– Вот беда-то, – охнула Анна.
– Нашли беду, дуры, – сказал Михаил, поднимаясь с самодельного табурета. – Всё-то у Васьки не так, как у людей, даже дочку толком не воспитал. Нехай гуляет твой Митька, женю – обломаю, будет ишо гулять! А с Нюркой пусть батька с маманей разбираются.
– Не хочу, не пойду! Нюрке надует пузо и на ней женится!
– С чего ты взяла, что он пузо ей надует?
– Видела, – говорила Наташка, рыдая и закашливаясь от слёз, – проследила за ними, всё видела. Они как кобель с сучкой!
– Тьфу! – плюнул Михаил и отошёл от дочери, начисто забыв, что собирался оттаскать её за чёрную косу, не со зла, а так, для порядку. – Другого жениха подыщем, нечего чужие объедки подбирать.
– Не хочу другого, за Митьку хочу! – зарыдала Наташа с новой силой.
– Так хочешь или не хочешь? – разозлился отец, и без того взвинченный. – Чтоб тебе провалиться! За кого скажу, за того и пойдёшь! А теперь баста, заворачивай слёзы, и чтобы тихо тут было.
Наташа, послушно задавливая рыдания, зашлась в икоте. Анна топталась рядом, утирала дочке лицо ветхим полотенцем и с опаской оглядывалась на мужа, силясь рассмотреть в потёмках его лицо: злится или не злится?
– Мама, убью, – шептала Наташа и плакала уже беззвучно.
– Кого убьёшь, дочка? – шёпотом спросила Анна.
– Её убью. Нюрку. Предательница! Убью её. А Митьку не трону. Люблю его.
– Господь с тобой, дочка, – ужаснулась мать, перекрестила её в темноте и перекрестилась сама. – Батя вон брата родного в тюрьму посадить хочет, а ты и вовсе убивство задумала. Господь с вами!
– А ну, цыц! – прикрикнул Михаил. – Раскудахтались, сущий курятник.
К ночи думы о вероломном брате и такой же вероломной племяннице, о вороватом сыне, о свадьбе, которая может не состояться, на время отодвинулись. Михаил ворочал в голове мысль о дряхлом засыхающем тополе, растущем в лесу недалеко за посёлком. Тополь, заскорузлый от старости, с каждым годом всё ниже кренился над лесной речушкой, сбегающей по расщелине между сопками, такой узкой, что солнце туда почти не заглядывало. Распиленное на чурбаки дерево придётся втаскивать на крутой склон, зато потом тропинка почти всё время вела вниз до самого посёлка. Вот и замыслил Михаил спилить на дрова этот тополь, пока та же мысль не пришла к кому-нибудь из соседей или тем паче к Ваське. Вспомнив о брате, Михаил сердито заёрзал на табурете, привлекая настороженное внимание жены. «Сдам паскуду, – вновь подумал он с ожесточённым наслаждением. – С утра возьму Петьку, свалю тополь, а потом схожу в милицию. Шороху бы там навести, что сына без меня наказали, так ведь не сунешься: власть! Раньше под Советской властью ходили – была милиция советской, а теперь власть колчаковская, и милиция тоже колчаковская, а люди всё те же, работают, как ни в чём не бывало».
Утром Михаил разбудил сына, и, пока тот зябко топтался во дворе, пошёл в сарай за инструментами. Топора на месте не было. Михаил обыскал весь сарай, даже в курятнике пошарил, всполошив спящих на насесте кур, осмотрел и баню – нет топора! Удивился, забрал пилу, вышел во двор и рыкнул на сына:
– Куда топор дел, шельмец?
– Я не брал, батя! – вытаращил нагловатые глаза Петька. – Вот те крест, не брал.
– А если выдеру?
– Да не брал я, батя! На кой ляд он мне сдался?
– Смотри у меня, паршивец, – пригрозил отец.
Анна в коровнике доила коров, тоже топора не видела.
Так и пошли в лес без топора: впереди батя с пилой, в старой шинели и стоптанных сапогах, следом мальчонка в куртке не по росту с подвёрнутыми рукавами, с неизменной ухмылочкой и в дырявых сапожищах, которые ещё дед Адриан в своё время не сносил.
Михаилу даже в голову не пришло, что топор могла взять дочь. Наташа опередила отца и брата. Убить соперницу она задумала сгоряча, когда подсмотрела тайное свидание, и за ночь она вовсе не остыла. Прислушавшись к любовному лепету, она выяснила, что Нюрка-разлучница ни свет ни заря собирается в лес за черемшой в надежде, что с ней пойдет и Митька. Парень отнекивался, опасался, что родители подловят, а влюблённой Нюрке было, кажется, всё равно. Чуть свет Наташа утащила из сарая топор и, вытягивая сапоги из густой подсыхающей грязи, пробежала до избы, где жила семья дяди Васи. Ей удалось проследить путь сестры от самого дома до Митькиной избы и остаться незамеченной. Залаял цепной пёс, тут подключились все окрестные собаки, и Нюрка поспешила отойти прочь, пока её не заметили. Наташа подумала, что сейчас сестрица уйдёт домой и убийство не состоится, но та, помявшись, пересекла посёлок и углубилась в лес. Наташа, вынужденная сильно отстать от неё в посёлке, испугалась, что потеряет её в лесу, и побежала следом.
И без пробежки сердце так и проламывалось сквозь рёбра, воздуха не хватало, горло распирал тугой ком, челюсти сводило, топорище скользило в мокрой ладони. Издали Наташа видела, как подпрыгивает на Нюркиной спине жиденькая коса соломенного цвета, и из самого нутра тяжело поднималась вязкая горячая муть, желчью горчила на выдохе, стягивала кожу на лице, так, что обнажались зубы, застилала глаза красноватой пеленой. Может, было бы Наталье чуточку легче, если бы девчата не росли вместе. Сколько себя Наташа помнила, рядом всегда была Нюра, и это было так же естественно, как существовали на свете сопки, деревья, земля и небо, так же, как мать и отец, а потом и Петька. Сёстры даже ругались между собой, сидя на скамеечке во дворе и тесно прижавшись друг к другу – потому что холодно, а вместе теплее.
Было у сестёр любимое местечко, где они шептались и секретничали – закуток в сарае дяди Васи, Нюркиного отца. Там, в сарае, и рассказывала Наташа Нюре о своей любви, потому что чувства так и рвались наружу, и хотелось говорить только о Митьке, какой он высокий и сильный, какие у него руки, и как он посмотрел на неё сегодня и как вчера. Не матери же о любви рассказывать, вдруг та ругаться будет! Нюра слушала сестрины откровения и широко раскрывала голубые глаза с розоватыми веками в светлых ресницах. В детстве Наташа завидовала светлым волосам и глазам, хотела себе такие же, но отец как-то раз за обедом всмотрелся в лицо дочери и довольным тоном произнёс: «В меня попёрла, шельма! Ишь, глазища-то так и жгут! Красивая дочка у нас уродилась, а, Анют? А то на чертёнка была похожа! Смотри у меня, а то высеку!» «За что, батя?» – изумилась в испуге Наташа, судорожно роясь в памяти, чего такого могла наделать за полдня. «Знаю, за что, – улыбнулся отец, и улыбка его была доброй. – За то, что красивая шибко, не то, что сестрица твоя любимая. Она супротив тебя, что мышь, не видно её». Наталья, хоть и мечтала втайне о светлых волосах сестры, всё же любила смотреться в мамино зеркальце. Нравились ей тонкие чёрные брови, маленький прямой нос и чуть выпяченные яркие губы. После отцовского замечания Наталье о Нюркиной тоненькой косе больше не мечталось, но всё же хотелось бы иметь такую же белую кожу вместо своей, смуглой и гладкой, с едва уловимым синеватым отливом.
Топорище скользило в запотевшей ладони, Наташа переложила топор в другую руку и вытерла ладонь об юбку. Вспомнила с досадой, как маялась от нетерпения, потому что никак не могла зазвать Нюрку в сарайчик, чтобы выплеснуть чувства к Митьке хоть словами. Нюра в сарайчик не шла, ускользала, а Наташа со своей любовью ни о чём больше не думала, а надо было – с чего это сестрица словно избегает её? Два дня назад вечером сёстры, улучив немного времени между делами, болтали около забора, а тут и Митька коров гонит с пастбища, где уже зеленела молоденькая трава. Красив Митька – высокий, длиннорукий, скуластый, улыбчивый, у Натальи аж дух зашёлся, и невеста, порозовев, опустила глаза. Любимый поздоровался. Наташа подняла голову и вдруг увидела, что Митька смотрит на Нюрку, а Нюрка на него… Лицо сестрицы так и светилось розовым, а губы приоткрылись. Наталья, испугавшись чего-то, снова взглянула на Митьку, но тот уже отвернулся и погнал коров дальше. И тут он оглянулся… Его взгляд, брошенный в Нюркину сторону, остался в памяти болезненным ожогом. «Нюр», – окликнула Наташа севшим голосом. Та вздрогнула, взглянула на неё, ещё больше покраснела и опустила голову. «Нюр, ты чего?» – требовательно спросила Наташа, удивившись собственному хриплому, напряжённому голосу. Нюрка на миг вскинула мокрые от слёз глаза, резко отвернулась, так, что сильно мотнулась тонкая коса, и, закрыв лицо руками, убежала. «Нюра, как же это, а?» – прошептала Наталья одереневевшими губами. Ноги подкосились, пришлось даже за штакетник ухватиться, чтобы не упасть.
Прячась от сестры за выступающими углами заборов и с ненавистью глядя ей вслед, Наташа всё пыталась представить, как с размаху воткнёт в спину топор, и будто натыкалась на глухую, серую, непробиваемую стену. Зато перед глазами отчётливо маячило Нюркино лицо, слабо светящееся в полумраке сарая, её блестящие глаза, когда сёстры тайно шептались о своём; помнилось, как тесно они прижимались друг к другу, а потом – тяжёлый запах прошлогодней соломы Митькиного коровника, сбивчивое дыхание из темноты, торопливое перешёптывание, а потом громкий скрип двери, которую перепуганная Наташа стыдливо прикрыла трясущейся рукой. И как тяжело было переставлять ноги, когда Наташа пыталась поскорее уйти оттуда – сначала левую ногу, потому правую…
Она остановилась между деревьями, задержала хриплое дыхание и прислушалась к звукам, силясь определить, в какую сторону ушла соперница. Сердце туго толкнулось под самое горло, кувыркнулось и ухнуло в живот.
– Уф-ф, – невольно выдохнула Наталья и взялась за грудь свободной рукой. Да что ж это на напасть такая? Ох, Митька, Митька…
Из леса послышался удаляющийся шелест – Нюра беспечно уходила по узенькой тропинке. Наташа снова переложила топор из руки в руку, отёрла ладонь и устремилась в погоню. Она больше не скрывалась, слишком измотало её скрытное преследование в посёлке и волнение, граничащее с истерикой.
Нюра между тем ни о чём не догадывалась. Она ничего и не слышала вокруг, переживая сорвавшееся свидание, и не замечала, что вымокла от росы. Ноги несли её по узкой тропинке, руки отводили ветки прочь. Она бы не пошла в лес без Митьки, но обещала матери, что наберёт черемши. Вернись она с пустыми руками – мать наверняка пристанет с вопросами, ещё и заподозрит чего. Тропинка оборвалась на склоне, круто уходящем вниз и почти не заросшем. Внизу бойко шумела речушка, зажатая между склонов, на берегах грязно белел снег, где-то недалеко рокотал хор лягушек, над недосягаемыми верхушками деревьев, растущих на сопках, радостно голубело небо, а здесь царили сумерки, словно между сопками зловеще затаился совсем другой мир.
На противоположном берегу накренилось старое дерево, нависло над кипящей водой – вот-вот рухнет! Нюрка, не выпуская любимого Митьку из цепких девичьих грёз, скользом спустилась к речушке, разулась и ступила на большие мокрые камни, чтобы перебраться на другой берег, к дереву. Она знала, что надо подняться вверх по течению, а там недалеко и до богатой поросли черемши. Можно нарвать и крапивы, хотя надоело уже крапиву есть…
До берега осталось два прыжка по камням, когда Нюра услышала непонятный пугающий звук. Она остановилась и повертела головой, пытаясь понять, откуда звук идёт и что несёт с собой. Митька вдруг исчез, и Нюра обнаружила себя в сыром, холодном, неуютном месте. Стало страшно. Звук нарастал и шёл, кажется, отовсюду. Вокруг заметно потемнело, и Нюра сообразила, что происходит: старое дерево падает, и падает прямо на неё! Сверху надвигался толстый, дряхлый, морщинистый ствол, а голая крона заслонила голубенькое небо. Земля у ствола будто взорвалась, освобождая искривлённые корни.
– Мамочки! Мама! – завизжала Нюра, выронила сапоги, присела и закрыла голову руками.
Ствол пронёсся мимо, а на девушку обрушились ветви и сбросили её в воду. Сверху навалилась жёсткая, непреодолимая тяжесть. Рот открылся в крике, и Нюра захлебнулась. Упёршись ладонью в каменистое дно – другая рука оказалась притиснутой к груди – девушка задёргалась под ветвями. Сверху перед вытаращенными глазами светилась бурлящая кипень воды, исчерченная чёрными ветвями, придавленные руки-ноги не двигались, в рот и нос вместо воздуха полилась беспощадная вода, а крик ушёл внутрь тела, сотрясая его в отчаянном протесте.
Бегущая по тропинке Наташа слышала неясный скрипящий шум, но не придала ему значения. Нюркин крик её изрядно напугал, и девушка приостановилась. «На склоне оступилась, падает», – решила она и устремилась вперёд. Внезапно тропка оборвалась, и Наталья едва успела остановиться, чтобы не скатиться. Внизу она увидела упавший поперёк реки тополь, а под водой, под ветвями вдруг угадала человеческий силуэт. «Померещилось… Нет, ох, нет… Лицо белеет…» На голове Наташки неприятно зашевелились волосы, словно змеи. «Нет, нет! Только ведь кричала, и уже всё… Ох, ужас-то какой! Нет!»
– Нюрка! – крикнула она, понимая, что та не откликнется из-под воды. «Так ведь только что кричала», – снова подумала Наталья, машинально огладила шевелящиеся волосы и ринулась вниз к поверженному лесному великану. Нога подвернулась, и часть склона девушка преодолела кувырком, обронив топор. Она бросилась в ледяную воду, присела и обеими руками приподняла Нюру за плечи. Ветви не позволили приподнять голову над водой, пришлось встать на колени и упереться в спину сестры всем телом. Голова поднялась над поверхностью, страшно мотнулась и упала на лицо Наташи, отчего та со страху едва не выпустила Нюркино тело. Ветви не давали ни вытащить его, ни хотя бы придать сидячее положение. Где топор?! Наталья, по-птичьи дёргая головой, оглядела окрестности и заметила топор далеко на берегу.
– Ох ты, господи, господи, – повторяла она, не зная, что делать.
А вдруг Нюрка уже мёртвая, а она, Наташка, держит её?
Сверху по склону посыпались камешки.
– Люди, – прошептала Наташа и даже улыбнулась, продолжая наваливаться на бездыханное тело, чтобы лицо не ушло под воду.
– Помогите! – крикнула она, изнемогая от усилий. Крик получился негромкий, поломанный, но камешки сверху посыпались сильнее. Наталья, отплёвываясь от Нюриных волос, так и не смогла разглядеть, кто спускается к речке. Главное, спускается быстро, торопливо!
– Наташка, ты, что ли? – раздался батин голос. – Ты чего здесь делаешь? А это кто? Вы что там, топите друг друга?
– Батя… – из последних сил простонала Наталья. – Топор, там топор. Ветки руби! Ох, не могу…
– Вижу, чтоб тебя разорвало! Петька, шельмец, ты где? Удрал, гадёныш. Ну, попадётся он мне!
Отец шумно вошёл в воду среди ветвей, выругался, и топор так и замелькал. После нескольких взмахов Михаил бросил его на берег, отодвинул измученную дочь, подхватил утопленницу подмышки, с великим трудом вытащил из-под ветвей и волоком вытянул из воды. Неграмотный крестьянин, сын каторжника-поселенца, Михаил понятия не имел, как следует спасать утопленников, но всё же догадался перевернуть племянницу на живот. Изо рта вылилась вода. Подумав, Михаил встал на одно колено, на другое положил утопленницу, и из неё снова полилась вода, да так много, что Михаил подивился и сильно усомнился, стоит ли уже возиться с ней, а то, может, оставить здесь и идти в посёлок? Сильно потолкав её в спину, отчего изо рта толчками вылилось ещё немного воды, Михаил уложил её на камни и оглянулся на дочь.
Наталья выглядела плачевно. Она скрючилась на берегу, зажала руки между грудью и коленями и безудержно тряслась. Отец, хоть и дрожал от холода после купания, снял с себя шинель и набросил на спину дочери.
– Ноги не гнутся, – сиплым басом сообщила Наташа, а её синие губы едва шевельнулись. – Вода ажно кипяток, жгётся.
Она посмотрела на соперницу, некрасиво скуксилась и заплакала.
