Первый узбек: Героям быть!

Лишь однажды я сильно рассердился на Али и его брата Ульмаса. Они начали спорить со мной о том, какие базары и как строить в Бухаре. Спустя несколько лет после постройки медресе Мадари-хана я решил, что хватит терпеть совершенно безобразные неуправляемые, стихийно возникающие рынки и базары. Бани у нас очень хорошие. А вот базары, которые должны приносить значительную прибыль и выгоду, убыточны. Хотя каждый торговец должен платить пошлину в ханскую казну, я терплю от базаров одни потери.

В один из летних дней, спустя две луны после рождения моего наследника Абдулмумина, Али, Ульмас и ещё несколько известных в Бухаре строителей получили приказ явиться в Арк. Я сообщил, что собираюсь построить в столице несколько рынков – для торговли зерном, мукой и обеспечения Бухары хлебом. Для продажи и покупки разнообразного оружия, для сбыта книг и головных уборов, для обмена денег. Для торга шёлковыми и шерстяными тканями.

Первоначально я хотел упорядочить только торговлю мукой и сделки с деньгами. Едят люди в день по три раза и каждый раз нужны лепёшки. Обмен денег нужен для поддержания международной торговли. При размене менялы забирают процент себе, вместо того чтобы делиться с ханской казной. Остальные базары и рынки уже существовали, размен регулярно производился в караван-сараях. Тогда-то разгорелся спор между мной и мастерами.

Никто, кроме Али и Ульмаса дальше Мекки не бывал. Эти устоды рассказали о ранее виденных базарах: о Капалы-чарши в Истанбуле, о делийском Чаури-базаре, базаре Казур в Лахоре. Али начал подробно объяснять, кто, когда и как строил эти базары. И почему правители этих государств покровительствуют ремесленникам и торговцам. Наши представления о базарах были самые примитивные – строить ряды, отделять друг от друга перегородкой. А лучше всего выделить место и заставить ремесленников и купцов самим построить этот базар.

Тогда я вспомнил уродливую стену вокруг Бухары и возразил тем, кто хочет выгадать немного денег на этом. Я бы перестроил её, но у меня на это не было средств, я не мог себе и представить, сколько это могло стоить. Незадолго до совета зодчих я спросил у Ульмаса, сколько будет стоить перестройка стены вокруг Бухары. Тот посмотрел на меня отрешённым взглядом и переспросил:

– Великий хан желает перестроить стену или обновить её? Из какого кирпича великий хан предполагает возвести стену – из жженого кирпича или саманного*? Возможно, вы хотите соорудить стену из тёсаного камня, как это делают в закатных странах? Сколько времени вы предполагаете затратить на это предприятие? – каждый вопрос порождал новые вопросы, но я всё-таки настоял:

– Новую стену их жжёного кирпича! – про камень я как-то заранее не подумал и решил, что этот материал для сооружения новой стены дорого обойдётся. Я остановился на более дешёвом, на мой взгляд, способе. Лучше бы я промолчал. Потому что на следующий день Ульмас принёс расчёты. От них я впал в уныние на целую неделю. Я больше никогда не заговаривал о перестройке стены.

На это безумное предприятие понадобилось бы 320 тысяч кирпичей размером четыре ладони на четыре и высотой в ладонь. На то, чтобы обжечь эту прорву кирпичей, понадобилось бы столько древесного угля, сколько деревьев растёт во всём Мавераннахре. Вместе с кустарником. Я уже не говорю о растворе, скрепляющем эти кирпичи и стоимости работы. Лучше уж путь остаётся то жалкое подобие стены, мозолящее мне глаза каждый раз, когда я выбираюсь из Бухары. Вот разбогатею, потом и подумаю о новой стене вокруг столицы. А тогда у меня в голове основной заботой были базары. Я сделал вид, что подумаю обо всём, когда расправлюсь со своими противниками и наложу на них огромный омон-пули*, а пока дел невпроворот!

Али рассказывал медленно, с расстановкой, тихим и размеренным голосом. Показывал изображения базаров, уделяя больше моего внимания османскому рынку Капалы-чарши. Тот был безумно красив и огромен, особенно по контрасту с крохотными фигурками людей под куполом базара. Все внимательно слушали, а речь Али сводилась к необходимости строить крытые базары с системой естественного охлаждения от купольной крыши. Он продолжал доставать листы самаркандской бумаги, чтобы все мастера видели его собственные планы и эскизы. Это был уже рисунок базара, что он предполагал построить в Бухаре. Как же это чудесно! Великолепно! Но я привык, что купола в Мавераннахре были лишь на мечетях и мазарах, но никак не на крыше базара. Там торгуются, сквернословят, ругаются, плюются и поносят друг друга. А ещё гадят где попало…

Я начал возражать, и тогда Али позволил себе то, чего не позволял себе никто и никогда. Он не просто воспротивился мне, он начал вспоминать, как была построена крепостная стена вокруг Бухары. Он не наступил мне на мозоль – он отдавил своим языком мне ноги, руки и голову. Я пришёл в негодование, тем более что эта стена меня самого раздражала. Но я не мог её убрать! У меня не было для этого денег, а строить так, как построил Абдулазизхан, я не хотел. Менять одного хромого на левую переднюю ногу ишака на другого, хромого на заднюю правую ногу, причины не было. Сам Али продолжал монотонно вещать:

– Великий хан и вы, уважаемые мастера! Обращаю ваше внимание на то, что много лет тому назад вокруг благословенной Бухары была построена стена. Но как и кем? Простыми людьми, которые в лучшем случае строили молхону на своём дворе или кибитку для старой нелюбимой жены. Каждый строил свой кусочек стены и уходил восвояси. Мы с братом тогда были детьми и приложили свои руки к этому чудовищному сооружению. Тогда мы мало что понимали в зодчестве, но были страшно огорчены, что вынуждены заниматься таким неблаговидным делом. – Странно, но я поверил, что двое детей сокрушались своим сомнительным делам сильнее, чем придворные.

Знаменитые зодчие Бухары зашушукались.

– Неужели они хоть что-то понимали в замыслах великого хана? – мне удалось расслышать шипящие слова.

– На строительстве этой безобразной стены-убийцы мы с Ульмасом потеряли своего любимого учителя Уткира-устода. Сейчас я нижайше прошу великого хана внять моим просьбам и рассмотреть мои рисунки. Я умоляю разрешить нам с братом построить хотя бы один базар так, как я его вижу. Если наше строение не понравится великому хану, то я обещаю переделать всю работу бесплатно.

Это ещё больше меня рассердило. Я, конечно, могу считать деньги, но чтобы мне в лицо сказали, что у меня их нет? Мне уже всё не нравилось: и рисунки, изображающие великолепный базар, и сами планы этих базаров, и рассказы о дальних странах. А больше всего то, что кто-то будет строить базар на свои деньги, а потом рассказывать об этом всем желающим скучным и тихим голосом! Али с Ульмасом не жили столько времени при дворе, как остальные присутствующие. Все быстро уловили, куда подул ветер. Они дружно набросились на рисунки Али, на крышу с куполами. А больше всего на то, что он будет строить базар на свои деньги!

– Правоверные, вы только посмотрите на этого наглеца! Он пренебрегает волей нашего великого хана и считает, что может указывать тому, что строить и как! —визгливо вопил известный на всю Бухару зодчий. Его полгода тому назад обошли заказом на новую сардобу*, построенную на пути в Карши. Видимо, он забыл, что Али, несмотря ни на что, мой придворный зодчий и надеялся, что дни его сочтены.

–Полностью согласен с вами, дорогой друг! Великий хан, позвольте мне представить свои проекты и разрешите мне построить базар. – Вторил ему такой же «гений». Его я знал хорошо, Ульмас как-то уличил его в воровстве. Его работы стоили намного дешевле, чем были предъявлены счета.

Шум стоял невообразимый, несмотря на то, что я сидел на возвышении и всё слышал. Мастера не сдерживались. Я чувствовал, что пройдёт ещё немного времени, и они все, в приступе праведного гнева, набросятся на братьев с кулаками! Именно этот гнев раздражал меня. Он был настолько ненатуральный и наигранный, что вызывал тошноту. Все это понимали. Этому недовольству была единственная причина. Вот уже три года Али и Ульмас не дают возможности никому из них воровать и приписывать лишние расходы в свои счета. Я ещё немного послушал этот базарный крик и остановил его.

– Мастер Али, почему ты так упорно стоишь на том, чтобы строить купольную крышу? И почему ты позволил себе упомянуть богоугодное деяние моего предка Абдулазизхана в таком уничижительном виде? Тебе надоела твоя работа, твоя должность или твоя голова? – я думал, что Али испугается. Но видимо несколько лет, проведённых мастерами рядом со мной, ничему их не научили. И не только их, меня Аллах тоже не посвятил до конца в особенности его упрямого характера.

– Великий хан! Я смиренно прошу прощения за то, что вызвал ваш гнев, но я просто обязан сказать главное. Купцы, посещающие рынки благословенной Бухары и люди, прибывшие из разных стран, должны видеть, как государь заботится о месте их пребывания. Люди, торгующие на базаре весь световой день, должны торговать в удобстве и покое. Иначе будут думать не о том, чтобы хорошо и с выгодой продать товар, принося пользу себе и государству. Они будут думать о том, что в палатке жарко, что воды нет или она протухла от жары. Им придется страдать, что негде опорожнить мочевой пузырь. Они тоскуют, что под ногами не пол, а пыльная земля, из-за которой портится товар.

– Ты совсем рехнулся, если говоришь об отхожем месте при великом хане!

– Уважаемые устоды! Вы не замечали, чем воняет на наших базарах? Не думаю, что хоть кому-то это нравится. – Негромко вмешался в спор Ульмас.

– Мой дедушка Одыл, да пребудет его душа в райских кущах, был купцом и всегда заботился о месте своей торговли! Он тщательно выбирал базары и дуканы, где торговал. Во многих городах на пути своего следования он построил торговые лавки и сдавал их в аренду на время своего отсутствия. Так же делает и муж моей сестры Айгуль. Он строит не только дуканы, он возвёл две сардобы на путях своего следования. Около одной из них, недалеко от Карши, вырос Рабат! – Али остановил рассказ и потянулся к пиале с чаем. Тут же заголосили все присутствующие. Их голоса были неприятным диссонансом с той плавной речью мастера, которая почему-то стала мне неприятна.

Я кивнул, давая понять, чтобы все замолчали, а Али продолжил свой рассказ:

– Великий хан, я осмелюсь, с вашего благосклонного разрешения, продолжить свой рассказ и пояснить, что от того, в каком состоянии дукон, зависит и цена товара. Что плохого в том, если товар разложен на возвышении, если под ним гладкая чистая доска, оттеняющая цвет товара и остальные его достоинства? Если вас встретил приветливый дуканщик? Он не тащит вас за рукав в тёмную коморку, а широким жестом предлагает красивый товар в красивом и сладко пахнущем месте. Неужели вы не устоите, и не уступите ему два-три фельса в ходе торгов? Я не купец, но я знаю, как подороже продать и подешевле купить.

– Мы все и без тебя это знаем…

– Нашёл кого учить секретам торговли…

– Великий хан, всё то, что я до сих пор построил, обошлось казне Бухары в два-три раза дешевле, чем требовали за работу другие мастера. Я не стремлюсь к ненужной яркости, к излишней позолоте куполов и порталов. Я редко употребляю дорогую лазурь и другие ценные и броские материалы. Но я строю быстро, дёшево и надёжно. Я строю на века! Не станет меня, а все здания, возведённые мною, останутся и будут продолжать радовать всех своими лаконичными и чёткими формами. – Али остановился. А я решил – я посажу его в зиндан. Он собирается остаться в своих строениях на века, а я, значит, умру, и обо мне никто не вспомнит?

– Ты намекаешь на то, что я мало тебе плачу за работу? Как ты посмел упрекнуть меня в том, что я жадный и неблагодарный? Что я скуп по отношению к тебе? Я не собираюсь выслушивать упрёки от строителя, который не может меня убедить в качестве и преимуществах своего проекта. Ты меня не убедил. Я считаю, что ты и твой брат покусились на священную сущность – купола благословенной Бухары. – Слова, пришедшие мне в голову, показались уместными. Действительно строить эти купола было совсем не обязательно. Да не потому я рассердился. Скрытые упрёки по поводу стены, такие же намёки на то, что он самый лучший строитель, отсутствие скромности, привели к тому, что я решил его наказать.

– Воля Великого хана священна для нас, и мы смиренно снесём любое наказание. Но я рискую навлечь на себя ещё большее неудовольствие великого хана и продолжу настаивать на своём. Я хочу для великого хана и его столицы только блага и красоты на всё время существования этого города! Я стремлюсь, чтобы в городе было чисто. Чтобы базар, то место, куда приходит каждый житель города в своём самом нарядном платье и одежде, был местом не только приобретения товара, но и местом отдохновения от трудов! Насколько красивее станет наша жизнь, если это можно будет осуществить в удобном для горожан и гостей месте? Если я неправ, то накажите меня. Если прав, то разрешите работать так, как меня научили это делать!

Вот здесь опять вылез со своими вредоносными словами Исмет-зодчий, замеченный в приписках к расходным счетам:

– Великий хан, у кого учились эти мастера? У неверных в закатных странах! Поэтому и хотят осквернить наши купола. Не разрешайте им строить базары, поручите это дело мне. Я буду землю руками рыть и просеивать сквозь свою чалму ради вашего удовольствия. Я не выставлю ни одного возражения против вашего желания. И осуществлю ваш проект. – Нет, у Исмета совсем в голове пусто! Это он мне должен принести проект, а я его утверждать! Я что, должен рисовать базар?

– Я надеюсь, что тебе самому придёт в голову светлая мысль о твоей будущей работе. Я же не советуюсь с тобой по поводу того, как и с кем воевать – вот и ты должен показать мне, каким ты видишь базар в Бухаре? – бедный Исмет скорчился наподобие клушки, которая подгребла под себя цыплят и никому не даёт на них взглянуть.

– Я думал, великий хан, что у вас, в ваших библиотеках есть какие-то чертежи и проекты базаров. Я мог бы их осуществить, поскольку я сам не обладаю возможностью делать чертежи и рисовать здания.– У зодчего почти закатились глаза от страха за то, что влез со своими предложениями без должной подготовки. Я усмехнулся, глядя на его трясущиеся губы и посеревшее от страха лицо. Али так себя никогда не ведёт, но я всё-таки накажу его за строптивость.

Тогда я был ещё молод и не всегда понимал, что любой человек строит, пашет, растит и возводит что-то в государстве с моего высочайшего разрешения. Всё, что сделано остальными – это моя и только моя заслуга! Я подумал тогда, что слишком Али возгордился и должен отдохнуть, но не на курпачах возле своей золотоволосой жены, а под стражей в зиндане*. А чтобы ему не было скучно, отправлю вместе с ним и его брата. Пусть вычислят и посчитают, сколько кирпичей пошло на строительство крепости.

– Я подумаю, кто и как будет строить базары, а пока надеюсь на то, что в течение недели все зодчие принесут мне свои чертежи и рисунки. Глядя на них я мог бы сравнить степень вашего мастерства и представить, как будет выглядеть базар. Кроме этого, мне понадобятся точные расчёты расходов на строительство, как это всегда делали мастера Али и Ульмас. А они пока отправятся в зиндан и посчитают там все кирпичи, ушедшие на строительство этого грандиозного сооружения. Чтобы работа была выполнена точно, их там запрут и они поживут в гостях у тамошних тюремщиков некоторое время. Чертежи оставьте мне. Если у меня будет желание и время, я посмотрю.

Я отпустил всех взмахом руки, а два мастера отправились в зиндан под охраной двух нукеров. Перед тем как уйти, Али ещё раз показал мне, что и как он видит. Я смотрел не очень внимательно, больше наблюдал за остальными. Из всех мастеров, а их было семь человек, только двое молодых, не старше тридцати лет мужчин с сочувствием смотрели на Али и Ульмаса. Остальные не сдерживали довольных усмешек и злорадно-ехидных ухмылок. Можно было подумать, что я уже вызвал палача, чтобы две головы слетели с плеч долой. Вследствие чего жирное место придворного архитектора освободится.

Я был не очень доволен собой, так что утро следующего дня проспал самым постыдным образом. Я проспал утреннюю молитву и был угнетён. А тут ещё кукельдаш масла в огонь подлил. Зульфикар, войдя в мою опочивальню, на первый взгляд был такой, как всегда, словно не его любимые дяди сидят в зиндане на лепёшке и воде. Он совершенно спокойно пожелал мне доброго здоровья и пригласил пройтись до выходившей на Регистан* стены Арка:

– Смотри, великий хан! Сегодня пол-Бухары пришло пожелать тебе доброго утра. – Так он никогда не улыбался. Точно знаю, что раньше я такой улыбки не видел.

Вокруг Арка колыхалось море голов. Тюбетейки, тюрбаны, чалмы, просто бритые головы – что, вся Бухара на Регистане? Такого скопления людей не бывало даже тогда, когда там свершались казни знаменитых и неуловимых разбойников. Все сидели плотными рядами. Судя по всему, не переговаривались, а упорно смотрели на Арк. Это бест*.

– Сегодня же не аль-джума, и не время всеобщей молитвы! Чего им надо? Им что, делать нечего? Разогнать немедленно всех! – это что же такое? Для чего собрались все эти бездельники? Если надо что-то делать в Бухаре, то через жарчи* не докричишься, а тут расселись, лежебоки и лентяи!

– За что разгонять, великий хан? Они не орут, они не безобразничают, они тихо сидят и ждут тебя. Я ничего такого не ожидал. Они с ночи собрались и не уходят. А если кто-то уходит, на его место тут же садится другой. Они не едят, не пьют, даже не мочатся. Только смотрят. Все базары пустые, сегодня не торгует ни один водонос, ни один лепёшечник не замесил тесто, ни один чайханщик не открыл своей чайханы. Ты не знаешь, чего им нужно? Я догадываюсь, но сказать не могу, вдруг ошибаюсь.

– Что будем делать?– я был в таком ужасе, что у меня пересохло в горле. Ничего не понимаю? Из-за чего всё это? Из-за двух строителей? Это же бунт! Но бунт это тогда, когда люди вопят, кидаются камнями, пытаются схватить и убить кого-то из стражников. А здесь полная тишина. День обещает быть безоблачным, но не жарким, всё-таки середина месяца сафар. Просидеть без дела два-три дня можно без вреда для здоровья.

А купцы из разных стран? А соглядатаи и шпионы? Их в Бухаре видимо-невидимо от всех моих врагов-друзей-родственников? Что скажет мой отец, правитель Бухары Искандер-хан, когда увидит это людское месиво, разлившееся вокруг Арка? Аллах велик, может быть, он надоумит меня, что делать? Я же не мог предположить, что два простых строителя так известны в Бухаре? Нет, думал и знал. У них родственников больше, чем у меня волос в бороде! Надо выпускать, пока люди сидят молча и ничего не делают. А то вдруг тот, кто заправляет всей этой музыкой, прикажет вытащить из-за поясов кинжалы и кинуться на Арк? Никакая стража не выстоит против толпы.

– Великий хан, они не сами пришли, они послушали неизвестно откуда появившийся касыд и теперь многие хотят послушать его ещё раз. Те люди, что сидят на площади, его знают. – Голос Зульфикара был печальным. Он оказался между двух костров. С одной стороны обретённая семья, да ещё такая знаменитая. С другой я, его молочный брат, его сердце и душа. Именно так я ощущал себя, именно так чувствовал себя и Зульфикар.

– Что за касыда, отчего не знаю? Опять этот Мушфики народ мутит, опять сочинил что-то обидное про ненавистных ему богачей! Как будто сам голодает! У тебя есть эта касыда? Почитай мне, я руку Мушфики сразу узнаю…

Зульфикар начал читать:

Никто не станет строить рынок просто так

За просто так не падает дождинка с облачного неба

Ягнёнок в стаде не какой-нибудь сорняк

И в пустоте не замесить хозяйке хлеба

Есть горе-мастер, тот, который равнодушно

Копирует чужие достиженья в мастерстве послушно

Он безмятежно следует приказам ханским сразу

К нему не пристаёт ни похвала людская, ни зараза.

Но гениальный мастер, сотворивший подлинное чудо

Сидит в зиндане и считает кирпичи, замшелые веками

Так не пора ль открыть глаза простому люду

И дать устоду проявить себя прекрасными делами?

– Конечно, это Мушфики! Ну да, я так и знал! Отыскать его немедленно и привести на мои глаза, где бы он не находился! – несмотря на то, что я отдавал строгие распоряжения и вроде бы показывал голосом свой гнев, я уже не сердился. Я вспомнил, как вчера вечером, после молитвы, внимательно посмотрел чертежи, оставленные Али и его братом. Рассматривал рисунки в обществе своего китобдара* и молодого строителя, выразившего едва заметное неодобрение моими действиями. Они оба молчали, только благоговейно перебирали листы. Молодой мастер, когда я разрешил ему говорить, воскликнул:

– Великий хан, вы мне подарили неизмеримое счастье лицезреть эти прекрасные чертежи! Посмотрите сюда, как соблюдены пропорции! Как точно выверен свод купола и как правильно и закономерно прямоугольник переходит в квадрат, а затем в купол крыши! Это делается лишь в Бухаре и нигде более! Я был бы рад работать подмастерьем при возведении этого архитектурного чуда. Да что там подмастерьем – я согласен десять зим отработать у них учеником, поднося глину в корыто для раствора и перемешивая её лопатой. Лишь бы они согласились взять меня к себе самым незначительным помощником! – глаза молодого мастера восторженно блестели, а руки теребили в волнении поясной платок.

Китобдар Джалил был ещё более откровенный в своём восхищении. Он собирался лично выразить мастеру своё удовольствие, но когда узнал, что тот находится в зиндане, сник и заплакал. Скупые старческие слёзы медленно ползли по дряблым щекам и прятались в редких седых волосках бороды. Его голова склонилась набок и китобдар, глядя на меня блёклыми от старости глазами, горестно вздохнул. Он сглотнул слюну, словно собирался что-то сказать. После обречённо взмахнул сухонькой ладошкой, всхлипнул ещё раз и затих.

Тогда я не понимал, что можно быть старее, и что китобдар ещё долго будет радовать меня своими изысканиями. В то время я думал, что закат его жизни не за горами. Наконец я понял то, что погорячился, опрометчиво наказал братьев-строителей, заключив их в зиндан. А теперь пожинаю плоды своего необдуманного гнева и скоропалительного поступка.

– Зульфикар, выйди к толпе и скажи, что Ульмас и Али не посажены в зиндан насовсем, они сами попросились пойти туда, чтобы посчитать, сколько кирпичей ушло на его строительство. Потом соотносительно этих затрат они будут строить расчёты на новые базары. Их соорудят по проекту придворного архитектора. Да попроще скажи, а то люди начнут думать нехорошее и попрут к зиндану. Они захотят поприветствовать своих любимчиков. А Ульмаса с Али приведи ко мне – я на них не сержусь и никогда не сердился.

Не знаю, поверил Зульфикар или нет, но толпа рассеялась почти мгновенно. Появившиеся братья доложили скучными голосами, что кирпичей, размером в пол локтя, на сооружение зиндана и подвальных камер, пошло восемьдесят три тысячи четыреста шестьдесят восемь штук. Кроме этого двадцать одна тысяча семьсот двадцать три прямоугольных кирпича вполовину меньшего размера. Ульмас грустно добавил:

– Великий хан! Очень трудно было считать кирпичи и камни в подвале. Там находятся какие-то несчастные, решившие, что мы пришли их убивать или совершить над ними другое насилие. Самые глубокие помещения выстроены не из кирпичей, а из огромных камней с использованием большого количества раствора. Если бы нас с Али заперли в такое помещение, то мы выбрались бы оттуда за четыре дня. – Нет, ну что такое твориться, они сделали своё дело, сосчитали кирпичи, хотя мне это было совсем не нужно. Зачем Ульмас усугубляет неприятную ситуацию? Но ему вторил Али:

– Великий хан, Ульмас прав. Раствор в подвальном помещении от времени стал слабый. Он изначально был плохим, судя по всему, глина с песком. Одно угнетённое состояние запертого человека не даёт ему возможности освободиться достаточно быстро. Очистить камень от раствора несложно, откатить его от стены ещё проще. В узилище тюремщик никогда не заходит и не может видеть, чем занимается несчастный. Надо исправить обнаруженные нами недостатки. Вдруг там будет заключён ваш кровный враг или убийца детей? – нет, всё-таки я правильно сделал, что отправил их в зиндан. Когда бы они туда попали по доброй воле и увидели все тамошние недостатки?

Я сделал вид, что доволен их подсчётами, и учту все замечания по поводу прочности зинданских стен. Но ещё раз напомнил, чтобы со мной они не спорили. На что оба мастера глубоко поклонились, прося ещё раз прощения за свою строптивость. Я чувствовал свою вину перед ними, но никто и никогда об этом не узнает.

С тех пор я с мастерами не спорил. Я понял, что вынужденное отступление перед народом благословенной Бухары, пошло на пользу не только мне, но и моему государству. Ни одного богатого или просто состоятельного человека на Регистане не было. Но и голытьбы я не заметил. Лишь ремесленники и мелкие торговцы. Этим людям не всё равно, как выглядит их город. Мастера никогда не вспоминали этой истории. И вот теперь, когда мне было невыразимо плохо, именно Али взял на себя смелость вывести меня из равнодушного равновесия и вернуть к жизни.