Писатели за карточным столом

Евгений Витковский об отношении Достоевского к преферансу

В книге «Русский преферанс» опубликовано небольшое исследование Е. Витковского об отношении Достоевского к игре преферанс:

«Достоевский оказался чуть ли не единственным из русских писателей, удостоившим преферанс ненависти. В 1848 г. (15 ноября) писатель впервые посетил дом Панаевых, где Белинский играл в бесконечный преферанс; 1846 год – год выхода «Бедных людей», первого произведения, принесшего великому писателю настоящую известность. Панаева, которой Фёдор Михайлович без взаимности увлекался тогда, вспоминает о том времени:

«Достоевский претендовал на Белинского за то, что тот играет в преферанс, а не говорит с ним о его «Бедных людях».

– «Как можно умному человеку просидеть даже десять минут за таким идиотским занятием, как карты! А он сидит по два и по три часа!» – говорил Достоевский с каким-то озлоблением. – «Право, ничем не отличишь общество чиновников от литераторов: то же тупоумное препровождение времени» (хотя есть сведения, что играть в банк Достоевский пробовал, но не увлёкся. – Е. В.).

Достоевского в полной мере постигло наказание, о котором вспоминает его дочь Л. Ф. Достоевская, припоминая известную пословицу «Кто не безумствовал в 20 лет, тот совершает безумства в 40». Именно во время второго заграничного путешествия Достоевского (август – октябрь 1863 г.) им завладевает настоящая игорная страсть, так ярко отразившаяся в «Игроке». Осуждая вполне невинную карточную игру, пусть даже и коммерческую, сам Фёдор Михайлович превратился в азартного игрока: страстью его стала рулетка. В письме из Парижа к В. Д. Констант от 1 сентября (по новому стилю) 1863 г. Достоевский описывает игру в Висбадене:

«Я, Варвара Дмитриевна, в эти четыре дня присмотрелся к игрокам. Их там понтирует несколько сот человек, и, честное слово, кроме двух, не нашёл умеющих играть. Все проигрываются дотла, потому что не умеют играть. Играла там одна француженка и один английский лорд; вот эти так умели играть и не проигрались, а напротив, чуть банк не затрещал. Пожалуйста, не думайте, что я форсю с радости, что не проиграл, говоря, что знаю секрет, как не проиграть, а выиграть. Секрет-то я действительно знаю…»

Что было дальше, общеизвестно – дикие рулеточные проигрыши Достоевского: «Проиграл вчера всё, всё до последней копейки» (в письме к жене А. Г. Достоевской от 20 мая 1867 г. из Хомбурга) – и чуть не удвоившееся по сравнению с возможным нынешнее «Полное собрание сочинений» Достоевского: классик писал и писал, ибо другого способа заплатить карточные проигрыши не видел.

Как писатель Достоевский, впрочем, вполне разбирался и в картах – стоит вспомнить лишь «Братьев Карамазовых» и описанную там «поддельную» (т. е. шулерскую) колоду. Страсть же к коммерческой игре – висту, преферансу и винту – сердца Достоевского не посетила. Он злился на Белинского, он пошёл к Петрашевскому и на каторгу, – ну, а попал в Хомбург и Висбаден. Из Достоевского вышел игрок, а не картёжник, для него была важна игра, но ещё важней выигрыш. В выигрыше осталась русская литература.

Литература: Ф. М. Достоевский, А. Г. Достоевская. Переписка; А. Г. Достоевская. Воспоминания; А. Н. Достоевский. Воспоминания; В. Ф. Ходасевич. Московский Литературно-Художественный Кружок; Ю. И. Селезнёв. Достоевский; Д. С. Лесной. Русский преферанс.

Некрасов, Николай Алексеевич

(1821–1877) величайший картёжник среди знаменитых русских писателей, без чьей игры – отчасти взяток цензорам, подававшихся как «проигрыш», – возможно, никогда не состоялся бы «послепушкинский» «Современник» и вся история русского народничества пошла бы другим путём, возможно, ещё худшим, чем тот, который сложился в жизни. Игра Некрасова заслуживает отдельной монографии, поэтому здесь, за недостатком места, приводятся лишь отдельные описания его стиля игры.

В частности, Н. Г. Чернышевский приводит слова Некрасова, сказанные им в 1853 г. при первом знакомстве:

«Видите ли, я играю в карты; веду большую игру. В коммерческие игры я играю очень хорошо, так что вообще остаюсь в выигрыше. И пока я играю только в коммерческие игры, у меня увеличиваются деньги. В это время и употребляю много на надобности журнала. Но – не могу долго выдержать рассудительности в игре; следовало бы играть постоянно только в коммерческие игры; и у меня теперь были б уж очень порядочные деньги. Но как наберётся у меня столько, чтоб можно было играть в банк, не могу удержаться: бросаю коммерческие игры и начинаю играть в банк. Это несколько раз в год. Каждый раз проигрываю всё, с чем начал игру».

Тот же Чернышевский вспоминает о мечтах Некрасова «приобрести возможность держать банк, потому что банкир, по какому-то странному ходу оборотов игры, вообще, должно быть, больше выигрывает, чем проигрывает». В начале 1840-х годов Некрасов опубликовал несколько произведений в прозе и в стихах, посвящённых непосредственно преферансу.

Публикация поэмы «Говорун» датируется июнем 1843 г. – к этому времени преферанс вошёл в Петербурге в широчайшую моду, – играл в него и Некрасов, ставший одним из первых «певцов» преферанса. 30 ноября 1844 г. в «Литературной газете» был опубликован знаменитый фельетон-водевиль «Преферанс и солнце» – третье после книги Кульчицкого и пьесы Григорьева «главное» преферансное произведение в русской литературе.

В поэме «Чиновник», опубликованной в начале 1845 г., Некрасов признаётся:

Интересно отметить, что Белинский отметил «Чиновника» как «одно из лучших произведений русской литературы 1845 года». Опять-таки А. Я. Панаева в «Воспоминаниях о домашней жизни Н. А. Некрасова» рассказывает эпизод (почти наверняка подлинный), когда преферанс превратился для Некрасова в ежевечернюю игру (а отнюдь не прелюдию к банку или другому азартному занятию):

«Я уже упоминала, какие печальные последствия имела история Петрашевского на „Современник“. Все говорили тихим голосом, передавая тревожные известия об участи литераторов, замешанных в историю Петрашевского. По вечерам, для развлечения, Некрасов стал играть в преферанс по четверть копейки с двоюродными братьями Панаева, с художником Воробьёвым и его братом».

В более поздние годы, когда Некрасов стал членом Английского клуба, когда игра стала для него и радостью, и необходимостью, и ежедневной повинностью, преферанс, разумеется, отошёл на второй план. А. М. Скабичевский приводит по памяти довольно пространный монолог Некрасова, рисующий само его отношение к карточной игре как к творческому и во многом мистическому процессу:

«Самое большое зло в игре – проиграть хоть один грош, которого вам жалко, который предназначен вами по вашему бюджету для иного употребления. Нет ничего легче потерять голову и зарваться при таких условиях. Если же вы хотите быть хозяином игры и ни на одну минуту не потерять хладнокровия, необходимо иметь особенные картёжные деньги, отложить их в особенный бумажник и наперёд обречь их ни на что иное, как на карты, и вести игру не иначе, как в пределах этой суммы.

Вот, например, я в начале года откладываю тысяч двадцать, – и это моя армия, которую я так уж и обрекаю на гибель. Начинаю я играть, – допустим, что несчастно, проигрываю я тысячу, другую, третью, – я остаюсь спокоен, потому что деньги я проигрываю не из своего бюджета, а как бы какие-то посторонние. Положим, что играю я в штосс, вижу – в штосс мне не везёт. Тогда я бросаю его, принимаюсь за ландскнехт. Играю в него – неделю, месяц. Если и в ландскнехт не везёт, принимаюсь за макао, за пикет, за мушку. И поверьте, что, перебравши таким образом три-четыре игры, я непременно натыкаюсь на такую, в которой мне так начинает везти, что я в два-три присеста не только возвращаю всё проигранное в предыдущие игры, но и выигрываю ещё столько же. Напавши таким образом на счастливую игру, я уж и держусь её до тех пор, пока мне в ней везёт.

А чуть счастье отвернётся, я бросаю её и опять начинаю искать своей полосы в других играх. И я не знаю уж, что за чертовщина, фатум какой или случайность, но верьте моему опыту, что в каждый данный момент существуют для вас две игры: одна безумно счастливая, другая – напротив того. Вся мудрость в картах в том и заключается, чтобы уметь уловить первую и вовремя воздержаться от последней. Если же вы будете упорствовать в несчастной игре и добиваться в ней поворота счастья, – пропащее дело!..»

Скабичевский констатирует также, что «в сутолоке столичной жизни он (Некрасов) редко брался за перо. Не до того ему было в это время среди обедов, ужинов, карточных турниров, литературных чтений и хлопот об издании журнала».

В воспоминаниях Ипполита Панаева (1822–1901), двоюродного брата И. И. Панаева, есть совершенно народническое (в то же время вульгарно-христианское) оправдание игры Некрасова в карты: «Много почитаемых и уважаемых людей играют в карты, и это не мешает им быть почитаемыми и именитыми в обществе. Клевета не касается их имени. По крайней мере, деньги, выигранные Некрасовым у людей, которым ничего не стоило проиграть, были употребляемы уже гораздо лучше, чем деньги, выигранные другими. На деньги Некрасова много поддерживалось неимущих людей, много развилось талантов, много бедняков сделалось людьми».

Настоящий эпитафией Некрасову могут служить слова, вписанные А. С. Сувориным в «Недельные очерки и картинки» (1878):

«Большой практик он был, – говорят о нём, – и стихи иногда хорошие писал, и в карты играл отлично. У него всё это вместе. (Передаю это в более мягкой форме, чем говорилось о нём иногда)».

В XX в. официальное литературоведение не мытьём, так катаньем старалось оправдать «картёж» Некрасова, тем более что, как пишет В. Т. Шаламов в «Четвёртой Вологде»: «Стихи отец не то, что презирал – некрасовский уровень считал наивысшим. Некрасов – кумир русской провинции, и в этом отношении отец не отличался от вкусов русской интеллигенции того времени». Шаламов добавляет: «…но Некрасов ведь поэт-прозаик, лишённый многого, что было у Пушкина». Оставляя в стороне вопрос о том, что, быть может, по выражению Тургенева, в стихах Некрасова «поэзия не ночевала», приходится отметить, что едва ли не вся постнекрасовская русская поэзия, в первую очередь лирика Александра Блока, хоть разок, да «переночевала» в Некрасове.

Для истории же русских карточных игр XIX в. Некрасов – одна из ключевых фигур; к тому же Некрасов был одним из немногих писателей, у которых игра и творчество проникали друг в друга, обогащались и обогащали потомков, и в ряду русских писателей-картёжников ему принадлежит одно из самых первых, одно из самых почётных мест.

Очерк написан Евгением Витковским специально для книги Дмитрия Лесного «Русский преферанс». В Приложении «Литературные произведения» приводятся «Преферанс и Солнце» и «Одно из тысячи средств нажить огромное состояние».

Толстой, Лев Николаевич

(1828–1910) граф, великий русский писатель. Известно, что Лев Толстой в годы своей юности часто играл в карты и много проигрывал. Вероятно, страсть к азартной игре досталась ему по наследству. Отец Льва Николаевича, Николай Ильич, изображён довольно близко к действительности в «Детстве» и «Отрочестве» в лице отца Николиньки; в «Войне и Мире» – в лице Николая Ростова. Вот что сообщает об увлечении отца и сына картами Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона:

В чине подполковника павлоградского гусарского полка Николай Ильич принимал участие в войне 1812 г. и после заключения мира вышел в отставку. Весело проведя молодость, Ник. Ильич проиграл огромные деньги и совершенно расстроил свои дела. Страсть к игре перешла и к сыну, который, уже будучи известным писателем, азартно играл и должен был в начале 60-х годов ускоренно продать Каткову «Казаков», чтобы расквитаться с проигрышем. Остатки этой страсти и теперь ещё видны в том чрезвычайном увлечении, с которым Н. И. отдаётся лаун-тенису. Чтобы привести свои расстроенные дела в порядок, Николай Ильич, как и Николай Ростов, женился на некрасивой и уже не очень молодой княжне Волконской. Брак, тем не менее, был счастливый. У них было четыре сына: Николай, Сергей, Дмитрий и Лев и дочь Мария.

В 1849 году Толстой проиграл дворянину Орлову 1200 рублей и попросил брата Сергея продать часть леса, чтобы расплатиться. Восьмого декабря 1850 года Толстой проиграл 4000 рублей В. И. Огарёву, сыну друга отца Толстого, своему соседу по поместью, восьмого июля 1851 года проиграл 850 рублей в долг офицеру Кнорингу, в 1852 году им было проиграно 750 рублей, из них 500 в долг. Об этом последнем проигрыше Толстой писал в письме Т. А. Ергольской (от 6.01.1852 года):

«Летом в Старом Юрте все офицеры только и делали, что играли и довольно крупно. Живя в лагере, нельзя не встречаться постоянно, и я часто присутствовал при игре, но, как меня ни уговаривали принять в ней участие, я не поддавался и крепко выдержал целый месяц. Но вот в один прекрасный день я шутя поставил пустяшную ставку и проиграл, ещё поставил и опять проиграл; мне не везло, страсть к игре всколыхнулась, и в два дня я спустил все свои деньги и то, что мне дал Николенька (около 250 р. сер.), а сверх того ещё 500 р. сер., на которые я дал вексель со сроком уплаты в январе 1852 года.

Нужно вам сказать, что недалеко от лагеря есть аул, где живут чеченцы. Один юноша (чеченец) Садо приезжал в лагерь и играл. Он не умел ни считать, ни записывать, и были мерзавцы офицеры, которые его надували. Поэтому я никогда не играл против него, отговаривал его играть, говоря, что его надувают, и предложил ему играть за него… Садо позвал меня к себе и предложил быть кунаком… После моей глупейшей игры в Старом Юрте я карт не брал в руки, постоянно отчитывал Садо, который страстный игрок и, не имея понятия об игре, играет удивительно счастливо.

Вчера вечером я обдумывал свои денежные дела, свои долги и как мне их уплатить. Долго раздумывая, я пришёл к заключению, что, ежели буду жить расчётливо, я смогу мало-помалу уплатить все долги в течение двух или трёх лет, но 500 р., которые я должен был уплатить в этом месяце, приводили меня в совершенное отчаяние. Уплатить я их не могу, и это меня озабочивало гораздо больше, чем во время оно долг в 4 тысячи Огарёву.

Наделать долгов в России, приехать сюда и опять задолжать, меня это приводило в отчаяние. На молитве вечером я горячо молился… «Помоги мне, господи», – сказал я и заснул… Утром я получаю письмо от Николеньки вместе с вашим и другими – он мне пишет: «На днях был у меня Садо, он выиграл у Кноринга твои векселя и привёз их мне. Он так был доволен этому выигрышу, так счастлив и так много меня спрашивал: „Как думаешь, брат рад будет, что я это сделал“… и как трогательна преданность Садо… пожалуйста, велите купить в Туле мне шестиствольный пистолет и прислать мне вместе с коробочкой с музыкой… такому подарку он будет очень рад».

В 1854 году Толстой снова проиграл 3000 рублей, а в 1855 году – 2800 рублей. В 1857 году 12–16 июля в Баден-Бадене Толстой проиграл в рулетку все свои деньги – 3000 франков, телеграфировал Некрасову и написал письмо Тургеневу с просьбой одолжить денег, а получив деньги от Тургенева, проиграл их и записал в дневнике: «Давно так ничто не грызло меня».

В 1862 году 7 февраля Толстой проиграл в карты 1000 рублей серебром в долг. Он попросил у издателя М. Н. Каткова денег для уплаты долга с обещанием написать за это «Кавказский роман». После этого случая были написаны «Казаки». В письме к В. П. Боткину Толстой писал об этом событии:

«…подумавши здраво, очень рад, ибо иначе роман бы этот, написанный гораздо более половины, пролежал бы вечно и употребился бы на оклейку окон».

Игра в карты очень сильно увлекала Толстого. Он описал в своём дневнике, что четыре дня играл сам с собою в штосс, стараясь вывести правило игры (понять тайный ход мастей – ДЛ). Тётка Толстого Т. А. Ергольская писала ему письма, в которых умоляла бросить «проклятую страсть». Поэт А. А. Фет записал рассказ Тургенева о пристрастии Толстого к картам:

«Вернулся из Севастополя с батареи, остановился у меня и пустился во вся тяжкая. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь; а затем до двух часов спит как убитый. Старался удерживать его, но теперь махнул рукой».

По свидетельству самого Толстого, проигрыш 1862 года был последним проявлением «страсти к игре». Ни в письмах, ни в дневниках Толстого после 1862 года игра больше не упоминается.

В своих произведениях Толстой часто касался темы карточной игры. В повести «Два гусара» под именем графа Турбина он описал Толстого-Американца, своего дядю и выдающегося игрока. Толстой-Американец описан в романе «Война и мир» в образе Долохова. Толстой хорошо играл в бильярд. Игра на бильярде описана им в рассказе «Записки маркёра».

В книге «Русский преферанс» опубликован очерк Евгения Витковского об игроцких увлечениях Льва Николаевича:

«… граф, писатель, «зеркало русской революции» и отчасти азартной игры. Играть в азартные игры начал, видимо, в 1848 г.: в письме от 26 декабря того же года к Т. А. Ергольской написал: «Я распустился, пустившись в светскую жизнь». Первый крупный проигрыш имел место в начале 1849 г., последний – в начале 1862 г., когда издатель Катков ссудил Толстому 1000 рублей серебром под обещание закончить «Кавказский роман».

Об отношении к игре Толстого короче всего сказал писатель-эмигрант В. Яновский: «Толстой и Достоевский – такие разные, а отношение к картам почти одинаковое». Огромные проигрыши Достоевского общеизвестны; менее известна запись Толстого, сделанная 28 января 1855 г. в Севастополе, чуть ли не под обстрелом; он описывает то, чем занимался накануне: «Игра в карты (в штосс) с самим собою, чтобы вывести правила игры (игрокам в штосс такая практика должна быть знакома: Лев Николаевич пытался понять закономерность, постичь «тайный ход мастей», возможно, найти свои «заветные» карты, т. е. те, которые чаще выигрывают). Толстой проигрывал деньги также и в рулетку, и на китайском биллиарде; сколько-нибудь крупные его выигрыши не известны.

В коммерческие игры Толстой, видимо, не играл, однако с преферансом был знаком достаточно хорошо; герои рассказов «Севастополь в мае» (26 июня 1855 г.) и «Севастополь в августе 1855 года» (27 декабря 1855 г.) то вспоминают, как «они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке», то стыдливо сознаются, что «да и в преферанс мы играли», в результате чего «оказалось, что Козельцов-второй, с преферансом и сахаром, был должен только восемь рублей офицеру из П. Старший брат дал их ему, заметив только, что эдак нельзя, когда денег нет, ещё в преферанс играть!» Преферанс упоминается также в более раннем рассказе «Записки маркёра»: «А наверху у нас в карты играли господа. Сначала преферансик, а там, глядишь, – любишь не любишь пойдёт» (т. е., очевидно, штосс). Игра в преферанс, как и в более поздние времена, служила прелюдией настоящих азартных игр.

Ю. М. Лотман в главе «Карточная игра» (Беседы о русской культуре. СПб., 1994 г.) помещает подробную сноску, характеризующую стиль игры Льва Толстого:

«Часто… в куче карт на полу валялись и упавшие деньги, как это, например, имело место во время крупных игр, которые азартно вёл Н. Некрасов. Подымать эти деньги считалось неприличным, и они доставались потом лакеям вместе с картами. В шутливых легендах, окружавших дружбу Толстого и Фета, повторялся анекдот о том, как Фет во время карточной игры нагнулся, чтобы поднять с пола небольшую ассигнацию, а Толстой, запалив у свечи сотенную, посветил ему, чтобы облегчить поиски».

Если эта история не легендарна, то она могла иметь место в 1856–1862 гг., т. е. между датами знакомства Фета и Толстого и прекращением «игры» Толстого. В пользу правдивости этой истории говорит то, что именно так вёл себя Лев Толстой, играя в азартные игры типа штосса; против – то, что в фольклоре имена участников «события» неоднократно подменялись, вплоть до «игры… А. Н. Толстого с И. Е. Репиным» (!).

Особняком для истории преферанса в России стоит в творчестве Льва Толстого повесть «Два гусара» (1856). Под именем «старшего гусара», графа Фёдора Ивановича Турбина в повести изображён Федор Иванович Толстой (1782–1846), так называемый «Толстой-Американец»; в первой части повести он ведёт себя как вполне исторический прототип: бьёт смертным боем шулера Лухнова («защищает обыгранного шулером мальчика-офицера Ильина». – Ю. М. Лотман), швыряет деньги сотнями на гитару цыгану Илюшке, мордует собственного денщика за некормленного «меделянского» кобеля Блюхера, всерьёз пленяет сердце «вдовушки Анны Фёдоровны», а игра одна – любишь не любишь, т. е. штосс или одна из его разновидностей.

Если первая глава начинается расплывчатой датой «В 1800-х годах…» – то девятая содержит в начале совершенно точную дату: «В мае месяце 1848 года…», т. е. Толстой откровенно подтасовывает даты: прошло никак не 20 лет, но едва ли не 40, – что для повести не очень важно, однако важно для преферанса (1840-е годы – расцвет петербургского преферанса), а также для того, чтобы оправдать фразу: «Граф Фёдор Турбин уже давно был убит на дуэли» («Толстого-Американца» в 1848 г. уже два года как не было в живых).