Гаврила, словно не слышал сына. Схватил со стола ковшик, осушил все, что в нем оставалось, и отшвырнул в сторону. Подбежал к вешалке, напялил на голову шапку и, схватив полушубок, выскочил за дверь.
– Отец! Не ходи! – крикнул ему в след Васька, но разозлившийся отец вряд ли его услышал.
Федосья Пластинина – статная сорокалетняя женщина на свое прозвище, доставшееся ей еще от матери, никогда не жаловалась и не обижалась. Наоборот, при каждом удобном случае называла себя «Буруншей». Прозвищу своему она соответствовала в полной мере. Высокого роста, полногрудая и с крепкими руками она ни минуты не сидела без дела. Энергичная и громогласная, все время куда-то спешащая, Федосья своим поведением напоминала речной перекат с его пенистыми шапками и завитушками на стремительно летящих по течению волнах.
Была она замужем за колхозным печником. Так уж сложилось, что по-молодости ему помогала глину месить, а когда освоила гончарное дело, стала трудиться самостоятельно. И вот уже несколько лет ачемяне горшки с кринками, да тюрики для печей из районного центра не везут. Даже кирпичи пробовала делать, но нужной глины в достаточном количестве поблизости не оказалось, потому их производство пока отложили.
Фабрика или как в деревне ее называли «заводик», располагалась на окраине деревни рядом с небольшим лесным ручейком. Бывший большой амбар, помещение которого и приспособили под производство изделий из глины, ранее принадлежал стоящему неподалеку колхозному свинарнику. К нему лишь пристроили небольшой сарай, где сбили хорошую печь для обжига.
Дом Пластининых был недалеко от Федоськиной работы. Нынешней весной они вдвоем с мужем срубили хлев, пристроив его позади избы. Летом колхоз теленочка им выделил. Вот и добавилось забот у Федоськи. К следующей весне ожидали они прибавления в семействе и корова в хозяйстве очень бы пригодилась. Но неделю назад захворала скотина. Почти перестала есть, только воду и пила. К кому только не обращалась Федоська, но телушке легче не становилось. Вот и вызвалась Катерина помочь их беде. Получалось у нее со скотиной управляться и болячки доводилось лечить. Своя скотина никогда у нее не болела. Как получалось так, она и сама не знала. «Чувствую я, – только и всего говорила Катерина».
Гаврила вбежал в дом Федоськи, но кроме спящего на хозяйской кровати Кольки, никого в избе не было. Он развернулся и направился в хлев, откуда доносились приглушенные голоса. Гаврила сделал всего несколько шагов, как ведущая в него дверь распахнулась и на пороге появилась Катерина. Она не сразу заметила мужа и продолжала разговор с хозяйкой дома.
– Все теперь будет хорошо. Сена пока не давай. Картошку обязательно от земли мой и вари. Конечно, лучше бы прошлогоднюю, но где ее теперь возьмешь. И соль не забывай давать. И хвою завари. И пои больше. Не вздумай хлеб давать…
Заметив Гаврилу, она осеклась.
– Ты? – удивилась Катерина. – Чего не дождался?
Вместо ответа Оманов подскочил к ней и с силой ударил в лицо. Женщина отлетела к стене, ударившись о сложенные там же горшки и тюрики. Гаврила подскочил к распластавшейся у стены жене, но больше ничего сделать не успел. Из хлева вышла Федосья с большим деревянным ковшом в руках. Возле Катерины она оказалась чуть раньше Оманова и, когда тот приблизился, со всего размаха огрела его. Гаврила охнул и опустился возле жены. Пластинина схватила его за шиворот и выволокла на улицу.
– Еще раз на Катьку руку поднимешь, без руки останешься, – сурово проговорила Федосья и вернулась в дом.
Накануне в субботу Гаврила предупредил кузнеца Никиту, что завтра пойдет на охоту и в кузницу не придет. И в воскресенье, лишь только забрезжил рассвет, оделся, закинул за плечи приготовленное с вечера ружье и вышел во двор. Он надежно привязал веревкой рыжего пса и повернулся к вышедшему следом на крыльцо Ваське.
– Ты не переживай. Поправится мать, – уже в который раз за прошедшие дни Гаврила пытался успокоить сына.
Он еще хотел что-то сказать, но встретив безразличный Васькин взгляд, замолчал и махнул рукой. Гаврила и сам переживал за то, что случилось у Федоськи. Жалел Катерину и даже пытался пару раз ее навестить. Но Агафья, к которой Федоська тогда унесла ее, его даже на порог не пускала. Огромный кобель, в предчувствии скорой охоты нетерпеливо заскулил, засучил по выпавшему снежку лапами. Виляя хвостом, потянул поводок, увлекая за собой хозяина.
– Осади, Рыжий! – прикрикнул на собаку Оманов-старший и шагнул вперед.
Голова после Федоськиного ковшика почти не болела. Потихоньку он разошелся, и когда рассвело, деревня осталась далеко позади. Гаврила еще вчера решил, что по дороге на Бакино сначала проверит ближнюю берлогу, что была устроена в корнях огромной ели. Если медведя там нет, то после этого пойдет уже к дальней лежке. Первую показал ему Тяушка, а о другой, что у Каменного ручья, он и сам знал.
Дул встречный ветер, слегка раскачивая верхушки деревьев и сглаживая пушистым снегом дорожные неровности. Неожиданно со стоявшей у дороги березы слетел чудом уцелевший до сих пор лист. Сделал несколько кувырков, он плавно приземлился у ног охотника. Глядя на припозднившегося осеннего гостя, Гаврила удовлетворенно отметил, что ветер ему в помощь. Даже, если медведь еще не успокоился в берлоге, то вряд ли почувствует его приближение с подветренной стороны.
До Коромысла, где должна была быть первая берлога, оставалось не больше полверсты, когда пес неожиданно закрутился вокруг хозяина. От быстрой ходьбы Оманов вспотел и расстегнул легкий зипун. Полы одежды распахнулись, прикрывая собой привязанную к ремню собачью привязь. Гаврила постарался освободить веревку, но пес продолжал суетиться у ног хозяина, мешая тому высвободить край одежды. Выругавшись, Оманов развязал узел веревки и вытянул ее из-под ремня.
Очередной порыв ветра заставил собаку остановиться. Пес вытянул голову и потянул носом. Шерсть у него на загривке начала подниматься. Гаврила не успел ничего предпринять, как Рыжий со всех ног рванул вперед, вырывая привязь из рук хозяина. Еще мгновенье и тот скрылся за поворотом. «Неужели учуял? – подумал Оманов, стаскивая с плеча ружье. – Ну и, слава Богу! Может, быстро управлюсь».
Рыжего он взял в прошлом году у своего зятя в Борке[17 - Название населенного пункта]. Взрослый, хорошо натасканный на зверя пес, достался Гавриле даром и совершенно случайно. Брат Катерины слыл в округе хорошим медвежатником, но заготавливая дрова, так вередил ногу, что от охоты ему пришлось отказаться. Без дела он не остался: ушатики и бочки у него получались на загляденье, а вот в лес ходить перестал. Оманов не раз бывал с ним на охоте, и даже медведя в берлоге удавалось вместе добыть. Своей собаки Гаврила не имел и, когда зять предложил взять Рыжего, не отказался. Пес быстро привык к новому хозяину, потому как главным для него был лес, а не человек.
Оманов поспешил следом за собакой и тут же впереди услышал ее лай. По тому, как Рыжий это делал, он понял, что тот держит медведя. Лай стал отдаляться и вскоре совсем смолк. Когда Гаврила дошел до Коромысла и свернул с зимника, то обнаружил у берлоги заметно вытоптанный снег. Небольшие медвежьи следы вперемешку с собачьими постепенно вытянулись в одну цепочку и устремились в лес.
«Медвежата с медведицей, – по спине Оманова противно потекли струйки пота». Со стороны болота послышался грозный рев разъяренного зверя. На какое-то время все стихло, но затем Рыжий снова подал голос. Теперь лай кобеля был более сдержанный и вскоре снова замолк. Не успел Гаврила сообразить, что ему делать, как из лесу выбежал Рыжий. Подбежав ближе, он жалобно заскулил, прижимаясь к ногам хозяина. Оманов привязал собаку и, не выпуская ружье из рук, поспешил к дороге. Выйдя на опушку леса, он осмотрелся и пошел в сторону Бакино.
Вторая берлога оказалась пустой. Натасканные внутрь сухие ветки и мох, свидетельствовали о том, что косолапый намеревался устроить тут свою лежку. Но медведь не впал в спячку и теперь его вряд ли удастся выследить. К тому же и собака зверя не почуяла. Искать же его в лесу – дело пустое. Понимая это, Гаврила с досады выругался и повернул домой.
Вскоре небо полностью затянуло серыми тучами, и пошел густой снег. Слабый ветерок сменился на хорошую поземку, и оставленные ранее следы на дороге быстро присыпало снегом. Гаврила, глядя на обновленную дорогу, улыбнулся пришедшему на ум сравнению. Он потрепал кобеля за холку и бодро заметил:
– Ну, что, псина! Жизнь-то, как дорога, кабыть, заново начинается?
Идущая вдоль дороги тропинка несколько укорачивала путь до Коромысла, и Оманов свернул на нее. Он шел не спеша, время от времени вспоминая об утреннем происшествии у Коромысла. По всему было ясно, что ту берлогу облюбовала яловая медведица со своим потомством. Судя по размеру и количеству следов, двум медвежатам не было и года. Родились они, вероятно, прошедшей зимой, а предстоящие месяцы собираются провести вместе со своей матерью. Первыми пес их и учуял. Оставленные матерью, те вылезли из берлоги, а налетевший ветер донес их запах до носа собаки.
Сеголетки, вероятно, достойного отпора Рыжему дать не смогли и бросились наутек. Пес кинулся следом, преследуя тех, пока на его пути не возникла медведица. Мать, естественно, кинулась защищать свое потомство. Наверняка, и медвежата не стали отсиживаться за спиной медведицы. Опытной собаке стало ясно, что с такой компанией ей не справиться и вряд ли она их сможет удержать до прихода хозяина. Судя по выдранному клоку шерсти у Рыжего на боку, медвежья лапа все-таки достала его. Кобель был опытным бойцом, но в такой ситуации принял единственно верное решение. Пес отступил, оставив зверей в покое, и вернулся к хозяину.
Недалеко от Коромысла тропинка снова вывела охотника к дороге. И тут пес натянул поводок и потянул Гаврилу в сторону берлоги. Однако, в отличие от первого раза, он особого беспокойства не проявлял, а лишь призывно поскуливал, заглядывая в глаза хозяину. Понимая, что потревоженное семейство вряд ли вернулось обратно, Гаврила не утерпел и влекомый кобелем, двинулся к ней.
Когда подошли к берлоге, снег прекратился. Следов утренней стычки Рыжего с медвежьим семейством не было видно совсем. Небольшая полянка у вековой ели, под которой чернел вход в берлогу, казалось, всегда была ровной и сияла белоснежной чистой. Гаврила скинул ружье и отвязал собаку. Та сразу кинулась к берлоге и остановилась у самого входа. Пес оглянулся на хозяина, затем пригнулся к самой дыре и зашелся громким лаем.
– Эй! Кто там! Уберите собаку! – послышался из берлоги детский крик, и из входного отверстия показалась голова Тольки Ларионова.
Кобель, заметив мальчонку, отпрянул, перестал лаять и приветливо завилял хвостом.
– Рыжий? Ты! – воскликнул паренек и выполз наружу.
Толька не заметил стоявшего сбоку Оманова и радостно обхватил собаку за шею. Рыжего он знал хорошо. Нравился ему этот огромный с медным отливом пес. Породистости в нем не было никакой, но с тех пор, как тот появился в Ачеме, красивее его для Тольки в деревне собаки не было. Ему как-то сразу удалось поладить с Рыжим. Мальчишка не боялся грозного вида пса и, завидев его, не проходил мимо, чтобы того не потрепать за шею. И кобель отвечал ему взаимностью. Всякий раз, улучив момент, облизывал мальчишку своим длинным шершавым языком или играл с ним, бережно хватая того за ноги.
– Толька? Ларионов, ты чего тут делаешь? – воскликнул Оманов.
После некоторого замешательства он пришел в себя и с удивлением разглядывал перепачкавшегося в медвежьей «квартире» мальчишку. Земля внутри берлоги еще не промерзла и находившийся там Толька, изрядно вымазался.
– Так это… Д-дядя Гаврила…, – завидев того, слегка заикаясь, произнес паренек. – Мы по т-тропе ходили.
– Кто – мы? С тобой еще кто-то был? – Оманов кивнул на берлогу. – Там, еще кто-то есть?
Мальчишка отпустил пса и, повернувшись к берлоге, громко крикнул в черную дыру:
– Витька! Давай вылазь!
И тут же в проеме показалась голова брата. Затем тот снова скрылся внутри и спустя минуту, снова высунулся из берлоги.
– Тетеру, чуть не забыл, – произнес он, старательно карабкаясь наружу.
Наконец, он выбрался и, кряхтя, поднялся. Пес подбежал к птице и ткнулся в нее мордой.
– Фу! Нельзя! – крикнул Толька.
– Рыжий! – гаркнул Оманов так, что Витька вздрогнул и уронил тяжелую птицу на снег.
Гаврила подошел к собаке и привязал веревку к ошейнику. Тот вильнул хвостом, опустил голову и уселся у хозяйских ног.
– Вы знаете, куда залезли! – воскликнул Оманов. – Это же берлога. У медведица с лончаками тут лежка!
Реакция Тольки была странной. Лицо у него сначала вытянулось от удивления, потом он громко рассмеялся и, уставившись на Витьку, замолчал. А тот тоже попытался улыбнуться, но улыбка быстро исчезла, и на глазах навернулись слезы.
– Ладно, – видя состояние Витьки, спокойно проговорил Гаврила и поправил съехавшую у того шапку. – Не боись. Нет тут сейчас никого. Лучше скажите, зачем в берлогу залезли.
Толька первым пришел в себя и быстро затараторил:
