Вновь я с травами расту,
И по нити по отвесной
Думы всходят в высоту.
Дольним гулом, цветом ранним,
Закачавшимся вдали,
Сколько раз ещё воспрянем
С первым маревом земли!
Огневое, молодое
Звонко выплеснул восток.
Как он бьётся под ладонью –
Жавороночий восторг!
За мытарства, за разлуки
Навсегда мне суждены
Два луча – девичьи руки –
Над становищем весны.
Второе её письмо начиналось сердито:
Итого… Кто как ни считай, а я в миллион не впихну!
А кто с миллионом беден?
Но ставки мои росли.
И в следующем письме они выросли.
Уже ни в какие миллиарды не согнать…
Все eё письма я пачкой носил с собой и почасту перечитывал все подряд по нескольку раз на день. И было такое чувство, что я только что получил одно такое длинное, бесконечное письмо.
И хотелось, чтоб все её письма состояли из одного Великого Слова, прилежно написанного в бесконечные столбики.
Люблю в миллиардной степени…
Как было при таких письмах отсиживаться где-то в Тбилиси?
Я подсчитал, сколько секунд оставалось до встречи, и временами принимался вслух считать эти тягостные, бесконечно долгие секунды.
В самолёте моё место было где-то в хвосте. Я поменял его на место в самом начале салона. Разве, сидя в первом ряду, я не быстрей доскачу?
Начинало едва светать, когда я доскрёбся до Светодара.
5
Звонок.
Поцелуй с пылу с жару.
Теперь можно и в школу.
– Ты знаешь, – сказала она, отдавая мне портфель, – твои цветы совсем не увяли. Они долго стояли у меня на столе. А потом я положила их в книгу. Эту книгу я всегда ношу с собой в школу. Твои цветы даже сухие очень хорошо пахнут.
– Ты мне всё это писала… Эта книга и сейчас у тебя в портфеле.
– Да! А как ты узнал? Ты ж не открывал портфель!
– А зачем его открывать, когда мой нос со мной! – Я торжественно поднял портфель. – И сквозь его кожу слышу в нём милые запахи насакиральских фиалок!
– Мой Тонини не журналист. Целая собачища Баскервилей!
– Не перехваливай. А то зазнаюсь.
– А вот это лишнее. Да-а… Выскочила такая вспоминалка… Получай отоварку! Ты зачем прислал мне на школу одно письмо? На будущее знай. В школу мне больше не пиши. Цензура! Распечатали… Говорят, совершенно случайно. Мои родаки?[20 - Родаки – родители.]… Дома мои письма случайно не раскрывают. Писать сто раз люблю в тот день я тебе не стала. Я пишу на уроках, и любопытные без конца пихают носы в мою писанину…
– Помню, хорошо помню все твои послания. Чем ты занималась, пока меня здесь не было?
– Во-первых, я ждала тебя. И во-вторых. И в-третьих. А так… Всё время толклась в школе. Готовим очередной гульбарий.[21 - Гульбарий – вечер.] Я рисовала оленей и матрёшек… Все матрёшки похожи на одну мою заторможенную соклашку. Их так и зовут: Нины Евтеевы… За весь месяц тут только и радости, что твоя новая заметка с фонарями. Заметка с фонарями произвела впечатление на Любу. Она даже позеленела от зависти. А я задрала носенко и сказала с притопом: «Мой Тонинька лучше всех!» Люба не стала хвалить своего Толю. Она молчала. Молчала, молчала и ну расспрашивать, для чего нужны эти фонарики.
– И ты объяснила?
– Конечно! Буквы-фонарики высотой в две-три строки ставят в начале абзаца и отбивают ими один кусок текста от другого. Правильно я ответила?
– Почти.
– Её удивило и напугало то, что ты выбрал в фонарики четыре буквы, которые, если прочитать их по ходу текста, сбегались в моё имя. В следующий раз напиши такую большую статью, чтоб в ней хватило фонариков на целую фразу «Валя, я люблю тебя!» Тогда Люба помрёт от зависти.
– К чему такие потери? Однако заказ я принимаю.
– Когда прорисуется в газете статья?
– Точно пока не знаю. Это пока маленький для тебя сюрприз.
– А я вот отправила тебе в редакцию боль-шо-ой сюрприз! Чего мелочиться?
Я насторожился:
– Что за сюрп…
Она закрыла мне рот поцелуем.
Поцелуй длился так долго, что я ткнул портфель её между нашими ногами и поплотней прижал её к себе.
– Это что ещё за пионерские страсти на утренней звериной тропе!?[22 - Звериная тропа – дорога в школу.] – вдруг услышал я скрипучий знакомый голос.
Оборачиваюсь – Васюган! Наш ответственный секретарь редакции.
– Здрасьте… – в растерянности бормотнул я.
