Демон, которого ты знаешь

От авторов

Эти истории выдержаны в контексте современных основ психиатрии в том виде, в каком их трактует Национальная служба здравоохранения (НСЗ) Великобритании. Вероятно, многим читателям известно, что она была основана после Второй мировой войны. По замыслу создателей, деятельность службы должна обеспечиваться государством и финансироваться из казны, поскольку в том, чтобы население было здоровым, заинтересованы все без исключения граждане. Но поскольку продолжительность жизни у людей увеличилась, а медицинское оборудование и лекарства, которые используют врачи, подорожали, выросли и издержки, связанные с содержанием НСЗ. Поэтому сменяющие друг друга правительства постепенно пытаются добиться перевода деятельности службы на рыночные принципы, чтобы как-то справиться с постоянно растущими финансовыми обязательствами. Здравоохранение в Соединенном Королевстве становится товаром, который покупается и продается, что ближе к американской модели. Те, кто может позволить себе услуги медицины в более или менее полном объеме, все активнее стараются закрепить свое привилегированное положение с помощью программ частного медицинского страхования. Еще одним направлением реформирования системы здравоохранения стало урезание расходов на государственную медицину, в основном за счет сокращения предоставляемого набора услуг. Так что сегодня качество медицинского обслуживания, предоставляемого в рамках НСЗ, намного ниже, чем прежде, особенно в том, что касается лечения психиатрических больных (это будет ясно из многих рассказов, содержащихся в книге). Упоминаемые далее медицинские фонды и компании представляют собой частные бизнес-структуры, аналогичные тем, которые существуют в США, – они были созданы во всех регионах Соединенного Королевства в ходе масштабной реструктуризации медицинской отрасли в 2001 году.

В книге затрагивается широкий круг вопросов, связанных с преступлениями, психиатрией и существующими психическими заболеваниями, судебной психиатрией, лечением психических расстройств и много других важных тем. Это не учебник и не научный обзор. Книга вовсе не претендует на то, чтобы стать истиной в последней инстанции. Учитывая огромный объем и сложность имеющейся литературы, посвященной человеческому сознанию, нам показалось, что лучше всего будет предложить читателю лишь кое-какие ссылки на источники данных, упоминаемых в каждой главе, или прямые цитаты из них.

Употребляемое в книге слово «преступник» не несет в себе уничижительного и явно отрицательного смысла и используется не для того чтобы вызвать негативное отношение к кому бы то ни было. Это просто юридический термин, с помощью которого обозначают людей, осужденных за уголовно наказуемое деяние. В тексте также часто используется слово «нормальный», причем обычно оно берется в кавычки – это потому, что понятие нормы весьма условно и не поддается простому определению в мире, населенном миллиардами человеческих существ.

Авторы не используют категоричных высказываний по поводу того, что является «нормой» для той или иной группы людей или каких-либо социальных институтов. Первое, что узнает психиатр, всерьез углубляясь в свою профессию, – это то, что «норма» подобна кусочку тофу в тарелке с острым супом: она впитывает вкус жидкости, в которой находится. Как станет ясно из описания нескольких пациентов, кажущаяся нормальность может оказаться ширмой, за которой скрывается угроза.

Еще одно ключевое слово, которое мы постоянно держали в уме в процессе написания книги, – «привилегия». Мы вкладываем в него двойной смысл. Во-первых, это действительно привилегия – идя на риск, общаться с особыми людьми и наблюдать то, что Шекспир называл «нашей низостью голой». И мы ценим эту возможность. Во-вторых, употребляя слово «привилегия», мы имеем в виду очень важное медико-юридическое понятие, смысл которого сводится к тому, что как та информация, которую пациент предоставляет врачу-психиатру, так и в целом содержание бесед между ними не подлежат разглашению. Долг сохранять в тайне все, что имеет отношение к работе судебного психиатра, распространяется и на него самого, и на преступника, с которым он работает, и на жертву преступления, и на родственников всех упомянутых лиц. Истории, содержащиеся в этой книге, появились на свет при неукоснительном соблюдении этих правил. Совершенно очевидно, что было бы незаконно и неэтично описывать реальные истории болезни конкретных людей. Но мы использовали отдельные элементы, взятые из различных историй, изучавшихся на протяжении многих лет. Так что получившиеся у нас и представленные в книге одиннадцать мозаичных портретов с клинической и психологической точек зрения точны, но с помощью поисковика «Гугл» людей, о которых идет речь, найти невозможно.

Доктор Гвен Эдсхед и Айлин Хорн.

Декабрь 2020 года

Тони

– Кто хочет поработать с серийным убийцей?

Дело было в больнице, на еженедельном заседании сотрудников отделения психотерапии, где обсуждаются и решаются вопросы о направлении того или иного пациента к конкретному специалисту. Большинство сотрудников получили по новому больному, и оставалось распределить всего несколько человек. В ответ на вопрос председательствующего на заседании раздалось несколько смешков, но добровольцев не нашлось.

– Серьезно? Нет желающих?

Я испытывала очень сильное желание поднять руку, но, будучи самым молодым врачом из присутствовавших в комнате, опасалась, что меня примут в профессиональном отношении за наивную, неопытную простушку или решат, что мной движет нездоровое любопытство. Я остро ощутила нерешительность коллег, сидящих вокруг стола, словно все они разом пожали плечами. Обыватели, на которых сильное влияние оказывают индустрия развлечений и СМИ, нередко испытывают большой интерес к тем, кто совершает целые серии убийств. Но среди представителей моей профессии они привлекают гораздо меньше внимания. Излечение и возврат к нормальной жизни – это путь не для таких пациентов. Один мой коллега как-то сказал мне: «О чем они могут говорить, кроме смерти?»

Мне еще предстояло многому научиться как специалисту. Дело происходило в 90-х годах ХХ века, и я совсем недавно приступила к работе в Бродмурской больнице, входящей в систему Национальной службы здравоохранения Великобритании. Больница находилась в живописной местности на юго-востоке Англии, неподалеку от Итонского колледжа и Виндзорского замка. Получив за несколько лет до этого профессию психиатра-эксперта, я с радостью ухватилась за возможность, завершая обучение на психотерапевта, посвятить часть своего времени работе по совместительству в качестве исполняющего обязанности врача (или «временного» специалиста, привлекаемого по мере необходимости) в больнице в Бродмуре. Чтобы повысить квалификацию, мне нужно было как можно больше времени заниматься практической работой с пациентами один на один – разумеется, под контролем опытных специалистов. Мне казалось, что серийный убийца, человек, у которого нет будущего, располагает неограниченным временем, и если он захочет поговорить о смерти – что ж, эта тема входила в план моей подготовки.

Возможно, кто-то удивится, что подобная дискуссия на производственном совещании вообще могла иметь место. Должна сказать, что отношение к преступникам с психиатрическими проблемами, как и финансирование их лечения, независимо от того, содержатся ли они в больнице или в тюрьме, серьезно различаются в разных странах. Мои европейские и австралийские коллеги работают в рамках систем здравоохранения, сходных с британской, которая дает возможность индивидуальной терапии, но во многих других государствах ее нет. Особенно часто доводилось слышать об этих различиях от американских коллег. Побывав в разных странах и понаблюдав своими глазами, как там все устроено, я была поражена: оказалось, что наиболее гуманное, прогрессивное отношение в сфере психиатрии к преступникам, склонным к насилию, характерно для тех государств, которые в течение последних ста лет подвергались военной оккупации, – таких, как Норвегия и Голландия. В некоторых исследованиях делается вывод, что именно этот исторический опыт позволяет людям лучше понять, что такие нарушители закона скорее больны, чем являются «плохими людьми». Наконец я не выдержала:

– Я возьму этого больного. Как его зовут?

С этими словами я оглянулась на своего супервайзера в надежде, что он меня поддержит. Он улыбкой дал понять, что не возражает.

– Давай, дерзай, Гвен, – бросил один из старших специалистов. – Я наблюдал подобного типа в тюрьме в течение нескольких лет. Он только и делал, что без конца бубнил про свои уроки живописи и про то, как замечательно у него получаются натюрморты…

Замечание показалось мне весьма интригующим, но прежде чем я успела расспросить специалиста подробнее, председательствующий на совещании протянул мне сопроводительное письмо и сказал:

– Он твой. Его зовут Тони Экс… убил трех человек и, кажется, обезглавил их. Ах да, кстати – он сам попросил, чтобы с ним занялись терапией.

Более искушенный, чем я, коллега, тот самый, который упомянул о натюрмортах, бросил на меня сочувственный взгляд и произнес:

– Береги себя.

Только потом, после совещания, мой супервайзер, человек с огромным профессиональным опытом, рассказал мне, что сам видел лишь одного серийного убийцу, причем просто проводил психиатрическую экспертизу, а не длительный курс лечения. И все же я была рада, что смогу воспользоваться его знаниями и поддержкой. Я и сегодня по-прежнему высоко ценю то чувство локтя, которое обеспечивали мне мои коллеги, и мне его очень не хватает сейчас, когда я работаю за пределами больницы. Я призналась моему более опытному товарищу, что иметь такого наставника – большое везение. В то же время почувствовала и некоторый душевный трепет. Попробовав было освежить свой теоретический багаж знаний, чтобы как можно лучше подготовиться к тому, что мне предстояло, я вскоре поняла: хотя в архиве и можно было найти сколько угодно жутковатого содержания отчетов, докладов и исследований о серийных убийцах, материалов, которые объясняли бы, как следует разговаривать с такими людьми, было крайне мало. А такие, в которых рассказывалось бы, как строить курс их лечения, отсутствовали вовсе.

Серийные убийцы, по определению, лишают жизни многих людей, но нигде нет ни официальных указаний, ни единого мнения по поводу того, со сколькими жертвами должен расправиться преступник, чтобы оказаться в составе этого зловещего сообщества. На эту тему было много дискуссий, и их участники вроде бы неофициально согласились, что жертв должно быть три или более. Однако внимание общества неизменно с особой силой привлекали весьма немногочисленные преступники, убившие десятки людей в разное время и в разных местах. При этом многих приводил в замешательство тот факт, что среди таких преступников подчас оказывались медики, у которых в силу их положения имелись большие возможности для совершения подобных преступлений, а также то, что им нередко удавалось годами действовать безнаказанно, оставаясь вне подозрений. Весьма распространенное понятие, касающееся деятельности серийных убийц, – это так называемый период остывания, то есть временной промежуток между совершаемыми преступлениями. Считается также, что они выбирают свои жертвы не наугад. В число серийных обычно не включаются массовые убийцы, то есть те, кто расправляется с большим количеством людей в течение короткого периода времени, скажем, одного дня. По какой-то причине, которую я никогда до конца не понимала, не входят в эту категорию политические и государственные деятели, ответственные за гибель тысяч или даже миллионов своих сограждан [7].

Поскольку существует огромное количество книг, фильмов и телешоу, посвященных теме серийных убийств, у людей может сложиться впечатление, что такие преступления являются вполне обычным, распространенным явлением и совершаются постоянно и в самых разных местах. Реальная же статистика говорит о другом. Да, есть свидетельства того, что серийные убийства случаются по всему миру, что такие случаи фиксируются на всех континентах. Но даже если учесть, что часть сведений не проверены, а часть не попадает в статистические отчеты, можно совершенно определенно сказать, что серийные убийства – редкая, фактически исчезающая разновидность преступлений. Я не могу сообщить точные цифры – как и цифры, касающиеся других видов насильственных действий. В этой сфере очень много неточностей и неопределенностей по самым разным причинам – от неполноты собираемых данных до различий в стандартах классификации нарушений закона, от различий в методиках сбора сведений, которые с течением времени меняются, до разных точек зрения по поводу того, где и как проходят границы тех или иных регионов. Интернет-поисковики на запросы по поводу общемирового количества серийных убийств выдают более шести миллионов статей и прочих ответов. В подавляющем большинстве этих материалов говорится о том, что серийными убийцами почти всегда бывают мужчины и что такие преступники являются исчезающим «видом», количество особей которого в последние годы сокращается. Это вполне соответствует другим глобальным данным, касающимся преступности вообще, которые показывают, что число нарушений закона с применением насилия в последние четверть века понемногу сокращается.

В результате недавно проведенного профессором Майком Омодтом из Рэдфордского университета США, штат Виргиния, исследования, охватывающего период последних ста лет, была создана интересная база данных. Согласно ей, в 2015 году в Соединенных Штатах были выявлены и пойманы 29 серийных убийц. Между тем пиком показателя в 1980-х годах была цифра 145[8]. Мне довелось видеть цифры, приводимые ФБР, – они были значительно выше (к примеру, в 1982 году показатель составил более 4000[9]). Это еще одно свидетельство того, насколько сложно собирать соответствующие данные, особенно в ситуации, когда нет общих критериев для сравнения. Но во всех источниках, к которым я обращалась, так или иначе присутствует тенденция к снижению числа серийных убийств. Вероятно, отчасти это результат совершенствования работы по выявлению и предотвращению подобных преступлений, а также создания групп высококвалифицированных специалистов, занимающихся розыском и поимкой тех, кто их совершает. Еще одним фактором, который работает на этот тренд, вероятно, можно считать широкое использование мобильных телефонов и социальных сетей, что зачастую не позволяет людям (как преступникам, так и их жертвам) исчезнуть без следа.

Правоохранительные структуры не публикуют страновую статистику, которая позволяла бы сравнить ситуацию с серийными убийствами в разных государствах. Однако если исходить из упомянутого исследования Рэдфордского университета, лидируют в этом списке с большим отрывом США – на них приходится около 70 процентов фиксируемых во всем мире серийных убийств. Это следует и из данных, обнаруженных мной в целом ряде источников – от «Википедии» до различных журналистских расследований. Для сравнения, на Англию, которая находится на втором месте, приходится 3,5 процента. Далее идут Южная Африка и Канада – примерно по 2,5 процента, затем Китай – притом что население этой страны гораздо больше, там совершается чуть более одного процента всех серийных убийств, которые происходят в мире. Не знаю, почему такое явное лидерство по этому показателю именно за США, но существует немало теорий, объясняющих этот факт: от той, согласно которой все дело в весьма либеральном законодательстве, регулирующем владение оружием, до концепции, которая видит в этом результат наложения американской психологии ультраиндивидуализма на децентрализованность системы правоохранительных органов. Не исключено, что все объясняется тем, что в Америке благодаря прессе и сравнительной открытости и прозрачности политической системы лучше работает система выявления подобных преступлений и включения их в статистические сводки. Но в любом случае доля пойманных серийных убийц в трехсотмиллионном населении Соединенных Штатов является крохотной, и она тем более мала на фоне огромного количества «обычных» убийств и убийц, которые их совершают. В крупном американском городе, таком как Чикаго или Нью-Йорк, четыреста убийств в год – вполне рядовой показатель. Между тем эта цифра составляет две трети соответствующего показателя на всей территории Англии или Уэльса.

К моменту знакомства с Тони я знала, что в Бродмурской больнице раньше уже содержались в качестве пациентов несколько серийных убийц. Таблоиды обычно придумывали им прозвища – Потрошитель, Душитель или что-то в этом роде. Хотя большинство убийц, поступавших в больницу и являвшихся душевнобольными, расправились только с одной жертвой, тот факт, что в ее стенах оказывались пусть даже немногочисленные серийные преступники, немало поспособствовал тому, что у этого лечебного заведения сложилась репутация места, собирающего под своей крышей неописуемое, чудовищное зло. Я знала об этом. Надо сказать, что внешний вид больницы словно бы подчеркивал эту репутацию. Это было здание Викторианской эпохи из красного кирпича, похожее на крепость. В 1996 году, когда я впервые попала туда, как раз начался процесс ее модернизации. Помнится, впервые увидев больничный комплекс, я поразилась бесконечным дверям, тамбурам и воротам. Для того чтобы открыть их утром, требовалось огромное количество разнообразных ключей, которые нужно было получать у сотрудников службы безопасности, а затем приходилось постоянно таскать на себе, пристегнув к тяжелому, широкому кожаному поясу. Поначалу это казалось весьма затруднительным, но потом я привыкла. У меня даже возникла некая сентиментальная привязанность к этому необъятных размеров поясу, который я носила даже тогда, когда была беременна первым ребенком, и я храню его до сих пор.

Когда я впервые вошла в ворота больницы, у меня поначалу возникло впечатление, что я попала в университетский городок, – вокруг были разбросаны здания разных архитектурных стилей, соединенные пешеходными дорожками. Я увидела небольшие ухоженные садики с цветущими деревьями. Самым красивым местом была терраса, с которой открывался чудесный вид на территорию сразу четырех графств. Я всегда считала, что предоставление душевнобольным людям возможности гулять на свежем воздухе – это акт милосердия, позволяющий им надеяться на восстановление способности мыслить и улучшающий перспективы выздоровления. По периметру территорию больницы ограничивали высокие стены из красного кирпича. Они всегда казались мне важным элементом, разделявшим мою личную и профессиональную жизнь и позволяющим каждый вечер оставлять работу позади и жить, не думая о ней, до возвращения обратно.

В день моего первого сеанса с Тони я приехала на работу пораньше, чтобы поговорить с персоналом и убедиться, что палату, которую я зарезервировала для сеанса, не занял кто-нибудь еще. В Бродмуре, как и в тех больницах, где я работала раньше, помещений для индивидуальной работы с пациентами не хватало, и за них постоянно шла борьба между специалистами. К тому же мне хотелось заранее устроить все в палате наилучшим образом по своему разумению. Например, следовало позаботиться, чтобы стулья, предназначенные для меня и пациента, стояли достаточно далеко друг от друга: для больного – у окна, а мой – поближе к двери. «Никогда не позволяй пациенту блокировать выход» – это правило я твердо усвоила, когда была еще стажером, и неукоснительно придерживаюсь его до сих пор. Важным моментом также является сохранение достаточной дистанции между участниками сеанса. То, что мы в обычном этикете называем соблюдением границ личного пространства, при общении психиатра или психотерапевта и больного не менее, а, пожалуй, даже еще более важно. Я напряженно раздумывала даже над тем, под каким углом друг к другу лучше расположить стулья, как будто от этого также зависело, удастся ли мне установить контакт с пока еще не знакомым мне пациентом.