Вернись после смерти
А через пару дней нарком НКГБ Всеволод Меркулов, рослый и могутный, светясь сдержанной, но многозначительной улыбкой, энергично шагал по кремлевским просторным коридорам на прием к товарищу Сталину. В кожаной объемистой папке он нес сведения такого характера и уровня, что правительство любой уважающей себя страны, не задумываясь, отдало бы за них половину годового госбюджета.
Документы остались на столе вождя, а на груди наркома вскоре заиграл рубиновой эмалью новенький орден Ленина. Иосиф Виссарионович оставался верен своему принципу о хорошем работнике и его чёрном теле… Впрочем, значительно позже, но свой орден «Красного знамени» получил и комиссар 3-го ранга Федотов.
… С той поры так оно и повелось: ловкие ребята с краповыми петлицами на отложных воротниках гимнастёрок, стали частенько захаживать в гости к господину генералу. Правда, самого хозяина в кабинете они ни разу не застали потому, что после очередного трудового шпионского дня, он, как обычно, отдыхал в своем шикарном особняке в Хлебном переулке, близ Арбата. Поэтому с содержимым его огромного квадратного монстра, сработанного из прочнейшей золингеновской стали и намертво привинченного анкерными болтами к полу и стене, работники НКВД знакомились неторопливо и основательно.
Посольство могучего и невероятно агрессивного государства, подмявшего под себя уже пол-Европы, было взято под неусыпный контроль органами советской госбезопасности. Контрразведчики получили уникальную возможность контролировать переписку Кестринга с военными атташе Италии, Венгрии, Финляндии, Японии, Румынии и прочих государств-сателлитов оси Рим-Берлин-Токио. А «радиожучки» позволяли осуществлять прослушивание кабинета господина генерала во время проводимых им совещаний и его бесед с работниками посольства, а по совместительству, агентами Абвера, «Цеппелина» и прочих спецслужб фашистской Германии… Кроме этого, герр Кестринг довольно часто наговаривал секретарше тексты сверхсекретных телеграмм, но бланки с их содержанием ложилось на кремлёвский стол Сталина гораздо быстрее, нежели на рабочий стол Гитлера в Берлине.
Также была налажена работа по нейтрализации выявленной «при помощи Кестринга» немецкой агентуры в Москве и стране в целом. Появилась возможность радиоигр с германскими разведцентрами. Стали организовываться устойчивые источники дезинформации и многое, многое другое… И во всех этих сложнейших и кропотливых делах инициатором и вдохновителем был комиссар ГБ Федотов, скромный, тихий, неприметный человек.
…А еще вспомнилась Сталину тревожная осень сорок первого, когда враги вплотную приблизились к Москве и опасность того, что они в неё войдут, стала вполне реальной. Правительство готовилось к эвакуации в Куйбышев, в запасную столицу, со дня на день туда же был готов убыть и сам Сталин.
Было принято решение оказать врагу жестокое сопротивление на улицах Москвы. Вождь народа тогда лично озвучил свой беспощадный тезис: «Под ногами оккупантов должна гореть советская земля! Смерть фашистским захватчикам!» Все значимые объекты и здания в количестве 1119, были заминированы, а электрические провода выведены в три точки подрыва, в так называемые управляемые минные станции. Создавалась сеть подпольных ячеек, закладывались тайники с оружием, боеприпасами, продовольствием, медикаментами, одеждой, отрабатывалась система радиосвязи, организовалось 85 агентурных групп, командиры которых заранее перешли на нелегальное положение.
Словом, за кратчайшие сроки была спланирована и проведена огромная работа. Осталось подобрать и назначить достойного руководителя, в чьих руках были бы сосредоточены все нити управления и который мог грамотно руководить подпольем.
На специальном совещании руководителей НКВД Лаврентий Берия предложил кандидатуру Федотова. Более подходящего человека, по мнению наркома, в то время было просто не найти. Никто так всеобъемлюще не владел обстановкой по вопросам минирования, по организационной структуре подполья, по знанию оперативной обстановки в столице и в соседних, прилегающих к ней, областях, как Федотов. Никто лучше его не знал тех людей, с кем предстояло работать. И ни у кого, пожалуй, не было такого симбиоза деловых качеств, как у Федотова. Интеллектуал и аналитик, прозорливый и вдумчивый руководитель, спокойный и уравновешенный человек, умеющий принимать в неимоверно тяжелых условиях единственно правильное решение, Федотов подходил для этой сложнейшей работы как никто лучше. Сталин припомнил, как он попросил Берия кратко охарактеризовать Федотова, на что тот ответил со свойственной ему грубоватой лаконичностью:
– Болтает мало – делает много!
– А если? – вождь недвусмысленно смотрел на Лаврентия Павловича своими желтоватыми рысьими глазами и тот, отчетливо уловив, что' Сталин имеет в виду, ответил, ни минуты не раздумывая:
– Можешь быть совершенно спокойним, Коба! Даже под самой страшной питкой не скажет ни слова, я верью в него как в самого себья.
Да, это был огромнейший риск, оставлять на территории, захваченной врагом, человека, владеющего таким невероятным объемом сверхсекретных сведений. Пойти на это можно было, лишь доверяя этому человеку полностью. И на это пошли, хотя в силу известных исторических обстоятельств, к своим новым должностным обязанностям Федотову приступить, тогда не довелось…
… Сталин вдруг вплотную приблизился к генерал-лейтенанту и, застыв напротив, вперился в его глаза пронизывающим взглядом:
– Я не могу поньять: прьямо под носом вашего ведомства образовался бандитский отрьяд, а вам и горья нет! Это чито: потьеря бдителности или того хуже – пособничество врагу? Чито ви собираетесь делать по этому вопросу, какие вообще мисли у вас есть?
– Факт контакта бандитов с маньчжурско-японским консульством в Забайкалье, товарищ Сталин, уникален по своей сути, и мы собираемся это немедленно использовать, – генерал понимал, что именно сейчас наступает тот кульминационный момент их беседы с Верховным, когда может решиться вопрос: жить или не жить! И он пошел, что называется, ва-банк. – Данное событие позволяет начать длительную и перспективную оперативную радиоигру с …
– Радиоигру с японцами!? – вопреки своему укоренившемуся с годами стереотипу поведения, Сталин прервал речь беседующего с ним человека. И Федотов вдруг всем своим нутром ощутил, что скверное настроение вождя вдруг изменилось. Изменилось в лучшую сторону!
– Оператьивная игра с протьивником, дело очьень хорошее, а с этими вероломними и коварними самураями настолко, чито и слов нет! – Сталин, наконец, набил трубку своим любимым табаком «Герцеговина флор», раскурил её, и снова, но теперь гораздо энергичнее, заходил от стены к стене. Генерал, ощущая, как неимоверное напряжение начинает оставлять его, провожал взглядом то просветлевшее лицо вождя, то его седой, чуть пригнутый затылок.
Контрразведчик высочайшего уровня, психолог, расчетливый и последовательный человек, генерал Федотов понимал, что сделал сейчас всё очень точно и правильно. Как бы, между прочим, он негромко произнес:
– То, что на нашей территории образовалась эта бандгруппировка, конечно, из рук вон плохо, но при этом есть и весьма положительные обстоятельства, товарищ Сталин.
– Понимаю, чито ви хотите этим сказать, товарищ Федотов, – во второй раз перебил его Сталин. – Если не трогать эту самую «Свободу», то на нее, как мухи на мед, рано или поздно слетится вся местная нечисть, так?
– Именно так, товарищ Сталин.
– Ну чито ж, задумка не самая плохая… – вождь пыхнул трубкой. – А каким образом ви парализуете банду?
– Мы работаем над этим вопросом и варианты уже появились. Но прежде всего, считаю, надо изъять у бандитов взрывчатку, всё остальное пока терпит.
– Взривчатку изъять немьедленно, чего би это ни стоило! – Сталин снова помрачнел. – Но это еще не всьё: следствие провьести самим строжайшим образом, виновних в её утрате, отдать под трибунал. Ви понимаете менья, товарищ Федотов?
– Понимаю, товарищ Сталин, – чуть приметно кивнул генерал-лейтенант.
Глава 10
В начале августа тысяча девятьсот сорок первого года 103-я пехотно-моторизованная гренадерская дивизия Вермахта была включена в 16-ю армейскую группу «Север» и передислоцирована из Франции в Россию, под город Тихвин, где готовилось очередное генеральное наступление на Ленинград. Для того, чтобы дивизия приобрела сокрушительную пробивную способность, командование фронта усилило ее полком «Туле» из знаменитой танковой дивизии СС44 «Тотенкопф»45, прибывшим из-под Вильнюса. Полк должен был в нужное время включиться в боевые действия, чтобы развить и закрепить успех гренадеров.
Доукомплектованная новейшими танками и самоходными артиллерийскими установками, 103-я дивизия, которой командовал неоднократно отмеченный фюрером генерал-майор Рудольф фон Штрамм, в первых числах сентября вступила в бой. Находясь на самом острие удара германских войск, она должна была прорвать русский фронт и при взаимодействии с другими соединениями захватить Тихвин.
После взятия Тихвина, основного оборонительного узла фронта, немцам представлялась реальная возможность выхода через Лодейное Поле на Ленинград, со взятием которого решались сразу две важнейшие задачи: политическая – уничтожение главного идеологического центра СССР, (фюрер называл его большевистским сердцем России). И – военная: Германия получала в своё владение город – крупный промышленный и стратегический объект с выходом в Балтийское море. Что, в свою очередь, лишало советский Балтфлот нескольких баз снабжения и делало его практически беспомощным. Кроме этого, германские войска смогли бы впоследствии действовать против русских в тесном соприкосновении с армией союзной Финляндии.
Но, несмотря на пополнение и усиление, темп продвижения частей 103-й дивизии ослабевал день ото дня. Русские бились насмерть. Каждый населенный пункт, каждый дом, каждый метр своей территории они защищали с невиданной стойкостью и отходили лишь тогда, когда обороняться было уже почти некому. Немецкое наступление никак не могло достичь той фазы, той необходимой силы и стремительности, чтобы перерасти во всё сметающую лавину брони и огня. Не помогло даже и то, что в бой было срочно введено два дивизиона тяжёлых штурмовых орудий из фронтового резерва. Русские организованно отступили на линию наскоро построенного и недооснащенного минными полями «УР»46, и уже здесь встали в несокрушимую оборону, преодолеть которую германским войскам оказалось не по силам. И если на каком-то участке им удавалось с неимоверным напряжением и большими потерями продвинуться вперед, то через какое-то время русские организовывали ответный удар и восстанавливали прежнюю конфигурацию фронта.
Казалось, что само провидение помогает им: здравому уму было непостижимо, почему из перепаханных вдоль и поперек снарядами и минами траншей, где, казалось, не должно было остаться ничего живого, поднимался такой ливень ружейно-пулеметного и артиллерийского огня, что захлебывалась самая решительная атака. Потеряв около сорока процентов личного состава и техники, 103-я гренадерская окончательно утратила наступательный порыв и перешла к обороне.
Генерал Штрамм был взбешен, он только что закончил крайне нелицеприятный разговор по телефону с фельдмаршалом Йозефом фон Леебом главнокомандующим группы армий «Север». Тот отчитал его, старого вояку, как нерадивого мальчишку, за то, что наступление, которое и без того шло крайне медленно, теперь остановилось вовсе. На слова Штрамма о том, что к русским, вероятно, постоянно прибывают подкрепления, а его дивизия, понеся колоссальные людские потери, не получила взамен ни единого солдата, фон Лееб ответил с сановной презрительностью в голосе:
– Ваша тактическая разведка работает отвратительно, генерал Штрамм! Убежден, что вы даже не знаете, какие части вам противостоят. У большевиков нет и быть не может сейчас резервов, все силы брошены под Сталинград и Москву. Просто их рядовые воины умеют драться насмерть, а военачальники грамотно распределять имеющийся личный состав! – с этими словами фельдмаршал бросил трубку.
Но Штрамм прекрасно понимал, что разговор на этом отнюдь не закончен и над его головой сгущаются тучи: в резерве главной ставки околачивалось без дела немало генералов, готовых заменить любого, споткнувшегося так, как споткнулся он. Несколько успокоившись и поразмыслив над создавшимся положением, Штрамм приказал адъютанту вызвать командира разведывательного отряда дивизии, гауптмана47 Вернера Либиха, сменившего убитого пулей русского снайпера майора Готфрида Хольмана.
Молодой, подтянутый, с отменной офицерской выправкой (он был родом из Восточной Пруссии, из семьи потомственных военных, чьи давние предки служили Германии еще при короле Фридрихе Великом), Либих вошел в помещение временного полевого штаба дивизии, устроенного в просторной и светлой русской избе, выкинул в нацистском приветствии руку вперед:
– Хайль Гитлер! – от резкого движения качнулся и коротко высверкнул граненым лучом «Рыцарский крест», висевший на высокой сильной шее гауптмана на черно-бело-красной муаровой ленте. Этим крестом он был награжден совсем недавно, после успешно проведенной разведывательной операции в советском тылу.
– Хайль, – сдержанно ответил генерал, подавляя в себе вспышку гнева при виде этого, казалось, ничем не обеспокоенного вальяжного офицера. Не предлагая ему сесть, Штрамм заговорил резким высоким голосом, готовым вот-вот сорваться на крик:
– На вашем мундире – орден «Риттер кройц», а в кобуре – именное оружие, гауптман Либих! Думаю, что я поторопился, представляя вас к столь высоким наградам Рейха! Ответьте мне, что вам известно о противнике? Что? Я спрашиваю! В утренней разведсводке нет ни единого слова о каких-либо его перегруппировках. А вся обстановка говорит о том, что они произошли. Вверенное вам подразделение не выполняет своих прямых обязанностей! Вы хоть знаете, чем закончилась сегодня первая атака моторизованного батальона СС «Вестфалия», присланного для того, чтобы наглядно показать нашим лодырям и трусам как надо по-настоящему воевать!
– Я только что вернулся из-под Волхова, господин генерал, и пока не в курсе дел, – ошеломлённо ответил гауптман. Командующего соединением таким разъяренным он видел впервые.
– Атака завершилась крупной неудачей! – Штрамм злобно возвысил голос. – Вас надо расстрелять перед строем этого батальона, Либих, так как работа дивизионных разведчиков равна нулю! Огромные потери «Вестфалии» всецело на вашей совести. Как мне теперь прикажете смотреть в глаза партайгеноссе обергруппенфюреру48 Теодору Эйке? Чем я должен объяснить эти невосполнимые утраты?
– Готов понести любое наказание, экселенц, – проговорил офицер упавшим голосом.
– Что толку с наказания?! – снова взъярился Штрамм. – Этим не вернешь жизнь немецким солдатам. Подразделения были буквально выкошены пулеметами, невиданная плотность огня по сравнению с предыдущими днями! Это говорит о том, что русские усилили на этом участке фронта свои войска. До прихода циклона и непогоды, связанной с ним, авиаразведка докладывала о массовых перемещениях в тылах красных, о их активизации на рокадных и подъездны'х железных дорогах, только один вы и ваши люди пребываете в сладком неведении! Группа русских разведчиков прошлой ночью просочилась к штабу сапёрного батальона и истребила его до последнего человека! Погиб даже командир части майор Эрнст Оберкамп! Это неслыханно! Но именно так должны действовать спецподразделения! Учитесь воевать у русских, Либих, это вам не долина Луары, где в составе роты вы гонялись по лесам за пятеркой «маки'»49 это – Россия! – генерал перевел бурное дыхание, затем, взлетая голосом на самые верхи, продолжил. – Я слышал, что вы весьма преуспели в покере, гауптман Либих, и, как правило, заканчиваете игру победителем. Но вы, очевидно, забыли, что находитесь на войне, только война не покер в компании светских бездельников, а тяжелая грязная работа! Так не пора ли вам использовать свой казуистический ум и лисью хитрость не за карточным столом, а в разведывательной деятельности?
Произнося в запальчивости эти слова и срывая накопившуюся злобу на молодом офицере, Штрамм в глубине души понимал, что отчасти неправ: Вернер Либих считался инициативным и храбрым командиром, ответственно исполняющим воинский долг.
– Я послал три поисковые группы в тыл к большевикам, – возразил гауптман, – не вернулся никто, в разведотряде большие потери.
– Это не оправдание, – постепенно Штрамм стал успокаиваться, овладевать собой. Словно забыв о присутствии гауптмана, он с напряженным вниманием всматривался в висевшую на стене избы огромную карту с четко вырисованными на ее коричнево-зеленом поле красными стрелками ударов по неприступным русским позициям.
Не по-стариковски стройный, высокий и плоский, как доска, шестидесятилетний Рудольф фон Штрамм был идеальным олицетворением офицера старой кайзеровской военной школы. Безупречного пошива мундир со скромным, по-немецки, набором наград, короткая прическа, широкие, поднятые на концах, усы, уставно-шарнирные движения конечностей, строгий взгляд светлых глаз, хорошо поставленный, стального тембра, голос.
– Командование дивизии никогда и ничего не жалело для разведки: необходимое пополнение отряд получит. Но и с вас теперь будет особый спрос, Либих! – наконец заговорил он, упирая свой крючковатый указательный палец в крутую грудь гауптмана. – Да, да, лично с вас! И запомните: если в самое ближайшее время я не буду иметь исчерпывающих данных о противнике, о его тыловых перегруппировках, о прибывших резервах, то вам придется расстаться с офицерскими погонами и отправиться рядовым в штурмовой взвод. Осознайте это, гауптман!
– Яволь!50 – с явным облегчением воскликнул разведчик. Перспектива во мгновение ока стать рядовым, кажется, отодвигалась. По прошлому Либих знал, что командир дивизии слов на ветер не бросает и на расправу весьма скор: нерадивые старшие офицеры теперь командовали ротами и отделениями, некоторые, чином пониже, полегли на бесконечных заснеженных русских полях простыми солдатами.
– Ступайте, гауптман Либих, – генерал заложил руки за спину и сурово посмотрел на разведчика. – И помните: мне нужен «язык». Желательно, чтобы это был офицер штаба. Впрочем, выбирать тут не приходится, постарайтесь добыть хотя бы хорошо информированного капрала. Отправьте в русский тыл опытного командира.
– Опытных командиров, к сожалению, у меня больше нет, экселенц, – буркнул Либих. – Разрешите лично возглавить поисковую группу?
– В таком случае, кто останется за вас?
– Обер-лейтенант Россман.
– А почему его не пошлёте за линию фронта?
– Не имею морального права: позавчера, во время разведки боем, Эдмунд Россман ранен в предплечье, – хмуро пояснил Либих.
– Он что, не госпитализирован?
– Отказался категорически, ранение не тяжелое, пуля прошла по касательной. Проходит лечение без отрыва от службы.
Командующий соединением долго раздумывал, потом принял решение:
– Пусть будет по-вашему, гауптман, действуйте. Контрольный пленный нужен как можно быстрее.
– Яволь! – офицер на миг склонил голову с четким пробором в светлых волосах.
Этой же ночью группа из шести разведчиков, возглавляемая Вернером Либихом, перешла фронт и углубилась в глухие заснеженные леса, стремясь до рассвета выйти в тылы русских частей, обороняющихся на этом участке.
«… А еще сообщаю тебе, сын мой Павлик, что, вскоре после твоего ухода на войну, наш дом, наконец-то, посетила великая радость. Трудно было поверить, но вернулся тот человек, о котором я тебе столько рассказывала… Я его ожидала, никак не раньше, чем через пять лет, но вот он рядом: наш единственный и долгожданный. Горько сожалел о том, что не застал тебя. Случись это, судьба твоя наверняка сложилась бы иначе. Ты понимаешь меня? Уверена, что прекрасно понимаешь, мы ведь всегда очень тонко чувствовали друг дружку.
Сын мой, пока ты находился в учебной части, еще хоть какая-то крохотная надежда согревала усталую душу мою, а сейчас всё так неопределенно и страшно. Теперь ты пишешь уже с фронта, и я понимаю, насколько все стало сложнее… Что ж, воля матери и сила ее любви – не всемогущи, настала пора тебе самостоятельно принимать решения, скоро ведь переступишь двадцатилетний жизненный рубеж. Помни об одном: мы ждем тебя живого и здорового. Ждем каждый час, каждую минуту! Старый адрес забудь, там все закончено, началась новая жизнь. Куда писать – знаешь. Горячо обнимаем и целуем тебя, Павлуша, теперь уже вдвоем».
– Чё смурной, Паха, али новости худые? – рядовой Федор Горяев кивнул на письмо в руках младшего сержанта Борисенко.
– Ошибаешься, новости как раз отличные, – очнулся тот от глубокого оцепенения.
– Дак, а смурной-то чё, спрашиваю?
– Тебе-то, какое дело? – Павел недобро прищурился.
– Да не-е, мое дело – сторона… – Федор яростно начищал замок длинноствольного пулемета, установленного на разлапистой треноге перед амбразурой. – Просто узнать хотел, чё там новенького, в Ерёмине-то, в нашем?
– Не волнуйся, не провалилась еще твоя деревня, стоит.
– А твоя? – Федор внимательнее присмотрелся к напарнику.
Не отвечая, Павел чиркнул спичкой, прикурил плоскую трофейную сигарету, огоньком той же спички поджег письмо. Застывшим взглядом смотрел на бледное пламя, уничтожающее бумажный треугольник.
– Ты чё это письмо-то матушкино палишь? – удивленно спросил его Федор.
– Заткнешься ты, наконец!? – взорвался тот. – Задолбал дурацкими вопросами!
– Вот чё, паря, – нахмурился Горяев. – Сиднем сидеть – хорош, раскрой-ка ишшо один-другой цинкарь да набей лент с пяток. Запас, он сроду не лишний.
– Это ты мне приказываешь, сержанту, я правильно понял? – снова вспылил Павел.
– Дак, а чё ты расселся, быдто у тёшши на блинах? Сам же толковал: я – чишшу оружиё, ты – заряжашь. А стрелям – попеременки.
Борисенко докурил, нехотя поднялся с гранатного ящика, злобно посматривая на Горяева, принялся вскрывать патронную цинку широким немецким штыком. Федор тем временем закончил чистку, выставил на прицеле нужную дистанцию, примеряясь к оружию, повел гофрированным стволом влево-вправо, чуть подвернул валик угломера, потом, навалившись на затыльник пулемета плечом, стал задумчиво смотреть через амбразуру на заснеженное поле, сплошь избитое черными оспинами снарядных воронок. Проговорил тихо, как бы для себя:
– Навряд сёдни ишшо пойдут и так порядком положили. Гансы щас обедают: кофий горячий трескают с жареной колбасятиной, прям – лафа! Даже воюют с-суки по часам.
Павел молча сопел в углу бетонного колпака, возясь с патронной лентой. Снаружи ударили в окованную листовым железом дверь чем-то тяжелым раз, другой.
– Кинь-ка «шмайсс»51, – попросил Федор Павла, и, поймав на лету трофейный автомат, подошел к выходу, спросил, приложившись ртом к пазу люка:
– Каво там ишшо принесло?
–Открывайтеся, вояки! – раздался знакомый простуженный голос старшины пулеметной роты Камнёва. – Харч прибыл.
– Харч харчем, а пароль паролем! – никак не реагируя на издевательскую усмешку Павла, твердо потребовал Горяев.
– Ну, «гильза», забери вас черти! – в сердцах ругнулся старшина. – Чё кобенитесь, отпирайте, торчим из-за вас на холоду'.
– «Гомель», – произнес Федор отзыв и одним рывком сдвинул рычаг клин-замка. Загородив своей массивной фигурой светлый проем, в дот протиснулся закуржавевший от мороза старшина, вслед за ним спустились двое угловатых, беспрестанно и пугливо озирающихся солдат-новобранцев из хозвзвода. Крайний из них замешкался, зацепившись за что-то полой шинели и Федор по-хозяйски прикрикнул:
– Эй, салабо'н, а ну заползай шустрее, чё воро'тья распази'л, не май месяц, однако!
Когда из термосов в котелки пулеметчиков перекочевала часть наваристого горохового супа, а в порожнюю цинку из-под патронов была выложена солидная порция перловой каши, Камнёв с отцовской заботливостью проговорил:
– Ну, хряпайте на здоровьичко, ребяты.
Борисенко при этом не преминул злобно выругаться:
– Опять «шрапнель», мать их за ногу, этих поваров! То пшённой «кирзой» пичкают неделями, то «шрапнелью», твари!
– Ты жуй да помалкавай, – сердито заметил старшина, снимая с сивых усов ледышки. – Добро хоть это ишшо есть. В Ленинграде народ с сентября голодует, тышшами мрёт. Вот подумай-ка – сутошная пайка хлеба для работяги всего двести пятьдесят грамм, а на ребятишков и стариков дак наполовину меньше. И хлеб то – одни отруби пошти што…
– Слышали про это… – угрюмо сказал Федор и указав на пулемет, добавил. – Ты скажи ротному, Михалыч, штоба кого-нибудь прислал заместо Василия. Уж два дня, как его убило. Вдвоем несподручно в доте работать, заряжаюшший шибко нужон. Када атаки часты', ленты быстро уходют, еле успевам набивать. А тут ишшо этих эсэсов хрен принёс на наш фланг. Отчаянны вояки, в рот имя' ды'шлину! Вчерась один мало не на гранатный бросок сбоку надбежал. Ладно, Паха вовремя заметил да с «ручника» положил, а то б хана… Я ночью сползал, «шмайсс» евонный забрал да патро'нья. – Фёдор кивнул на новенький пистолет-пулемёт. – У того ганса под маскировкой чёрна форма, на френчике крестов – как у дурака цветочков. Герой с дырой, бляха-муха!