– Да, весь подвал ей усеян, – кивнул Старцев. И задумчиво произнес: – Как-то странно в списке пропавших вещей выглядят ключи. Зачем они понадобились преступнику?
– Супруга пыталась вспомнить, сколько ключей было в связке и какие именно. Но сами понимаете, в каком она была состоянии. Плакала постоянно, приходилось успокаивать, отпаивать водой, – рассказывал Егоров. – Один ключ в связке был от квартиры, второй от сарая, что во дворе дома. Остальные (четыре или пять – она точно не знала) от рабочего кабинета, сейфа и еще от каких-то служебных помещений.
– Кстати, что по деньгам? Сколько их было в кошельке? – спросил Старцев.
– Супруга сказала, что больших денег Золотухин с собой никогда не носил. Брал на проезд, на обед в столовой, на папиросы, ну и так несколько рублей на всякий случай. В день получки все деньги отдавал жене.
Остановившись, Иван Харитонович заключил:
– Выходит, основной целью нападения были ключи.
Егоров уверенно добавил:
– И не от квартиры, потому как взять в ней решительно нечего.
Глава третья
Москва, 2-й Астрадамский тупик
январь 1943 года – сентябрь 1945 года
– Слышь, Да-ашка, сжалься, а-а? Сходи за винцом!.. У тебя же в баньке-то выпивки в изобилии – небось, как в ресторанте. А-а?.. – лежа на старом продавленном диване, тянул жалобным голосом похмельный Семен Лоскутов.
– Не полагается, – нависая над корытом, энергично мотала головой его взрослая дочь.
– Эт как эт не полагается? Эт чего ты о себе возомнила, а?! Отец я тебе али кто?..
Та молча мутузила в мыльной воде белье, предпочитая не вступать в спор. Многие слова – даже самые простые и обиходные – она забывала, а длинные разговоры давались с трудом. Да и тема была бестолковой, потому что папаша едва ли не каждое утро просыпался с головной болью, с трясущимися руками, с ужасным перегаром и начинал выпрашивать стаканчик вина для поправки здоровья. Несколько раз она его жалела, принося из бани початую бутылку. Но алкаши, как известно, народ нахальный и беспринципный: оседлав единожды, уже не слезут. Вот и зареклась Дарья «лечить» папашу.
– …У тебя же там небось батарея фуфырей-то! Ну, зачем твоим кобелям столько?.. А мне подлечиться надобно. Слы-ышь, Дашка?..
– Не полагается, – опять неслось из дальнего угла комнаты, и ладонь в мыльной пене коротким взмахом утирала со лба пот.
Бог даровал двум сестрам прекрасную внешность: стройные фигуры, чистую белую кожу, густые русые волосы, большие серые глаза и ямочки на щеках, придающие милым лицам неповторимое выражение детской непосредственности.
Катя, считавшаяся среди сестер-близняшек старшей, росла умной, расторопной, невероятно сообразительной девочкой. Даша стала полной противоположностью: соображала туго, плохо запоминала порядок самых простых вещей и делала все крайне медленно. Мамаша Акулина Игнатьевна водила ее по докторам, занималась с ней, учила говорить, пыталась тренировать память. Врачи разводили руками, объясняя дефект головного мозга родовой травмой. А когда мамаша умерла от туберкулеза, то и заниматься Дарьей стало некому. Разве что сестра Катя в свободное от школьных уроков и домашних дел время читала ей книги, помогала рисовать или составлять из кубиков слова.
– Ну, растудыть твою в качель! Что ты за челове-ек, а-а?! – ныл Семен, почесывая узкую волосатую грудь.
Взгляд его равнодушно скользил по телу девицы – от ремней короткого простенького протеза, опоясывающих голень, до сгорбленной спины. Дарья была одета в давно выцветшую длинную ночную рубашку. Волосы наскоро собраны на затылке в узел и скреплены костяным гребешком.
– Отстаньте, папаша. Не полагается вам вина из бани, – снова неслось от корыта.
– Тьфу, заладила свою песню!.. – выругался тот и, кряхтя, принял сидячее положение.
Движение оказалось слишком резким – в глазах потемнело. Схватившись за голову, он с минуту потирал ладонями виски. Потом осторожно поднялся, подошел к деревянной кадке, зачерпнул кружкой холодной водицы и жадно напился. Крякнув, направился к умывальнику ополоснуть опухшее и черное от щетины лицо. После, не утираясь, он наведался к столу в надежде нацедить в стакан полглотка из опустевшей бутылки. Однако от вчерашнего пиршества не осталось и следа: Дарья давно выбросила мусор, перемыла посуду, отдраила ножом деревянную столешницу и даже подмела полы. С тех пор как она осталась в доме единственной женщиной, вся работа по хозяйству легла на ее плечи. От папаши ждать помощи не приходилось.
Семен витиевато выругался и поплелся к двери: пора было справить нужду в уличном сортире, что притулился к соседскому забору в тени старой яблони…
Закончив дела в нужнике, Лоскутов постоял под яблоней, почесал «хозяйство» под необъятными семейными трусами. И, опасливо глянув на заднее крыльцо дома, направился по тропинке к заветной бане…
* * *
Семья Лоскутовых проживала на северо-восточной окраине Москвы в частном одноэтажном доме по 2-му Астрадамскому тупику. Район был малонаселенный; по соседству с жилым массивом – аккурат через Старое шоссе – раскинулись лес и бескрайние сады совхозного питомника. А еще со всех сторон днем и ночью громыхали по рельсам вагоны товарных составов.
Приличный участок площадью в половину казенной десятины в тупике задолго до революции выкупил прадед сестер по отцовской линии. Прадед был мастеровым человеком с золотыми руками, наделенным к тому же деловой жилкой. Благодаря ему на участке в Астрадамском появились деревянный дом с красивыми резными ставнями, сарай, баня, нужник. Все это немаленькое хозяйство было обнесено высоким добротным забором с воротами и калиткой. Недалеко от заднего крыльца прадед выкопал колодец. В завершение он высадил роскошный сад из яблонь и слив, а в палисаднике по фасаду – сирень с жасмином. Последние восемь лет, отпущенные Богом, мастер наслаждался жизнью в созданном райском уголке, а помер тихо и без мучений аккурат на Масленицу 1900 года.
Больше мастеровых людей в роду Лоскутовых не случилось; с каждым коленом мужики его мельчали и вырождались. Дед окончил мужскую гимназию и пошел в приказчики, но, не выдержав испытательного срока, пустился во все тяжкие. Кем он только не пытался стать, каких только профессий не перепробовал. Служил официантом в ресторане и подмастерьем у стекольщика, расклеивал афиши и продавал билеты в синематограф «Электрический театр» в Верхних торговых рядах. Женившись, все же остепенился и до самой смерти проработал обходчиком на железной дороге.
Его единственный сын Семен Лоскутов, ставший позже отцом Катерины и Дарьи, рано пристрастился к алкоголю и опустился еще ниже. Вначале баловался пивком, потом перешел на дешевое вино и самогон. Учеба в школе и на рабфаке не заладилась, мыкался с одного места на другое. Чуток понимая по столярному делу, перебивался случайными заработками: кому подремонтировать ставни, кому поправить забор или навесить дверь. Постоянного места работы не имел: кому нужен ненадежный пропойца с вечно трясущимися руками! Когда удавалось раздобыть монету, Семен первым делом причаливал к пивной или нырял в душный подвал ближайшей рюмочной. Ежели жена Акулина находила мужа до того, как тот упивался в стельку, то часть заработка все же удавалось спасти. Ежели не успевала, то жили в долг или на скудные деньги, вырученные с продажи яблок и слив.
Сама Акулина была из бедноты; грамотой владела, да приложить ее к пользе не сумела и тащила на своем горбу всю работу по хозяйству. А сверх того имела небольшой приработок, обстирывая соседей и ближайшую больничку при железной дороге.
Была у Акулины родная сестра Евдокия, жившая и вовсе на окраине – в Ивановском проезде. Встречались родственники редко, так как муж Евдокии был для Семена хуже британского Чемберлена. Ну а как же иначе: не пьет, не курит и вообще шибко правильный!
Так и жили.
* * *
Осторожно прокравшись к бане, Семен остановился под широким навесом возле двери, втянул носом запах обструганной древесины. Баню отстроили заново в первой половине 1943 года. С тех пор утекло немало воды, а бревна и доски выглядели как новенькие.
Воровато оглянувшись по сторонам, Семен потрогал массивный амбарный замок, висевший на проушинах толстой щеколды. Замок, естественно, был заперт. Ключа нигде не было: ни на притолоке, ни под длинной лавкой, что была вкопана по правую руку от двери.
– Можа где в дровах? – похмельный папаша потрогал крючковатыми пальцами аккуратно сложенную под окошком поленницу.
Разбирать ее было долго, канительно и опасно. Вдруг кто застукает за этим безобразием! Тогда не избежать скандала и наказания.
– Ну ведь где-то ж она его пря-ячет! – простонал он.
Недоступное нутро бани манило, завораживало. Страждущее естество рисовало запотевшие бутылки с мутным самогоном, с прозрачной как слеза водкой, с холодным ячменным пивом…
Сглотнув слюну, Семен обратил взор на узкое окошко. Изнутри оконный проем был задернут темной занавеской, а снаружи двойное стекло защищала решетка из толстых стальных прутьев. Подергав холодный металл, Семен отступил и в задумчивости снова почесал «хозяйство».
Ритуал проникновения в баню он проделывал не в первый раз. Не счесть сколько раз, подобно лазутчику, крался он с надеждой по тропинке, похожим образом исследовал тяжелый висячий замок, искал ключ, испытывал на прочность решетки… И несолоно хлебавши возвращался в дом. Действовать более решительно не позволял страх перед молодцами местного бандита Борьки Бутовского, в чью собственность с середины войны перешла баня. Однажды они так крепко намяли Семену бока, что пришлось неделю харкать кровью и отлеживаться на печи.
– Растудыть твою в качель! – проворчал алкаш и поплелся по тропинке в сторону дома.
* * *
Строениями на участке по Астрадамскому тупику давненько никто не занимался: не поправлял, не красил, не чинил кровлю. Постепенно они обветшали, почернели, а дворовый нужник покосился и наверняка упал бы, если бы не стоящее рядом дерево. Сад тоже потихоньку погибал: засохло несколько яблонь, а слив и вовсе не осталось – новых никто не высаживал. Рядом с домом Дарья успевала бороться с сорняковой порослью, а дальше были такие дебри, что не подступись. Одна лишь баня, стоящая особняком в глубине сада, выглядела так, словно плотницкая артель закончила свою работу час назад.
В начале 1943 года старую баньку семьи Лоскутовых облюбовала банда Борьки Бутовского. Тот хорошо знал обеих сестер, так как рос вместе с ними в Астрадамском тупике. За Катькой даже пытался ухаживать в школьной юности, да что-то у них не срослось.
Он был высоким, симпатичным парнем с копной темных непослушных волос и бездонными серо-голубыми глазами. Драчливый, шебутной, непоседливый. Учебу в школе забросил, нигде и никогда не работал, сдружился с такими же шалопаями и вскорости загремел по этапу. После первой ходки тяга к нормальной жизни окончательно пропала, и Борька сделал выбор в пользу крепчавшего в ту пору криминала.
Со временем юноша превратился в смышленого и дерзкого бандита, сколотившего вокруг себя разудалую компанию. Смышленым он был хотя бы потому, что не занимался темными делами в своем районе и его окрестностях. А лихая дерзость заключалась в том, что не разменивался по мелочам: прохожих не грабил, квартир и домов не вскрывал. Брал большие магазины, склады или базы. Каждую вылазку обдумывал с корешами долго и кропотливо; объект выбирал на другом конце столицы, а то и в Подмосковье.
Водя дружбу с сестрами в довоенное время, Бутовский не раз бывал на участке и в доме Лоскутовых. Конечно же, знал он и о баньке в дальнем глухом углу.
