У меня впервые заболел зуб. С неделю уже маюсь. Всё собирался сбегать к врачу. Сегодня-завтра, сегодня-завтра… И бежать к тому же Коновалову. В районном нашем сельце Щучьем другого зубаря нет.
Если сейчас настрочу про Коновалова, то как потом буду я у него лечиться? Он же вырвет из меня что-нибудь другое вместо больного зуба!
И наутро поплёлся я к нему как рядовой зубной страдалец.
Я ещё рта не успел толком раскрыть, как Коновалов с апломбом выкрикнул:
– Рвём!
– Может, для началки хоть немножко полечим?
– Трупы не лечим!
Я расстался с первым зубом и твёрдо решил заняться фельетоном.
Невесть откуда узнала про это наша редакционная бухгалтерша, приятная дама бальзаковского возраста, и сноровисто понесла Коновалова по кочкам:
– Этот Коновалистый такой тип! Это тако-ой типяра!… Я прибежала к нему с зубами! А он помотался этак сладкими глазками по мне и: «Раздеваемся!» – «И вы тоже?» – спросила я невзначай и слегка шутя.
«Я при исполнении… Мне не обязательно…»
«А как раздеваемся?»
«Традиционно. Как всегда».
«И до чего раздеваемся?»
«До Евы».
«Но у меня же зуб!»
«И у меня зуб. И не один… И чего торговаться? Да знайте! Врач заходит даже туда, куда и стыдливое солнце не заходит! Раздеваемся! Народ за дверью ждёт!»
«Ну зуб же болит! А зачем раздеваться?»
И он мне научно так вбубенивает:
«Для выяснения всей картины заболевания!»
Всей так всей…
Ну, разделась. А он:
«Походим на четвереньках».
Я чего-то упрямиться не стала. Быстро-весело помолотила вокруг зубного станка. Разобрало, что ли… Я ещё и вкруг самого Коновала гордо прошпацировала на четырёх костях…
Он стоит слюнки глотает. Во работёха!
Я на него даже разок тигрицей зубами щёлкнула.
А он весь распарился, зырк на дверь, зырк на меня и никаких делодвижений. Лишь сопельки глотает. Ну не типяра ли он после этого?
Я понял, весь грех Коновалова слился в то, что он дальше смотрин не шагнул. И случай с бухгалтершей я не воткнул в фельетонуху. И подлинную фамилию девушки не назвал. Всё меньше будет хлопот у борщёвских скалозубов.
Вовсе не фельетон, а статья выплясалась у меня, и статьяра длинная, нудяшная.
А Анна Арсентьевна прочитала её и сказала гордовато:
– Прекрасный фельетон! Вместе понесём на согласование в райком. Праздник! Первый фельетон в газете!
Февральским вьюжным вечером мы с редактором двинулись в райком, к первому секретарю с красивой фамилией Спасибо.
Тока не было.
Анна Арсентьевна читала ему моё творение при лампе.
Я, дыша через раз, мёртвым столбиком торчал в сторонке.
Первому мой фельетонка понравился.
– Прекрасный испёк фельетон! Надо громить этого пьянчугу и распутника. Только, – Спасибо пистолетом наставил на меня руководящий мохнатый палец, – дорисуй нужную концовку моими словами. Присядь на углу моего стола и запиши. Диктую: «Врач. Советский врач. Я преклоняюсь перед людьми, которые носят это святое звание. Ведь им мы вверяем самое дорогое – свою жизнь. И до слёз становится больно, когда среди них нет-нет да и промелькнёт пятнистая душонка, подобная Коновалову. И долго ли он будет чернить честь советского врача?» – И уточнил: – До завтрашнего утра. Про утро не для печати… Записал?
– Записал… Спасибо Вам…
– Не за что.
После дополнительных бесчисленных руководящих усушек и утрусок мой фельетонидзе наконец-то прорисовался в газете.
В день его выхода Коновалов решительно напился.
Ну как можно было такое событие не обмыть?
Он был такой чистенький, что никак не мог добрести до своей сакли и замертво пал отдохнуть в знакомом стогу.
В тот исторический тёмный момент, когда над его фривольно откинутым в сторону башмаком белым тёплым облаком опускалось нечто непередаваемое на словах, он проснулся и очень даже уверенно взял хозяйку облака обеими руками за легендарное колено и почти твёрдо проговорил:
– А вот этого делать не надо.
Она узнала знакомый голос и, в деланном испуге вскрикнув для приличия, поинтересовалась:
– Пал Егорыч! По этой египетской темнотище я вас и не заметила в стогу… Вы-то что тут делаете?
– Пришёл сынка проведать! – с вызовом болтнул он первое, что шатнулось на ум.
– Дак сынок-то не в стогу пока живёт… В хате.
– Приглашай в хату.
