Осколок Вселенной [Песчинка в небе]

Шект дружески ударил Арбина по плечу, и тот осклабился, будто у него с шеи наконец сняли петлю.

Шект смотрел на лысеющего толстяка, который спал на кушетке, дыша глубоко и мерно. Да, говорит нечленораздельно, чужих слов не понимает. Однако физические признаки слабоумия отсутствуют. И рефлексы в порядке для пожилого.

Да-а, для пожилого…

Шект покосился на Арбина, бдительно наблюдающего за происходящим.

– Хотите, сделаем ему костный анализ?

– Нет, – крикнул Арбин и добавил потише: – Не хочу, чтобы что-нибудь делалось для его опознания.

– Было бы неплохо, для пущей безопасности, узнать его возраст.

– Ему пятьдесят, – коротко ответил Арбин.

Физик пожал плечами – это, в конце концов, неважно. И снова посмотрел на спящего. Пациент, когда его привели, был угнетен, безразличен, замкнут. Даже гипнопилюли как будто не вызвали в нем подозрения – когда ему предложили их, он судорожно улыбнулся в ответ и проглотил.

Лаборант уже вкатывал последнюю из громоздких составляющих синапсатора. В поляризованных окнах операционной при нажатии кнопки произошла молекулярная перестройка, и они сделались матовыми. Остался только холодный белый свет над операционным столом, на который с помощью сильного магнитного поля уже переносили по воздуху пациента.

Арбин по-прежнему сидел в темноте, ничего не понимая, но твердо намереваясь вмешаться, если что пойдет не так – да только как все должно идти?

Физики, не обращая на него внимания, прикрепляли электроды к голове пациента – это дело нескорое. Шект исследовал строение черепа по Ульстеру и, обнаружив извилистые, узловатые борозды, хмуро усмехнулся про себя. По бороздам черепа нельзя безошибочно определить возраст, но в данном случае они достаточно красноречивы. Этому человеку гораздо больше пятидесяти.

Потом Шект перестал улыбаться. Что-то не так с этими бороздами…

Он готов был поклясться, что перед ним первобытный, атавистический череп, но… Может быть, это следствие умственной неполноценности пациента? Тут пораженный Шект воскликнул:

– Как я не заметил – у него же на лице растут волосы! У него всегда росла борода? – спросил он у Арбина.

– Борода?

– Волосы на лице! Идите сюда! Видите?

– Да. – Арбин вспомнил, что утром тоже заметил это, но потом позабыл. – Да, он таким и родился… вроде бы.

– Давайте-ка мы их уберем. Вы же не хотите, чтобы он смахивал на дикого зверя, верно?

– Конечно.

Лаборант, натянув перчатки, удалил щетину с помощью депиляторной мази.

– У него и на груди волосы, доктор Шект, – сказал он.

– О небо! Дайте-ка посмотреть. Надо же, какой мохнатый! Ладно, оставим. Под рубашкой не видно. Продолжим с электродами. Ставим здесь, здесь и здесь. – Тонкие, как волоски, платиновые проволочки входили в кожу. Теперь по ним, сквозь черепные борозды, будут регистрироваться слабые микротоки, циркулирующие между клетками мозга.

Электроды подключили и выключили, и стрелки чувствительных амперметров дрогнули и опали. Иглы пишущих устройств прочертили на разграфленной бумаге несколько острых зубцов. Положив график на подсвеченное матовое стекло, физики склонились над ним и зашептались. До Арбина доносились отдельные слова:

– …Необычайная регулярность… посмотрите на высоту пятого зубца… надо бы проанализировать… и так ясно.

Затем началась долгая и утомительная процедура настройки синапсатора. Поворачивались тумблеры, снова и снова проверялись показания приборов. Наконец Шект улыбнулся Арбину:

– Теперь уже скоро.

Машина нависла над спящим, как неповоротливое голодное чудище. Ко всем конечностям прикрепили длинные провода, под голову подложили подушку из материала, похожего на твердую черную резину, закрепив ее зажимами на плечах. И наконец челюсти двух больших электродов противоположного заряда разъединились и прилипли к бледным пухлым вискам.

Шект, не сводя глаз с хронометра, положил руку на выключатель. Щелчок – и ничего как будто не произошло, даже бдительный Арбин ничего не заметил. Через три минуты – а казалось, прошли часы, – Шект снова щелкнул выключателем.

Его ассистент поспешно нагнулся над продолжающим спать Шварцем и с торжеством объявил:

– Жив.

Еще несколько часов взволнованные физики продолжали вести график работы мозга, исписав целые тома. Далеко за полночь пациенту сделали укол, и у него дрогнули веки.

Измученный, но счастливый Шект отошел, потирая лоб.

– Все хорошо, но придется оставить его у нас на несколько дней, уважаемый, – твердо сказал он Арбину.

В глазах у фермера вспыхнула тревога.

– Но как же…

– Нет уж, положитесь на меня. Он будет цел и невредим, ручаюсь вам головой. Слышите – головой ручаюсь. Оставьте его нам; кроме нас, его никто не увидит. Если вы сейчас заберете его с собой, он может этого не пережить. Какой же вам прок? И потом, если он умрет, придется объяснять блюстителям, откуда взялся труп.

Последний довод доконал Арбина, и он спросил, проглотив слюну:

– А как же я узнаю, когда за ним можно приехать? Я вам своего имени не скажу!

– А я вас и не спрашиваю, – видя, что фермер сдается, сказал Шект. – Приезжайте ровно через неделю к десяти вечера. Я буду ждать вас у входа в тот самый гараж, где стоит сейчас ваша машина. Доверьтесь мне – вам нечего бояться.

Ночью Арбин выехал из Чики. Прошли сутки с тех нор, как незнакомец постучался к нему в дверь, и за это время Арбин преступил не один Наказ. Как это еще сойдет ему с рук?

Он невольно оглядывался, ведя двухколеску по пустой дороге. Вдруг за ним следят? Вдруг выследят, куда он едет? А может, его уже засняли, и теперь в архивах Братства, в далеком Вашенне, идет неторопливый поиск? Там хранятся данные на всех живых землян, еще не достигших Шестидесяти. Шестидесяти, которые когда-нибудь приходят ко всем землянам. Арбину до них оставалась еще четверть века, но с некоторых пор он жил в постоянном ожидании – из-за Грю, а теперь еще из-за незнакомца.

Что, если вообще не возвращаться в Чику?

Нет! Они с Лоа недолго смогут тянуть лямку за троих, а если они потерпят крах, откроется их первое преступление – укрывательство Грю. Видно, если уж раз нарушил Наказ, приходится продолжать.

Арбин знал, что вернется, чем бы это ему ни грозило.

Шект собрался прилечь только глубокой ночью, и то по настоянию обеспокоенной Полы, но спать не мог. Подушку будто нарочно изобрели для того, чтобы его удушить, простыни сбивались в комок. Шект встал и подошел к окну. Город был погружен во тьму, лишь где-то за озером небо слабо светилось голубым светом смерти, охватывающим всю Землю за исключением нескольких пятачков вроде этого.

События безумного дня продолжали прокручиваться в памяти. Отправив восвояси напуганного фермера, Шект первым делом отправился в Дом правительства. Энниус, должно быть, ждал его, потому что принял лично. На прокураторе по-прежнему был свинцовый костюм.

– А, Шект, добрый вечер. Эксперимент окончен?

– Окончен, и мой доброволец тоже чуть не скончался, бедняга.

– Хорошо, что я не остался, – содрогнулся Энниус. – Ученые, сдается мне, недалеко ушли от убийц.

– Он еще жив, прокуратор, и мы, возможно, спасем его, но…

– Я бы на вашем месте впредь ограничивался крысами. Но на вас просто лица нет, дружище. Вы-то давно должны были закалиться, не в пример мне.

– Старею, милорд.

– На Земле это опасное занятие, – сухо ответил Энниус. – Отправляйтесь-ка спать, Шект…

Шект все сидел у окна, глядя на темный город умирающего мира.

Два года, как он изобрел синапсатор, и все эти два года его держит в руках Общество Блюстителей Старины или Братство, как они себя называют.

Он написал шесть или семь статей, которые, если опубликовать их в «Сирианском журнале нейрофизики», могли бы принести ему галактическую известность, а он так мечтал о ней. Но рукописи пылились а столе, а взамен в «Физическом обозрении» появилась та жалкая надувательская статейка. Таковы методы Братства; лучше полуправда, чем ложь.

Но Энниус заинтересовался синапсатором. Почему?

Может быть, он что-то знает? Вдруг Империя питает те же подозрения, что и доктор Шект?

За двести лет Земля восставала три раза. Три раза под знаменем былого величия повстанцы шли на имперские гарнизоны. Три раза терпели они поражение, чего и следовало ожидать. Если бы не высокая просвещенность Империи и не мудрые государственные мужи в галактических советах, Землю вычеркнули бы кровью из списка обитаемых планет.

Но теперь все могло обернуться по-другому. Могло – или должно было обернуться? Насколько можно полагаться на слова умирающего безумца в полубессознательном состоянии?

Впрочем, какая разница. Все равно он, Шект, не осмелится ничего предпринять. Остается только ждать. Он стареет, а на Земле это опасное занятие, как сказал Энниус. Грядут Шестьдесят, и мало кому удается ускользнуть от их неумолимых тисков.

А Шекту хотелось жить – хотя бы на этом выжженном комке грязи, называемом Землей.

Он снова улегся в постель и перед тем, как уснуть, успел с тревогой подумать: а не засекли ли блюстители его беседу с Энниусом? Он не знал еще, что у блюстителей есть и другие источники информации.

К утру молодой ассистент Шекта принял окончательное решение.

Он восхищался Шектом, но хорошо знал, что эксперимент над безымянным добровольцем нарушает прямое указание Братства. Указание, которое носило характер Наказа – не подчиниться ему означало совершить тяжкое преступление.

Молодой человек хорошенько подумал. Откуда мог взяться доброволец? Кампания по их привлечению была тщательно продумана, Информация давалась такая, чтобы, с одной стороны, усыпить подозрения шпионов Империи, а с другой – не слишком поощрять желающих. Общество Блюстителей присылало для опытов своих людей, и этого было достаточно.

Кто тогда прислал этого? Те же блюстители, но тайно? Чтобы проверить, насколько надежен Шект?

А может, Шект – предатель? В тот день он с кем-то беседовал взаперти, с кем-то в громоздком костюме, такие носят чужаки для защиты от радиации.

Шект в любом случае обречен, зачем же гибнуть вместе с ним? Он, лаборант, человек молодой, у него впереди почти четыре декады жизни. Зачем торопить свои Шестьдесят?

Глядишь, и повысят… Шект стар, может не пережить следующей переписи, какая же ему разница? Никакой.

Лаборант решился, Он протянул руку и набрал номер верховного министра, который, после императора и прокуратора, был властен над жизнью и смертью любого жителя Земли.

Снова настал вечер, и только тогда сквозь розовую дымку боли в мозгу Шварца стали проступать смутные образы. Он вспомнил, как они ехали к скоплению низких домов у озера, как он потом долго ждал, скрючившись на полу машины.

Что же было дальше? Что? Сознание отказывало. Да – за ним пришли, Была какая-то комната с множеством приборов. Ему дали две пилюли… Да. Ему дали пилюли, и он охотно принял их. Что ему было терять? Смерть от яда была бы благодеянием.

А потом – ничего.

Нет, какие-то проблески сознания все же сохранились. Над ним склонялись чьи-то лица… Вдруг вспомнилось холодное прикосновение стетоскопа к груди… Какая-то девушка кормила его с ложечки.

Да ведь это же была операция, внезапно понял Шварц! В панике он отбросил простыни и сел.

Та же девушка, положив руки ему на плечи, снова заставила его лечь. Она что-то успокаивающе говорила, Шварц не понимал ее и сопротивлялся этим тонким рукам, но тщетно – сил совсем не было.

Он поднес руки к глазам – руки были на месте. Пошевелил ногами под простыней – нет, и ноги не ампутировали. Не очень надеясь на результат, он спросил у девушки:

– Вы меня понимаете? Можете сказать, где я?

И с трудом узнал собственный голос.

Девушка улыбнулась и быстро, непонятно заговорила. Шварц застонал. Вошел пожилой мужчина, тот, что давал ему пилюли, что-то сказал девушке, и она стала делать Шварцу какие-то ободряющие жесты, указывая на губы.

– Что? – не понял он.

Девушка с жаром закивала, вся засветившись от радости, на нее было приятно смотреть даже в таких тревожных обстоятельствах.

– Хотите, чтобы я говорил? – спросил Шварц. Мужчина сел к нему на кровать и жестами предложил открыть рот.

– А-а, – сказал он.

И Шварц повторил за ним:

– А-а.

Одновременно тот массировал ему адамово яблоко.

– В чем дело? – сварливо осведомился Шварц, когда процедура окончилась. – Вас удивляет, что я умею говорить? За кого вы меня принимаете?