

Но крылья сложены горбато

На табуреточке с утра.

И в доме теплится рассвет.

Смеются белые страницы,

Взлетая надо мной как птицы.

И небо здесь, да чуда нет…

Поэту

Поэту Алексею Шаповалову

Ты ждешь успокоенья свыше.

С небес ли, с крыш?

Но голосом, что стал чуть слышен

Похож на мышь.

Ты просыпаешься с рассветом,

А света нет.

Твой дух уже блуждает где-то

Как старый дед.

И от печали дни не новы,

Пусты как сон.

И растревоженные совы

Летят в твой дом.

Ты ждешь, и продолжаешь думать,

Что ты забыт,

Что дождь гнетет,

Что ветер душит,

Что тяжек быт.

Ты ждешь намека, знака, крика…

Чего-нибудь!

Чтоб от обычности безликой

Вдруг не уснуть.

Но за спиной твоею робко

Поет птенец.

Молчанье – только остановка,

А не конец!

Счастье

Размыты в небесах седые колокольни,

И звонари давно ушли в небытие.

Свободны от узды, в степях резвятся кони.

Там истина твоя, там счастие твое.

О, вольный сын Земли! Твой мир похож на бисер.

Нечеткие слова, нерезкие огни.

Моря и облака сливались в синей выси,

Когда ты говорил о вере и любви.

И распускались пни зеленою каймою,

И зацветали дни, озябшие от сна.

Наедине с собой ты был самим собою,

И плакали с тобой и солнце, и луна.

Утро, приносящее удачу

Я жадно жду, что все еще придет

Ко мне незабалованное счастье,

Раздробленное мелочью забот

На тысячу подсказок и причастий.

И в тишине, когда полмира спит

Еще в своей неслышно-сладкой дреме,

Я жду друзей, охрипших от обид,

Не признающих жизнь в дверном проёме,

Покинувших навзрыд сии места,

Где черти пляшут и таятся боги,

Где от злословья плавятся уста,

И на погост приводят все дороги.

Но даже и оттуда, где земля

Закрыта нам для выхода, и входа,

Мои друзья к себе зовут меня

И открывают двери перехода.

Мои друзья, не ведавшие, как

И почему себя от мира прячу,

Приходят вновь ко мне, как добрый знак,

Как утро, приносящее удачу.

Я от невзгод еще

Я от невзгод еще сильнее. Смеюсь над болью.

Смеюсь и плачу, ведь время скупо. Оно умчится.

Что суждено мне изменить в моей неволе?

Мой день, ушедший в одно мгновенье – не повторится.

Сегодня камни в меня бросали сестры и братья.

Сегодня к богу свои молитвы я обращала,

Чтоб дал мне силы не крикнуть вслед им слова проклятья,

Чтоб дал мне воли, чтоб лишь добра им я пожелала,

Что будет – будет, что было – было, а я случайно

Поймала время за хвост короткий, поверив в чудо.

Сегодня к ночи я от печали мудрее стану,

А завтра утром я про печали совсем забуду.

Стреляйте, я стою!

Спасибо, Жизнь, что ты даешь мне сил,

Уменье забывать и просыпаться снова.

Когда меня мой Бог однажды воскресил,

Я знала – почему, и приучалась к Слову.

Трепала я судьбу за гриву на ветру,

И прыгала с небес без куполов и храмов.

И оземь колесом по черному ковру

Катился красным день от ссадин и изъянов.

За горизонтом плыл закат мой запасной

К нему стекались запахи и звуки,

Тянулись ковылём из книжки записной

Сквозь чернозем протянутые руки.

– Так надо, – говорят, – без веры нет пути!

– Так надо, – говорят, – без боли нет рожденья!

Стреляйте, я стою! За гранью отчужденья.

Чтоб истинное Слово обрести.

Воронье

Воронье свое откаркало

Как могло и не могло.

Что не спрятано – отплакано,

Что сгорело – наголо.

И взлетают стаей вороны

Там, где души наши жгли,

Голосуя во все стороны,

Красны воины ушли.

Холодом душа отравлена,

Лицемерьем и враньем.

Алый диск садится заревом,

И взлетает воронье.

Не лепите меня…

***

Не лепите меня ни к друзьям, ни к врагам.

Впереди Авель, позади – Каин.

Нельзя верить протянутым вдруг рукам.

Но верю. Всегда. Всем, как правило.

Кому я нужна – рыжая?

Кому нужна – черная?

Никому – колючая, любому – легче пуха.

Да не примерная, не иконная.,

Желательно – добрая, – для поддержания духа.

Не кладите ж меня в свои ложа прокрустовы!

Не примеривайте к своим шкафам и полочкам!

Стихи мои, спрессованные до хруста,

Не сложить по цветным коробочкам!

Приукрашивайте, принаряживайте

Лучше свои хоромы под новый трон.

Кто не вписывается – отгораживайте,

Кто не вкладывается – за ворота – вон!

Я – сама по себе. Черная ли, рыжая.

Душа не окрашивается под цвет боли.

Искренно и стыдливая, и бесстыжая.

Для улицы – одинаково,

Для любящих – тем более.

Почему же в душе – за друзей страх?

И спиной обретаю жизнь в который раз.

Много нас – Каинов в Авелях,

Двухголовых здесь, много нас.

Я зритель

Драматическому театру «РАМС»

Я зритель. Маленький и скромный,

Не претендующий на смелость.

В партере темном размышлений —

Мне чудно ваше ремесло.

Незамечаемый лучами

Прожекторов и децибелов,

Я здесь участвую в процессе,

Переиначивая все.

Я – тишина.

Нейроны театра

Играют по своим законам:

Искать и чувствовать безумство

До самых кончиков ногтей,

Ломать привычное улыбкой,

Будить сомненьями драконов,

Простое называть великим,

И стулья превращать в детей!

Хожу за действием глаголов,

Предметы трогая глазами,

Рубахи нищих надевая,

Примеривая боль и свет.

Ведь обязательно случится

Еще не сказанное вами,

Но промелькнувшее в молчаньях,

Отождествляющих сюжет.

Иду, иду за голосами…

Но временной нагрянул сбой.

Я зритель. Я пришёл за вами.

Ушел, наполненный собой..

Голубок

Не лечи свои крылья!

Зачем тебе крылья калеки?

Ни взлететь, ни парить.

Над обрывом зарю не зови!

Где-то там,

в поднебесной невидимой библиотеке

Есть заветные книги

– об искусстве, войне и любви.

Все написано кровью.

И сердце не лгало ни разу,

Удивляясь и веря,

от первого слова до Я.

Эту азбуку встречи с собой

никому не показывай!

Помолчи в тишине.

Тишиною излечишь себя.

Здесь не нужно стихов откровенных,

пейзажей и песен…

– Но весной так призывно

поют над Землей голоса!

А с бескрылой душой

говорить горько, неинтересно.

Им, несчастным, бескрылым,

не помогут взлететь небеса.

Им, несчастным, совсем невдомек

– что с горы, а что в гору,

Для бескрылых, иных,

совершенна другая краса.

Совершенства искусная сила

навряд ли им впору,

И не чудятся им неземные твои голоса.

Как ты выживешь здесь?

В этой яме и сыро, и тесно.

И прохладные руки

касаются лба, как во сне,

Чтоб не помнило сердце,

что всегда было миру известно —

Есть три книги о главном

– об искусстве, любви и войне.

Скажут: будет легко.

Уж никто потревожить не сможет.

Поглупеет сердечко

в пустой, суетной болтовне.

Не лечи свои крылья!

Останься, где счастье дороже, —

Две руки, чтобы брать,

две ноги, чтоб стоять на земле.

Закрываются веки, и боль постепенно уходит,

Исчезают сомненья, сплетая тончайшую сеть.

Ты не бойся себя!

Голубок твой, что Богу угоден…

Он успеет взлететь…

Когда ко мне серебряным дождем…

***

Когда ко мне серебряным дождем

Спускается божественное слово,

Я словно наполняюсь торжеством

И оживаю от его дыханья снова.

Бежит словотворение по венам,

Бурлит, несет, всё зная наперед.

Я становлюсь беременна вселенной,

В которой – стих живет!

Листья

Вы слыхали, как ноябрьской ночью

Шепчут листья на шальном ветру?

Их слова всё резче, всё короче,

Их движенья всё точней к утру,

Не страшит их хрупкостью морозной

Неизбежность на исходе дней.

Их слова нежны и осторожны,

Тем они дороже и мудрей.

Шепчут так, чтобы никто не слышал,

Им одним понятным языком.

Домовой, что прячется под крышей,

С этим объяснением знаком.

Кто отважней листьев этих верит,

Пропуская холод сквозь себя,

В истину божественных материй

И в седую правду бытия?

К читателю

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне.

Когда-нибудь… Где нас уже не будет,

На перекрестке чуждых мест и судеб,

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…

Ну, а сейчас вот я – перед тобой.

Душа обнажена до самой соли.

Какой мне быть, чтоб ты заметил что ли

Хотя бы взгляд, хотя бы голос мой?

Возьми меня, прочти меня!

Но нет,

Тебе сей груз, увы, совсем не нужен,

Ты сам в себе, ты – болен и простужен

Самим собой на много, много лет.

Сегодня не дано с тобой мне быть

Ни разговором, ни, тем боле, словом.

Не нынче…

Но однажды утром новым

Ты без меня не сможешь дальше жить.

И босиком, срываясь к полке книжной,

Отыщешь со стихами томик мой,

Где я, пытаясь говорить с тобой,

Рассказывала всем о нашей жизни.

Хрустальный домик

Она живет в хрустальном домике странном,

И по утрам к ее загадочным батистам

Звон колокольчиков слетается хрустальных

И шепот васильков с погостов близких.

Она расставляет по местам краски,

Развешивает настроенья разные.

Сегодня – зачерпнула красное,

Чтоб рассказать – болит, ранена.

А почему? Да разве ж будет правдой

Ее историй след неравномерный

Для тех, кто, улыбаясь, чинит кран в ванной

И тех, кто крутит налегке велосипед вселенной?

У каждого, входящего под своды

Ее хрустальной чистоты событий

Есть право оставаться без свободы

Наедине с собою. Или выйти.

А ей?! Что ей от тех, кто слишком близко,

Но сердцем далеко. До лунных пятен…

Чисто в доме. На душе – чисто.

Алые раны. Белая скатерть.

Прощаю себя за тишину

Иногда такое опустошение наступает в сердце, будто выпил в жаркую погоду воды, и хочется еще, а в стакане нет уже ничего и быть не может – никто не нальет туда ни капли. И только один лишь Небесный мой знает – что и когда. Но он молчит слишком долго, так долго, что тревожно даже рукам, прикасающимся к желтому тополиному листку, полному последнего вздоха октября. И трогать его нельзя, знаю же, и не притронутся невозможно. Ведь, перед Её Величеством все одинаковы – и муравейка на рукаве, и лист, который отмирает, и я.

Прощая себя за тишину, все же не люблю себя такую…

Крикливую – больше! Взбалмошную, полоумную, чтобы по откосу вдоль, и чтобы зайчики солнечные шушукали вслед, и чтобы кто-то родной обязательно был рядом. Или где-то совсем недалеко. Одной страшно в октябре.

Деревце

На моем столе – дерево-лилипут.

Каждый гость со мной в глаза – тут, тут.

А исподтишка – хвать толстенький лист

И бегом.

А как глянешь вслед – чист.

Чист!

Что ж вы так не с добром, милый люд!

За столом и под столом – лгут, лгут!