Эту бандуру в прихожей не пропихнёшь, через хрущобный балкон если – четвёртый всё же этаж! – не вскинешь…
Сел я тогда на велик и покрутил за железнодорожную ветку в милое Кусково, откуда в предолимпийской суматохе распшикали жителей по всей Москве. Кусково срочно сносили.
Дом, где была там у меня на Рассветной аллее, 56, своя холостая восьмиметровая клетушка-пенал, ещё не снесли огнём.
Из пола наковырял на стояки, из сарайных перегородок нарвал на сами полки, перевёз на велике.
Загорелся сразу ладить, даже начал и тут же отложил. Командировка. А там… Сегодня – завтра, сегодня – завтра… Доманежил дальше некуда.
Пахнущая старым жильём стружка наполовину забелила ножки у табуреток.
Отчаянный азарт водил рубанком. Разохотился, разошёлся я, да не в час позвал к себе звонок.
С глухой досадой пошёл я открывать.
8
– Ты уже вернулась? – спросил я сияющую Валентинку, принимаясь снова за доски.
– Как видишь…
Она стояла смотрела мою работу.
– Что-то быстро… Ты хоть дошла до «Новогиреева»? Или сбежала?
– Обижаешь доблестных труженичков. Обижаешь… Во-первых, уже вечереет. Для побега поздновато. А во-вторых, нас со спасибом отпустили. Мы ж вместо одного субботника целых два выдали!
– Любопытно…
– Набилось в метро народу нашего как мурашей-дурашей на кочке. Получили цэушку: те самые ёлочки, что у выхода мы сажали весной, аккуратненько выкапывать и на их место сажать клёны.
Ворочали все с задором, с огня рвали. Все поворачивались на одной ножке, только вот одна Гоголь, козырная принцесса, сидела как именинница. Веришь, и к лопате не притронулась. Недоперестаралась.
Подхожу раз – красится. Подхожу два – красится. Дело глухо. Как в танке. Я и говорю этой Оленьке: где твоя совесть?
– Представь, далеко отсюда!
– Ну что ж. Сейчас пришлю тебе маляров, пускай они тебя раскрасят.
Девчонки грохнули. Зашушукались ухо на ухо, а слышно за угол:
– Не мешала б. У неё ж персональный субботник: генеральная раскраска личности.
– У нашей Лёлечки мигрень: краситься охота, а работать лень!
– Пускай красится. Она ж без грима вылитая бабка-ёшка. Пожалейте!
Ну что ж. В семье не без урода, особенно если семья большая.
Постарались мы ударно. Задание своё так в час и вжали. Что делать? Разбегаться по домам? Как-то неудобно. Рано ещё.
А на метро я была за главную.
Звоню на овощную базу. Сергееву. На базе субботничала вторая партия с нашего «Агата», и Сергеев, общий генерал субботника, был там. Сергеев ко мне с мольбой: у нас полный завал, давай, сударушка, сюда срочно своих добровольцев.
Гоголь, Алексахина, Воробьёва, Чернова, Прянишникова отпали. Не поехали.
Ничего, в понедельник выпущу стенгазету. Одну статью напишу «Мо-лод-цы!» – это про тех, кто ездил. А непоехавших продёрну в статье «Позор!!!» Я им покажу, как надо профсоюз уважать.
Ну, примчалось нас на базу человек сорок.
Пришёл бригадир:
– Десять человек на капусту!
Капуста во дворе. Да не одна. Со снегом!
Которые с хитрецой скромно жмутся назад. В тенёчек.
Прорезается второй бригадир:
– Десять человек на картошку!
Хитрюшки носа из тени не высовывают. Скромность совсем смяла. Стоят ждут, когда понадобятся кому для дел порадостней.
Сергеев тут командует:
– Остальные к помидорянам в цех номер три.
В цехе сухо. Тепло.
Достали соли. Перебираем.
Откуда-то выкруживает молодое дарование Витя Бажибин. С арбузом под мышкой. Съели. Конечно, арбуз. Витя понадобился ещё. Притаранил винограду. Ягоды с палец. Я такой в магазинах не видала.
Акции наши росли. Нам доверили выгрузку дынь.
Открыли на рельсах вагон.
До метра высотой полно дынь! Сверху солома.
Я полезла в вагон.
С земли кричат:
– Ищи с густой сеткой трещинок! Ищи вкусную! Сейчас в машины будем грузить.
Нашла мягкую. Во рту тает.
