Отравленная кровь

– У нас еще кто-нибудь есть? – вдруг поинтересовалась Майя.

– Никого. А что?

Поразительно, но мамулю вопрос доченьки не насторожил ни на йоту, слова она бросала небрежно, отстраненно, даже лениво, продолжая нарезать морковку тонкими кружочками. Не спуская с мамы глаз, Майя протянула:

– Да ничего… просто так.

– Но ты почему-то спросила. Почему?

Казалось бы, наконец мамочку заинтересовали странные намеки, но нет. Она по-прежнему не придавала значения ни интонации, ни словам, ни сканирующим взглядам дочери.

– Здесь пахнет… – И Майя осеклась, так как действительно в доме пахло чем-то незнакомым, этот запах сложно было отыскать в памяти, лишь через много лет она поймет, что это было. – Пахнет… чужими духами.

И уставила на мать требовательный взгляд, мол, объясняй, что за дух поселился в нашем доме, оправдывайся, а та пожала плечами:

– Странно… Ну, заходила баба Зина, только вряд ли она пользуется духами, тем более стойкими.

Больше ничего. Должно же что-то дернуться – глаз, бровь, губы? В подобных случаях говорят: ни одни мускул не дрогнул, но Майя с этими выражениями пока не была знакома. И снова она засомневалась: может, ей все показалось? А потом пристально взглянула на мать… Да, в ту минуту Майка оценивала свою мать, оценивала по-взрослому, с типично женским пристрастием, и пришла к выводу – она красивая. Даже в старом застиранном халате, с растрепанными волосами, небрежно заколотыми шпильками потрясающе красивая, таких в кино показывают, только малость похуже. И Хомутов как с картинки… так говорят бабки соседские. Отец по сравнению с ним чудак на букву «м», нельзя сказать, что он пил, выпивал – да, но некритично, он просто никакой: ни хороший и ни плохой, так во всем.

– Голова прошла? – спросила мама, нарезая петрушку.

– Почти. Я пойду? Полежу.

В своей комнате Майка бухнулась ничком на кровать и проворачивала в памяти подсмотренное безобразие. Не верилось, что это было… но ведь было. И девочка решила удостовериться, что ей не привиделись ни голый двигающийся зад, ни женские ноги… Завтра, сказал Хомутов? Значит, завтра.

* * *

Черная тень не дала добежать до двери, снова перекрыла дорогу, Майе пришлось отступить назад. Есть, есть выход…

– Послушай… – сбивчиво заговорила она, отступая и выставив перед собой обе ладони. – Я не знаю, кто ты… но не вор, верно? Тебя наняли, да? Убить меня наняли?.. Сколько стоит моя жизнь?

Тень остановилась, что воодушевило Майю:

– Я могу дать вдвое больше, у меня есть… много денег есть, не сомневайся… Ты же видишь, в каком доме я живу… Прямо сейчас могу… Договорились?.. А?.. Договорились? Почему ты молчишь?.. Учти, без меня не найдешь денег, они в сейфе, а сейф… никто не знает, где сейф… и кода никто не знает… только я… Что скажешь?..

Тень слушала, значит, предложение заинтересовало. И надежда, которая умерла, едва появился фантом без лица и голоса, вдруг воскресла, расправила крылышки, подначивая Майку: «Давай! Действуй! Отдай все, не жадничай, у тебя одна жизнь, ты все наверстаешь».

– Еще украшения… – вспомнила она. – У меня шикарные… а? Как?

Расписать украшения не хватило пороху, жаба задавила, даже в смертельный час жаба знала свое черное дело. Деньги что – бумажки, а украшения… о, как жалко отдавать, надо привыкнуть, что их не будет, да времени нет привыкать. Майя вспомнила, что жизнь удовольствие дорогое, она стоит того, чтобы отдать за нее все имеющиеся цацки вместе с бумажками, тем более что тень не делала новых попыток напасть.

– Мои украшения стоят огромных денег, я отдам их тебе…

Чертов ассасин молчал… но надежда крепла…

* * *

Назначенное маме свидание не удалось подсмотреть, была контрольная, Майя не рискнула сбежать с урока. Но теперь каждый шаг родительницы она держала под надзором: куда бы та ни вышла – дочь тайком кралась за ней, подозревая, что «в магазин, к подруге, на примерку» всего лишь отговорки, чтобы встретиться с Хомутовым. Но ничего постыдного не случалось. Однако Майя застукала их во время школьных уроков, совершенно случайно очутившись дома, – не сбегать же каждый день, чтобы еще раз увидеть ту картинку. Минус в чем: девочка с каждым днем все больше сомневалась в собственных глазах, тем не менее осторожно поделилась с тремя подружками:

– Девчонки, я такое видела, такое! Поздно вечером проходила мимо дворов, там, где дома не огорожены оградой и палисадником, а сразу от края тротуара стены. Слышу – стонут. Заглядываю в окно, думала, кому-то плохо, скорую надо вызвать, а там…

И далее описывала все, что подсмотрела в родном доме, но с другими персонажами, разумеется. Две девчонки закатились от хохота:

– Ой, дура… Скорую она собралась вызвать… Ой, не могу…

Спрашивается: зачем рассказала искаженную историю одноклассницам, что хотела? Непонятный поступок. Может быть, часть своих переживаний надеялась переложить на подружек, и если бы они проявили участие, Майка выложила бы им правду, сама ведь не знала, как относиться к измене матери. А пришлось оправдываться, краснея и бледнея, будто это ее застукали с мужиком:

– Не, я потом все поняла, правда, правда. Только вначале испугалась… в первый момент, когда увидела…

Ее смерила высокомерным взглядом Кися – ей нравилось не Киса, а Кися, звучит ласковей, настоящее же имя Злата, она промурлыкала (манера у нее такая – мурлыкать, поэтому и прозвали Кисей) презрительной интонацией:

– Мне мамка книжку давала читать про секс в семь лет, специально для детей написанную, перевод с английского. С картинками. Ты совсем убогая? По телику не такое показывают, пультом пощелкай и найдешь много интересного на эту тему.

– Брось, – всплеснула ручками пухленькая Шурочка. – Не всем разрешают телик смотреть, когда «такое» показывают.

– Нет, она испугалась! – съехидничала Кися. – Дожить до пятнадцати лет и понятия не иметь, как голые люди развлекаются… это жесть.

– Мне еще далеко до пятнадцати, – напомнила Майя.

– А я тебе вообще-то про семь лет говорю, – осадила ее Кися эдак по-взрослому, словно математичка (жутко противная тетка). – Ты хоть в курсе, откуда дети берутся, блаженная?

– В курсе, – огрызнулась обиженная Майка. – Не думай, что ты самая умная и все знаешь. И про секс я без твоих книжек с картинками… знаю.

– Она не умная, наша Кися опытная, – проговорила третья девочка Инга, намекая на нечто загадочное.

Что Майке нравилось в Инге, так это ровное отношение ко всем без исключений, хотя, конечно же, предпочтения у нее были. Она никогда и никого не высмеивала, не ставила себя выше других, а ведь была лучше многих и пример для тех, кто любит телик смотреть про взрослые «развлечения». Инга хроническая отличница, не красавица, но большая умница. Шурочка, как взбитые сливки на пирожном, часто подвергалась насмешкам мальчишек, Майка ее защищала, могла и по уху заехать, если что. К слову, Кися с Майкой заслуженно считались красивыми девочками, Злата пользовалась своим преимуществом вовсю. А интересы Майи сфокусировались исключительно на учебе, правда, до того дня, когда заглянула в окно, которое теперь каждый день напоминало мамину тайну за тюлевой занавеской.

Не вышло обсудить, посоветоваться, а с другой стороны, Майка не представляла результата, что конкретно хотела услышать от девчонок – вот такая западня образовалась. И застукать мать с Хомутовым тоже не удавалось, выкинуть из головы любовников, а они снились по ночам, внося хаос в юную душу, тоже не получалось. Так и жила Майя, не перешагнув через тот эпизод, не зная точно – показалось или не показалось, как к этому относиться. Но поняла выражение – камень преткновения. Это когда бежишь вперед, вдруг упрешься во что-то – и все: ни назад, ни вперед, ни в стороны не можешь сдвинуться, вроде никто и не держит, а сойти с места – ну никак.

В октябре у соседей случилась свадьба, гуляла вся улица – это ж разлюли-малина, веселье на полную катушку с плясками, песнями и обилием на столах. Отец назюзюкался, мать повела его домой. Майя предложила помощь, но родительница отмахнулась, мол, без тебя обойдусь. Девочка хотела вернуться на свадьбу, но у ограды оглянулась – мама вела папу… нет, практически тащила на своих хрупких плечах.

Рано утром, до рассвета, он проснется и начнет бузить – бегать по комнатам, рассказывать, какой он замечательный, что его не ценят в собственном доме обе дармоедки, сидящие на шее. Руки не распускал, нет-нет, хватало беготни с выступлениями, чтобы от папочки устать и мечтать покинуть отчий домик. Хорошо, что завтра в школу не идти, думалось Майе, часто после отцовских выступлений на уроки шла не выспавшись.

И тут стукнула разумная мысль: а почему бы не пойти за родителями? Наелась до отвала, торт попробовала, завтра второй день празднования, ждет опять шум-гам, а дома тишина будет часов до трех-четырех ночи, можно полежать, книжку почитать. Майка поплелась вдоль заборов медленно, чтобы домой попасть, когда мама уложит папулю, он в этом состоянии засыпает мгновенно, стоит ему упасть на подушку. Однако до подушки его еще нужно довести, еще ухитриться, чтобы уложить, а дело это не из простых. Если Майя придет до подушки, начнется, как говорила мама, прелюдия, поэтому не шла, а тянула время и вдруг…

Сначала за спиной услышала шаги – твердые, уверенные, торопливые. Оглянулась. Это был он. Шел Хомутов по дороге, шел, как идут к цели – стремительно, ничего не замечая. Впрочем, Майку заметить он не мог, во-первых, темно, их район – истинная деревня, свет только на углах кварталов, в промежутке – из окон, только в тот вечер ни одно окошко не светилось. Во-вторых, она шла вдоль домовладений с заборами, отделяли ее от дороги кусты и деревья. Хомут шагал в противоположную сторону от своего дома. Стоп, стоп, а куда это он…

Когда Хомут прошел мимо, Майя выглянула из-за кустов – все верно, он, оглянувшись по сторонам, как мелкий пакостник, вошел в ее двор. Это что такое? Он так уверенно вошел… они что, договорились прямо в доме? Кто-то из них с ума сошел? Или сразу оба? Мать и Хомут рискнут при отце?

Майка со всех ног рванула туда же, вошла не сразу, прислушивалась, смотрела в щели забора. Тихо было. Вошла осторожно и юркнула в тень на всякий случай, она собиралась войти в дом тихонько, полагая, что Хомут уже там, поэтому Майка набиралась смелости. Она хотела заявиться в самый разгар страстей, мол, а вот и я, чем вы тут занимаетесь? И типа – ой, я помешала? Извиняйте, но я в этом доме тоже живу пока, надеюсь, ненадолго.

Неожиданно из дома вышла мать и скрылась в летней кухне, несложно было догадаться, что Хомут тоже там. Майка подобралась к окну… эх, внутри было темно. А потом она услышала приглушенные стоны и, конечно, не рискнула войти, как намеревалась совсем недавно. Напротив, Майя села за бочку с дождевой водой у стены дома, оттуда очень хорошо виден вход в летнюю кухню. Сидела и ждала, изредка слыша вырвавшийся стон, очень тихий, сдавленный, сладострастный.

И дождалась. Оба вышли, но Хомут, сделав шаг к воротам, вдруг дернул мать на себя. Ух, как они целовались, ни в одном кино такого не увидишь, иногда Майке чудилось, будто едят друг друга.

– Все, все, все… – с дурацкими придыханиями произнесла мама. – Пусти, увидят…

– Не увидят, все на свадьбе.

Хомут тихо смеялся, целовал ее, хватал лапищами за все места – Майке дурно было от всего этого, противно до тошноты. Конечно, он вскоре убрался, но не унес с собой гадливость, поселившуюся внутри Майи. Пришел как вор и ушел как вор, даже железная дверь ограды не стукнула и не скрипнула.

Мать смотрела ему вслед с улыбкой блаженства, Майя никогда не видела у нее такой улыбки, еще не знала, что это означает, но поняла: сейчас мать настоящая, остальная ее жизнь – притворство. Мамуля заложила за голову руки и запрокинула голову, а была в старом, тонком, распахнутом халате, под ним ничего, бесстыжее голое тело – и все. Яркая и безжалостная луна выдавала и тело, и улыбку, и то, чем мать только что занималась с чужим мужиком, у которого, между прочим, жена (подруга любимой мамочки) и двое симпатичных малышей.

Маленькая, наивная, морально не окрепшая Майка, столкнувшись с потаенной стороной близкого человека, чувствовала себя обманутой, ненужной, оскорбленной. Разочарование – штука горькая, но так всегда бывает, когда рушатся светлые идеалы, которые порой замещают темные стихии…

* * *

Интересно, как это называется? Смерть в нескольких шагах, а мысль уносит в далекую реальность, пролетающую за секунду и не имеющую значения в данную страшную минуту? Выжить бы! Майя дышала тяжело, будто стометровку на соревнованиях пробежала, говорила с придыханием, как когда-то после любовных утех говорила мать, только состояние другое – не удовлетворенной похоти, а страха. Отчаянный, животный страх. Но пауза… Что бы это значило? Он думает, взвешивает выгоду? Если так, шанс есть…

– Так как мое предложение? – робко спросила Майя. – Мы договорились? (Молчание.) Тогда отойди вон туда… к стене у шкафа, где ты поджидал меня… (Молчание и никакого движения.) Я вперед пойду, сейф внизу… Ну, да, да, мне не по себе мимо тебя… надеюсь, ты понимаешь мои опасения?

И тень решительно пошла. Не к шкафу, а прямо на Майю, которая отступала, а по движению плеча и руки тени поняла, что купить убийцу не удалось. И ужас, что сейчас умрет, сжал в тиски бедную душу, та зашлась в конвульсиях, не желая покидать тело. Нет! Не сейчас! Умирать надо, когда приходит глубокая старость. А сейчас – это несправедливо! Сейчас жить да жить…

Ударилась спиной о стену, значит, отступать больше некуда, Майя решила воспользоваться тем же приемом – перепрыгнуть через кровать. Она готова прыгать хоть миллион раз, сил у нее хватит, а утром придет домработница, с ней дворник, и тогда… тогда ситуация развернется в другую сторону.

Напряжение разрядил смартфон, точнее, вибрация, на полированной тумбочке ярко вспыхнул телефон и задвигался, мирно урча…

* * *

Слишком рано она осознала, что ее среда обитания дрянь, здесь не на чем взгляд задержать, не за что зацепиться, нечем дорожить. Всю жизнь прожить в этом захолустье? И как это будет? О, тут одно на всех «счастье», расписанное на десятилетия, пунктов немного: выйти замуж за местного пацана, который не прочел ни одной книжки, родить парочку детишек, влезть в застиранный халат (как мать) и тапочки со стоптанными задниками, считать копейки, развлекаться сплетнями. Из ухищрений, делающих существование сносным, остается обман, измена…

После того как узнала про грязную связь матери, Майя решила, что здесь так и живут – в обмане с изворотливостью, и это устраивает абсолютно всех. Да, вокруг одни лживые морды, даже одноклассники научились лгать по любому пустому поводу, вероятно, удобная привычка, она врастает в человека с пеленок. Отца жалко не было, он сам жалкий, зачем ему добавочная жалость? Но и мать она не понимала, впрочем, и не старалась.

Осознать осознала, это не значит, будто Майя повзрослела, детский максимализм остался при ней, он яростно не желал мириться с ложью. Неопытность создала искаженную реальность, изменила Майю до неузнаваемости, она стала дерзкой, строптивой, излишне самостоятельной, скрытной. И что бы мать ни говорила, как бы ни бесилась из-за поведения дочери, та словно пучок ваты – никакого отклика. Майка отделила себя от этого города и этих людей, переселившись в мир сладких иллюзий. Там здания из стекла и бетона, утопающие в облаках, роскошные автомобили, красивые люди, невероятные наряды, вечеринки, общество умных и успешных. А не старые калоши за свадебным столом, упоительно орущие песни из фольклора по принципу – кто кого переорет, до этого хорошенько поддав.

Перед зеркалом Майя торжественно поклялась, что будет там, где из окон любуются проплывающими мимо облаками, а звезды можно достать рукой. Пока же… предстояло жить в убогой среде и думать, как достичь мечтаний. Она училась, много читала, подсматривала за матерью, если удавалось, теперь не только слышала, но и видела, что делают некоторые лжецы, когда их никто не видит. Голый мужик – это фу! Но подлые гормоны, о работе которых она понятия не имела, взбесились, отчего Майя нескончаемо злилась. И никакие брошюрки про это самое для недоразвитых не помогали, только разжигали физический интерес, а мозги уже все усвоили.

– Чего ты всем дерзишь? – однажды пристала Инга, когда они вышли из здания школы и двинули через школьный двор.

Майка хорошо чувствовала все тонкости в окружающей реальности, она могла бесконечно слушать пение птиц, следить за полетами ласточек, наблюдать за лягушками в речке. Она как бы срасталась с этим простым и понятным очарованием, успокаивалась, а вот слова, даже если они не несли в себе ничего обидного, тормошили в ней нечто протестное, злое. Слова Инги задели, Майя нахмурилась вместо того, чтобы любоваться падающим снегом.

– К тебе же подойти нельзя, – после паузы продолжила воспитание Инга, – сразу шипы выпускаешь во все стороны.

– И не надо ко мне подходить, – буркнула Майка.

По правде говоря, она не знала, что производит впечатление колючки, а самолюбие страдало по любому поводу, отсюда слова Инги приняла с обидой. Но не успела ей, самой любимой подруге, высказать возражения на повышенных тонах, как раздался громкий смех. Девчонки оглянулись: из школы вывалили Кися и два мальчика на год старше – все готовились к городскому смотру художественной самодеятельности, оттого задержались в школе до сумерек. Снег падал тихо, но эти трое разрушили красоту и тишину. Майя проворчала, как старая бабка:

– Их трое, а кажется, будто толпа ржет.

– Тебя даже смех злит? Ты не заболела?

Троица отправилась к другому выходу, не обратив внимания на двух девчонок в пустом школьном дворе, тут Майя и вспомнила:

– Однажды ты сказала, что Кися опытная? Что ты имела в виду?

Инга прекрасно помнила тот день и тему разговора, у нее же память электронно-вычислительной машины, она усмехнулась и в ответ спросила:

– Ты серьезно не понимаешь, о каком опыте я говорила? Ну, даешь… А ты никогда не задумывалась, откуда у нее брендовые шмотки? Никогда не обращала внимания, как она одета?

– Ну, обращала, – смутилась Майя, не очень она варила в брендах. – Красиво одета… и что?

– Дорого одета, а дорого – не всегда красиво, – внесла уточнение мудрая не по годам Инга. – Идем, а то стоим здесь, как две мокрые курицы.

Им было по пути, и девочки пошли не торопясь, в задумчивом молчании, пожалуй, они впервые раздумывали о больших проблемах, выходящих за их юный возраст. А снег падал и падал, хрустел под ногами и не таял, хотя мороза как такового не ощущалось совсем. Взрослые в такие моменты чувствуют умиротворение, но две подружки были заняты собой – они стремительно взрослели. Инга заговорила первой, вернувшись к Кисе:

– А откуда у нее такие мани, м? Ну, подключи шарики. Мама и папа нашей Златы не имеют в карманах столько злата, чтобы оплатить потребности дочки, денежки надо где-то взять или… или заработать не самым тяжелым трудом… если привыкнуть.

Тут до Майки дошло, она быстро связала давнишний разговор, намеки и недомолвки, вытаращила глаза, еле выговорив:

– Что?! Она прости… Не-ет…

– Да-а, – протянула Инга, глядя на нее с состраданием. – Я знала, что ты у нас не от мира сего, но не до такой же степени!

Фразу про степень она, конечно, тоже запомнила из разговоров взрослых, но что это меняет? Инга права: Майка тундра с большими проблемами после того, как проникла в мамину тайну, что-то там внутри нее треснуло. Однако об этом она решила потом подумать, а тогда ей хотелось узнать все про Кисю:

– А родители? Они ничего не замечают?

– Хм! Думаешь, родители сильно разбираются в лейблах?

– Они не интересуются, откуда шмотки?

– Думаешь, Кися дура? Дома она ходит в тряпье с нашего рынка, в школе – в форме, конечно, но в туалете меняет кофточку на фирменную, которую приносит с собой. Туфли тоже носит с собой, как все мы. После школы переодевается в фирму, где-то в городе есть съемная квартира, которую оплачивает… я не знаю кто. А родителям врет, на каждую шмотку своя история вранья: подруга подарила, ну, будто вещь не подошла, врет, что заработала репетиторством и купила…

– Кто? Кися репетитор? – прыснула Майя.

– Почему нет? – осталась невозмутимой Инга. – Лапша во все века была любимым блюдом для ушей, а Злата хорошо учится, почему не может малявок подтягивать в учебе хотя бы в глазах мамы с папой? Они ее любят и верят ей.

– Кися с теми мальчиками… да?

– Самой не смешно? – рассмеялась Инга. – Неужели думаешь, на деньги от сэкономленных завтраков Кися делает налеты на бутики? Заметь, у нас таких магазинов нет – кому они здесь нужны! Богачи едут в центр и там отовариваются, их же немного, так что бутики держать у нас невыгодно. Кися тоже в область мотается, за ней приезжают на шикарной машине. А родителям врет, будто на олимпиады ездит, на всякие там конкурсы, экскурсии…

Ну и ну, у всех есть что скрывать, сделала вывод Майка, чувствуя себя клинической дурой, которой пора бы поумнеть, да вот беда: по заказу это не происходит. Новость уже не удивила и не разозлила ее, скорее, раздосадовала: оказывается, на словах все такие честные, искренние, открытые, даже благородные. Все повально – сю-сю-сю, а с изнанки – лживые, хитренькие, гаденькие, подленькие. Она об этом даже не догадывалась.

– А ты? Тоже зарабатываешь… э… как…

– За кого ты меня принимаешь! – пыхнула Инга, серьезно оскорбившись. – На мне нет дорогих тряпок, я ничем не отличаюсь от остальных, могла бы и сама это заметить. Хм, как в твою голову пришло такое?!

– Но ты… – растерялась Майя. – Ты же принимаешь то, что делает Кися. Или я что-то не понимаю?

– Хм! Какая ты еще… маленькая, – фыркнула Инга. – Я констатирую факт, а не принимаю род занятий этой тупицы, он во все века порицался, это самый низменный способ заработка. Кстати, заканчивается подобный образ жизни плохо, часто рано обрывается жизнь. Но от моего неприятия ничего не зависит. Или мне надо воспитанием заняться, доказывать ей что-то типа… Кисуля, лапуля, проституция – это очень плохо, сказывается на внешности и, конечно, здоровье, ты к двадцати годам превратишься в мочалку…

– Откуда ты знаешь, во что она превратится? – пробубнила Майя, перебив возмущения Инги, окрашенные ехидными интонациями.

– Откуда? Книжки читаю взрослые: Мопассана, Золя, Достоевского, это круче, чем смотреть киношки про вампиров, предназначенные исключительно для дебилов. У моей бабушки знаешь какая библиотека? Они с дедом всю жизнь только на книжки пахали.

– Все равно, Инга, тебе надо поделиться своими знаниями с Кисей.

– Делилась, – усмехнулась подружка.

– И что?

– Как говорит моя бабушка, благоразумие человеческому роду неведомо, поэтому никто не слушает чужих советов, не вооружается чужим опытом.

Пару минут девочки шли молча, что для их возраста нетипично, ведь период познания мира требует информации, Инга много знала, слушать ее можно было часами. В глазах Майи подружка выглядела страшно умной еще со второго класса, когда вошла впервые на урок физкультуры с двумя тонюсенькими косичками с пышными бантами и голубыми глазищами. Бабушке Инги посоветовали сменить климат на более теплый, но разве она поехала бы одна, вот и снялись с места все. Подружилась с ней Майя сразу, да так и дружили до последней ее минуты…

* * *

Последней? Разве эта минута последняя? Ну уж нет, Майка воспользуется любой заминкой, а звонившая трубка отвлекла чудовище в балахоне, может быть, напугала. Его лица она не могла видеть – темновато, свет от смартфона не помог разглядеть ничего в глубине капюшона, кроме кончика носа, но от звонка темный силуэт вздрогнул и застыл в нерешительности. Испуг чувствовался в самой атмосфере, он как-то внезапно сжал воздух вокруг, и это был не Майкин испуг. Она с появления фантома находилась в состоянии смертельного ужаса и перебарывала его, чтобы выжить, новый испуг шел от балахона.

А если это женщина? Если подлой гадюкой она проползла в дом, чтобы утолить жажду мести? Почему нет? О, есть, да, есть тупые и заурядные бабы, наполненные завистью и злобой, втайне мечтающие уничтожить Майю физически. Возможно, поэтому и молчит, чтобы не выдать свою женскую природу и не спровоцировать Майю на более активное сопротивление. Но сейчас все гадания на эту тему лишние, безумные.

Короче, только дура-баба способна застыть, как вулканическая лава от одного звука смартфона, перепугавшись насмерть, а с бабой можно и посоперничать в ловкости. Ах, как вовремя это случилось, замешательство дает шанс… Главное сейчас – убежать из спальни, но какая жалость, что невозможно взять трубку и ответить, телефон далековато, а еще это время… время…

Не мешкая, Майя резво запрыгнула на кровать, ведь с той стороны легче добежать к двери, а там – фиг догонит балахон. Только вот спрыгнуть не успела, балахон оказался так же ловок и резв, в спину врезалось холодное и острое лезвие!