– С тобой все в порядке? – спросил кто-то из приятелей на автобусной остановке.
Я кивнул. Не говорить же, что я уже наполовину мертв. Нет меня – я вампир. Нет на свете ничего, ради чего бы стоило жить. Сейчас в автобус забьюсь, энергии пассажиров напьюсь – и вся радость жизни!
Короче, в перспективе у меня глубочайшая депрессия. Я это чувствовал.
На заводе, где раньше душа отдыхала, тоже теперь появилась засада – Монастырников с его парткомом проявляют ко мне настойчивый интерес. Мне не хочется иметь дело с истыми ленинцами – хватит, натерпелся от них. Я их ненавижу, этих деятелей. Ненавижу и… стал боятся.
К сожалению, еще не все…
Одному из учеников Бори Синицына стружкой от обтачиваемой детали рассекло щеку. Налицо вопиющее нарушение техники безопасности – над обрабатываемой деталью не был опущен защитный щиток. Я составил соответствующий акт, указал виновников – самого исполнителя, прошедшего инструктаж ТБ, и его наставника токаря-оператора. Подпись пострадавшего в журнале ТБ снимала с меня всякую ответственность. Так по закону. Но так не считал начальник отдела охраны труда подполковник в отставке Мостовой. Он вызвал меня к себе в кабинет и сказал:
– Я тебя тоже лишу квартальной премии за этот случай – лучше надо смотреть за рабочими.
– Этим вы нарушите КЗОТ (кодекс законов о труде), – говорю.
– Зато тебя воспитаю.
Мне стало понятно, чей заказ он выполняет.
– Я напишу докладную записку на имя Генерального директора, – сказал я.
И написал. Да так убедительно и удачно, что Осипов на ней резюмировал – приказ о лишении квартальной премии мастера Агаркова А. Е. отменить.
Мостовой на этом не успокоился.
Неделя не кончилась, вваливается в наш цеховой кабинет мастеров и тащит за шиворот того самого паренька, которому стружка стальная щеку поранила – пластырь еще на месте пореза.
– Где его мастер? – орет экс-подполковник.
– Я его мастер, – говорю.
– Ты вот здесь сидишь, а он там бегает между станками и стружкой в людей кидается.
– Зачем ты, – спрашиваю молодца, – меж станками бегаешь и стружкой кидаешься?
– Да врет он все! – у практиканта ПТУ никакого уважения к начальнику ООТ.
– Пиши объяснительную, – требует от меня Мостовой.
– Пишите вы докладную, а я на нее напишу объяснительную, которая будет звучать, как обвинительная, ибо факт не доказан – ваш голос, против его.
– Сейчас докажу, – Мостовой потащил паренька в цех.
Мы всей капеллой мастеров двинулись за ними.
Из двух токарей-универсалов, к которым начальник ООТ обратился, как свидетелям происшествия:
– один сказал, что ничего не видел;
– другой, что паренек не кидался, а стоял у станка, когда его сцапали.
За проходом вертикальностаночники дружно качали головами – не кидался, мол, не кидался. Мостовой, пообещав до меня добраться, плюнул в пол и ушел вон.
Монастырников прискребся:
– Зачем ты зубатишься с ним? Чего ты добиваешься?
– Хочу чтобы меня оставили в покое.
3
За доблестный труд на семейной ниве в конце июня был поощрен любимой женой увольнительной на футбольный матч. Просился зрителем, но под шумок сунул в спортивную сумку бутсы и плавки – возьмут, так сыграю, а форму на стадионе найду.
Нашел Шушукова, нашего тренера.
– Привет, Александр Петрович.
– Привет! Ты на игру?
– Если поставите.
– Играй.
– Формы нет.
– Найду.
И нашел. Я в раздевалку пошел.
Дружная команда футболистов «Луча» приветствовала старого игрока.
Слава Зырянов не без ехидства:
– Ну, как твоя семейная жизнь?
– Моя? – переспросил, но не потому, что не понял вопроса. Просто отношения у нас сложились не очень. После ухода из райкома я уже не донимал участкового звонками отправить тещу мою в ЛТП. – Жена моя – лучшая женщина в мире, но теща спуску не дает….
Слава хихикнул совсем по-мальчишески.
– А что это значит?
– Ты никогда не слышал этого выражения?
– Применительно к старой больной бабке? – нет.
– Она не пропускает ни одной мелочи, чтобы придраться ко мне и всегда оставляет последнее слово за собой. При этом пьет, паскуда, безбожно.
– А ты? Двинул бы ей разок между рог – пусть ходит жалуется.
