Чемпион тюремного ринга
Украинские силовики, похоже, получили приказ. Пехота рассыпалась по полю, двинулась вперед короткими перебежками. Выезжали на дорогу бэтээры. Пулеметы продолжали греметь, но стрелки перешли на экономный режим. Боевые машины набирали скорость.
Илья заскрежетал зубами. От пехотинцев еще можно отбиться, не такие уж там рейнджеры, а вот от их стальных корыт! Почему так тихо в восточном лесу? Где все? Ведь предупредили своих, что группа на подходе!
Он схватился за рацию.
– Алый, прием, это Верба! Алый, ответьте Вербе!
– Слушаю, Верба, – донесся сквозь треск эфира хриплый голос комбата Карабы.
– Товарищ майор, что за фигня?! – взорвался Илья. – Мы в поле, укропы давят! С нами полковник украинской разведки. Товарищ майор, через минуту они нас положат.
– Идиоты! – взревел словно турбина комбат, которого за глаза называли Карабасом, причем не только за созвучную фамилию. – Они что, на другой блокпост передали информацию?! Расстреляю! Пару минут продержишься, Ткач? – спохватился комбат и, не дожидаясь ответа, разъединился.
А бэтээры уже катили по проселочной дороге. Пулеметчики истратили весь боезапас, машины шли в молчании, поднимая клубы пыли. Дефицит боеприпасов компенсировала пехота, рассыпанная по полю. Солдаты перебегали как на учениях, били короткими очередями и снова вставали.
Спецназ стрелял на поражение. Вот встали двое, чтобы перебежать, – ни ума, ни фантазии! Разведчики ударили в три ствола, повалили обоих. Ранения были смертельные, каратели не шевелились. Машинально поднялся еще один и тоже упал. С покойника слетела каска, покатилась, подпрыгивая.
Каратели загомонили, открыли беспорядочный огонь. Вперед уже не шли, лежали.
А вот бронетранспортеры перли по дороге. Вот они уже практически поравнялись с залегшими спецназовцами, начали разворачиваться, чтобы въехать на поле и раздавить их.
Тут-то и проснулись дорогие однополчане. Из восточного леса затарахтела скорострельная автоматическая пушка, установленная на БМП-2. Дорога перед бронетранспортером покрылась разрывами. Механик-водитель резко дал по тормозам, и БТР, идущий следом, едва избежал столкновения.
Пушка продолжала молотить, к ней присоединилась вторая. Но эта била не по технике, а по залегшим карателям. Первые взрывы прогремели с недолетом, потом стали ложиться точнее, в самой гуще солдат.
Начался массовый отлив. Силовики побежали прочь. Многие падали, кто-то оставался лежать, другие ползли. Накрыло всю компанию. До леса добежало не больше полдюжины, деморализованные, почти все без оружия.
У экипажей БТРов, застрявших посреди поля, тоже дела не клеились. Водители разворачивали свои машины, но делали это неуклюже, не профессионально. Первый транспортер подставил бок, и в броню тут же влепился снаряд. Второй машине удалось развернуться. Первая ее отчасти прикрывала.
Механик-водитель ударил по газам, что было полным свинством по отношению к товарищам из подбитой машины. Экипаж в дымящихся комбинезонах спрыгивал с брони, надеясь пересесть в уцелевший БТР, но тот уже улепетывал к лесу. Горемыки с руганью припустили за ней.
Снаряды продолжали рваться, швыряли комья глины и полевые цветы. Они ложились кучно. Чадил БТР посреди дороги. Остатки разбитого вражеского войска растворились в западном лесу. Наблюдать это было приятно.
Якушенко подскочил, начал изображать какой-то первобытный танец и возмущенно завопил, когда под ногами у него вдруг стали вздыматься фонтанчики пыли.
Боец покатился обратно в канаву и заорал:
– Командир, мы же свои! Чего они по нам бьют?
– Дружеский огонь! – Беженцев засмеялся. – Бог на небе разберется, кого куда.
Все закончилось благополучно. Блокпост ополченцев продолжал поливать очередями западную опушку, отгонять тех укропов, которые еще не прочь были порезвиться. Под прикрытием огня спецназовцы бежали по полю, по очереди волокли полковника Мартыненко, у которого от горя и усталости заплетались ноги.
– Поднажмите, полковник, немного осталось, – добродушно пробурчал Илья. – Вас ожидает еда, сухая постель и море увлекательных бесед на те самые темы, в которых вы дока. Вы же умный человек, знаете, как надо себя вести, чтобы о вас сложилось положительное мнение. Не расстраивайтесь вы так. Невелика потеря. Украина и без вас достроит самое свободное и демократическое в мире государство. Может, увидимся еще когда-нибудь. Кстати, как вас по имени-отчеству?
– Да пошел ты, юморист хренов!.. – прохрипел Мартыненко и после паузы с тяжелым вздохом признался: – Федор Николаевич.
Все огневые точки в западном лесу были подавлены. В спину укропы не стреляли. Приближались угловатые очертания бетонных заграждений, столбы с колючей проволокой и минами, зарытыми вокруг них. Загорелись фонари. Навстречу спецназовцам спешили люди, многие из которых были им хорошо знакомы.
– Мужики, простите, что по вам шмаляли, не разглядели! – начал извиняться кто-то. – Вы бы еще лезгинку плясать начали!
– Мы чисто по приколу, взбодрить, – заявил другой.
– Улыбку убери, Митяй, клыки видно, – добродушно проворчал Илья, и вся компания разразилась смехом.
Не веселился лишь один из присутствующих. Он стоял потупив взор. Измываться над ним не стали. Полковник как-никак, самый настоящий.
Лишь один из бойцов сочувственно похлопал пленного по плечу.
– Ничего, господин полковник, не переживайте, все образуется, – сказал он и захохотал, демонстрируя шеренги зубов, еще не искалеченных войной. – А что, мужики, смотрите, какую ценную промысловую рыбу принесли наши сети. А могли ведь и мертвую.
На блокпост влетел штабной микроавтобус. Вместо комбата Карабы прибыл его заместитель капитан Цурило. Он выпрыгнул из машины и быстрым шагом направился к разведчикам.
Илья козырнул и лаконично отчитался о результатах работы. Дескать, оплошка вышла. Объект, за которым велась охота, спрыгнул с лестницы и свернул шею. Спецназ в этом абсолютно не виноват. Взамен имеется вполне приличный полковник УР ГШ Украины, которому, как и первому фигуранту, есть что рассказать.
– Полковник, говоришь… – Цурило озадаченно почесал кончик носа. – Ну, не знаю.
– Пощадите, товарищ капитан, – картинно взмолился Илья. – Ради бога, не посылайте нас обратно. В той Верхонке старше лейтенанта никого не осталось. Нормальный полковник. Что вас не устраивает? Отзывается на имя-отчество Федор Николаевич, в быту неприхотлив.
Присутствующие сдержанно захихикали.
Капитан Цурило тоже не сдержал улыбку, осмотрел языка с таким видом, словно покупал коня у цыган, махнул рукой и заявил:
– Ладно, пусть будет полковник, в управлении разберутся. Пакуйте его в микроавтобус, мужики. Спасибо, старлей. Вы тоже садитесь, подбросим.
Глава 2
Илье удалось поспать не больше трех часов. Сначала была долгая ночная дорога в Краснодол по ухабам и буграм. Только в городе проезжая часть немного сгладилась, пропала необходимость биться макушкой о потолок салона.
– Едем себе спокойно по ямам. Как вдруг дорога! – дурачился Якушенко.
Потом разведчики сдавали куда следует трофейного полковника Мартыненко. Он окончательно затосковал, никак не мог поверить, что безвозвратно переехал в другую реальность. Вслед за этим Ткач отчитывался перед начштаба о проделанной работе, добирался до койки в общежитии. Лишь в четыре утра он завалился на кровать прямо в обуви, завидуя подчиненным, которые давно храпели.
Илья тоже переехал в другую реальность. Там не было войны, цвели яблони. Вокруг Ильи простирался Эдемский сад.
Он гулял по дорожкам с какой-то женщиной, совершенно незнакомой! Молодая, невысокая, худенькая. Волнистые волосы обрамляли симпатичное личико. Она смотрела на него с нескрываемым обожанием и что-то говорила, а он не мог избавиться от мысли, что находится в раю.
Логическая цепочка выстраивалась, невзирая на сон. Если в раю, значит… что? Он умер?
В семь часов над душой офицера спецназа уже стоял посыльный из штаба и будил его далеко не легкими поглаживаниями.
«Это жизнь, сынок, – вкралась в голову Ильи удручающая мысль. – Всегда найдется подлая тварь, которая тебя разбудит».
Он поднимался точно так же, как змея от индийской дудки: долго, зловеще, с ненавистью посматривая на посыльного. Странно, но женское лицо продолжало стоять перед глазами. Словно снимок отпечатался на сетчатке. Оно определенно было незнакомое.
– К комбату, – лаконично задал вектор посыльный. – Уже вообще-то.
– Неужели, – пробормотал Илья.
До избушки Карабаса было два квартала езды на командирском «Ниссане» через затрапезный старый сектор. Он был наполнен приметами весенних бомбежек, которые некому и нечем было устранять.
Комбат в сумрачном расположении духа вышагивал по комнате. За его перемещениями внимательно следил из-за печки облезлый черный кот с запущенным бельмом на глазу.
«Домовой, – подумал Илья. – Сгусток темной энергии под стать жильцу».
Он козырнул, доложил, мол, так и так, по вашему приказанию такой-сякой прибыл, хотя мог бы спать. Комбат перестал мерить комнату шагами, хмуро уставился на командира своего лучшего подразделения.
– Витаешь, старлей? – осведомился он.
– Сон не досмотрел, товарищ майор.
– В руку? Или в другой орган? Ладно, не обижайся. Ты молодец, хорошо поработал с парнями прошлой ночью.
– Хотите еще куда-то послать, товарищ майор?
– Нет. – Караба снова помрачнел. – Информация для тебя, старлей. Сегодня ночью укропы подвергли массированному обстрелу село Рудное. Били из минометов и «Акаций», возможно, из Паленого. Какого хрена они это делали, непонятно. Там нет наших складов, позиций, тренировочных лагерей, оборонительных объектов – вообще ничего. Козлы! – Майор от злости стиснул кулаки и зубы. – Вступили, падлы, в клуб развитых демократий, бомбят теперь кого хотят.
Илья напрягся, дыхание перехватило. Село Рудное, расположенное в шестнадцати километрах от Краснодола, – его родина. Там он вырос, закончил школу, встретил свою первую любовь, с которой благополучно расстался. Симпатичный населенный пункт в живописной местности, заповедник нетронутой мирной жизни посреди всеобщего хаоса. Там реально не было военных объектов. Село располагалось в стороне от боевых действий. В нем живут его родители, родная сестра.
Майор Караба видел такую реакцию и поспешил успокоить подчиненного:
– Подожди, старлей, не паникуй раньше времени. Не знаю, кого там накрыло, а кого нет. Надеюсь, с твоими все в порядке. Обстрел продолжался минут десять, потом все стихло. Пожарка и спасатели успели вовремя. Я, правда, не знаю, что там произошло конкретно. Жертв порядка трех десятков, есть раненые и погорельцы. Наши туда не выезжали. Как только все закончилось, в село нагрянули ребята из Мазино. Помогали расчищать завалы, вытаскивать тела. Работали оперативники из милиции. Возможно, они и сейчас там.
– Товарищ майор, отпустите, ради бога! – взмолился Ткач. – Метнусь на машине туда-обратно. Вы должны понять, у вас же тоже есть родные.
– Нет у меня никого, старлей. – Караба вздохнул. – Родители умерли давно, жена бросила к чертовой матери, сын в Австралии побирается. Ладно, я затем тебя и вызвал. Дуй в Рудное, заодно посмотришь, что там к чему. Не спеши, вечером вернешься. У тебя законный выходной, заслужил.
Ткач толком даже честь не отдал, выскочил вон, поднял своих, поставил в известность, где искать в случае чего, и вывел из гаража один из двух «УАЗов», приписанных к разведвзводу. Было три, но один ночью потеряли.
Он мчался, закусив губу, объезжал колдобины, а многие не замечал, взлетал на них как на бракованном батуте. Дома Краснодола прятались за заборами и развесистыми деревьями. День еще не начался. Людей на улице почти не было. Машины тоже попадались редко, в основном патрульные и милицейские.
На перекрестках дежурили ополченцы, проверяли документы у немногочисленных прохожих. Илья машинально отмечал, что это уже не та разношерстная карнавальная братия, которая служила тут год назад. Настоящие подготовленные бойцы, способные выполнять любые задачи. Они однообразно обмундированы, нормально вооружены, эдакие рейнджеры из городов шахтеров и металлургов.
Его машину дважды останавливали. Он изнывал от нетерпения, дожидаясь, пока признают и пропустят.
На выезде из городка располагался блокпост, бетонная крепость в миниатюре. Сюда сходились все дороги, ведущие с запада. Колючая проволока, мины, электрическая сигнализация, двойные створы, как на шлюзе. Пропуск не требовался. Его знали в лицо.
За развилкой Ткач свернул направо и покатил по полю. Дорога петляла как-то нелогично, будто ее когда-то протаптывали не совсем по трезвому делу.
Местность Илья знал как свои пять пальцев. В детстве и юности они всей семьей по выходным ездили в Краснодол за покупками. Оттуда Ткач уходил в армию, потом недолго, прежде чем податься в Харьков, в военное училище, снимал там квартиру. По дороге, вьющейся меж звонких березняков, он мог бы ехать с закрытыми глазами.
Встречных и попутных машин в это утро не было. Исхода населения из Рудного после обстрела не наблюдалось. Наверное, все разъехались еще ночью. Возможно, не так страшен черт, как обрисовал его Карабас.
Сколько раз говорено отцу с матерью: собирайте манатки и валите с исторической родины! Неспокойно здесь. Закончится война – вернетесь. Илья имел массу полезных знакомств, мог бы переправить их в Россию или поселить у троюродного брата в Чащино. Это глубокий тыл на востоке, куда война ни разу не заходила.
Владимир Иванович каждый раз отмахивался. Мол, бросай, сынок, этот свой партийно-комсомольский командный стиль, он все равно не работает. Никуда не уедем, пусть даже завтра бомбы начнут рваться на улице. Вросли в этот дом всеми корнями – намертво, всю жизнь здесь прожили и тебя, оболтуса, вырастили.
Еще Елизавета – младшая сестра, куда ее? Живет вместе с родителями на своей половине дома, работает медсестрой в тамошнем фельдшерском пункте. Когда-то была замужем, но недолго. Не понравилось. С треском развелась, вернулась к отцу-матери. Теперь из Рудного практически не выезжает. По слухам, нашла там себе кого-то, теперь ему мозги окучивает.
И что? Вот и рвутся бомбы на улицах Рудного! Не предупреждали? Илья злобно плюнул в открытое окно и прибавил скорость. Реальный факт из жизни! Село Рудное ни разу до сегодняшнего дня не подвергалось обстрелам и нашествиям каких-либо войск. Заповедник! Но ведь все когда-то случается впервые.
До села оставалось восемь верст. Ткач опять пересекал поле, когда из небольшого осинового леска по машине ударили автоматные очереди. Пули вздыбили проезжую часть метрах в десяти перед капотом. От неожиданности он ударил по тормозам и чуть не протаранил головой стекло. Пристегиваться не учили? В голове было сумбурно. Илья не сразу переключился на суровую реальность. Его сильно тряхнуло.
«Ливер слипся», – пошутил бы Беженцев.
Ударила вторая очередь. Пули застучали по корпусу машины, хорошо хоть, что в открытое окно не влетали.
Ткач пришел в себя, убрал ногу с тормоза, чтобы не доводить дело до полной остановки. В этом случае его точно расстреляют. Хотя соблазн был велик – выметнуться вон, залечь за обочиной и перестрелять эту публику к чертовой матери! Ведь ясно, на кого охотятся стрелки. На дверцах машины красуется символика ДНР. Мозги Ильи включились, автомат так и остался лежать на соседнем сиденье. Из леса ударила третья очередь, слава богу, «в молоко»!
Хрустнула коробка передач. Ткач выжал третью скорость и принялся маневрировать на проезжей части.
Стреляли точно из осинника слева, больше неоткуда. Били исключительно в левый борт. Лежали бы в траве неподалеку, палили бы точнее. До опушки порядка ста метров, разброс пуль велик. Позиция, безусловно, выгодная. Осинник труднопроходим, а с другой стороны луг, разрисованный оврагами. Многие из них выходят прямо к лесу. Ныряй в любой – и поминай как звали, никакая собака не найдет.
«УАЗ» еще не вышел из зоны обстрела, его носило по проезжей части. Колеса зависали над канавами. Гремели автоматные очереди. Стреляли из двух стволов.
Ткач пригнулся к рулю, перестал реагировать на раздражающие факторы. В лесу засели явно не мастера, он имел все шансы уйти. Пыль катилась столбом. Илья спешил за поворот. Не дай бог попадут в бензобак или колесо! Теперь уже стреляли фактически вдогонку. Разбилось узкое оконце в брезенте за спиной, завыл металл кузова, терзаемый свинцом. Мать их за ногу!
Ткач ушел за поворот и едва справился с управлением на крутом вираже. Дальше стало легче. Для стрелков его машина превратилась в еле осязаемую точку, окутанную пылевым облаком.
Он свернул за осинник, сбросил скорость и несколько минут ехал в ровном темпе, прислушиваясь к работе двигателя. Вроде все в норме, мотор и прочее важное хозяйство не пострадало. До Рудного оставалось шесть верст.
Илья остановил машину посреди поля, прихватил автомат и отправился определять ущерб. Почему говорят «злости не хватает»? Фраза в корне неверна. Ее-то как раз с избытком. Заднее стекло разбито, левые дверцы украшены вмятинами от пуль. Он насчитал восемь штук, как будто это было необходимо для страховой компании. Задний бампер покорежен.
Несчастливая какая-то полоса. Сегодня машина изувечена. Вчера и вовсе отдали врагу точно такую же.
Ему пришлось нагонять потерянное время. Он мчался, игнорируя ухабы, и через пятнадцать минут уже въезжал в родное село. Во что оно превратилось! Ведь был когда-то райский уголок. Сердце Ильи бешено стучало.
Въезд в село был изрыт воронками. Но здесь уже поработал трактор, сгреб пласты грунта, утрамбовал, и проезд, в принципе, был. За разбомбленной частью дороги в водостоке валялись два покореженных автомобильных скелета. Их спихнул туда трактор, чтобы не мешали движению. Кое-где Ткач видел засохшую кровь. Пожары отпылали, но запах не развеялся, несло гарью. По селу сновали машины: «Скорая помощь», военные, спасатели. Видимо, все из Мазино.
У околицы Илью остановили хмурые ополченцы, проверили документы, спросили про цель визита.
– Какой, говоришь, адрес? – осведомился один из них. – Конармейская, дом четырнадцать? Расслабься, дружище. – Он ободряюще улыбнулся. – Если речь идет о хате за синим забором, то с ней все в порядке. Жильцы живы, участок не пострадал. А вот соседям не повезло. Там все всмятку, спасатели до сих пор работают, завалы разбирают.
Илья откинулся на спинку сиденья, не в силах унять дрожь. Слава богу. Не во всех еще людях разочаровался Господь. Но Ткач все равно должен был спешить. Мало ли тут домов за синим забором!
Село предстало перед его глазами в самом удручающем свете. Украинская артиллерия потрудилась основательно. Деревья вырваны с корнями, столбы электропередачи повалены. Трансформаторная будка разлетелась на куски. Кругом валялись фрагменты заборов. Мертвые животные плавали в лужах крови. К запаху дыма примешивалось что-то сладковатое, вызывающее рвотный спазм.
Ткач увидел несколько разрушенных строений. На руинах и пепелищах возились люди, вытаскивали из обломков все, что уцелело. На центральной улице полностью снесло фронтальную стену добротного коттеджа. Внутри перемешались обломки приличной мебели, гипсокартона, кирпичной кладки. Во дворе лежали два трупа, укрытые простынями. Молодой парень с перекошенным лицом пытался на тележке вывезти уцелевшее добро в летнюю кухню, стоявшую на краю огорода.
По улице, пошатываясь, бродила обезумевшая женщина, засыпанная цементной крошкой. Она что-то бормотала, всплескивала руками. К ней никто не подходил, не пытался увести. Бедняжка вдруг резко сменила направление и бросилась под колеса «УАЗа». Илья перепугался, надавил на тормоз. Женщина распласталась на капоте, что-то бубнила, смеялась, царапала ногтями краску. Ткач чувствовал себя последним подонком. Он осторожно сдал назад, объехал ее на крутом вираже.
Наконец-то Илья попал на свою Конармейскую. Сердце его сжалось. Домик на другой стороне дороги напоминал карточный. Снаряд пробил крышу, а стены по какому-то стечению обстоятельств не рассыпались, а сложились в шалаш.
В этом доме проживала Маринка Ильичева, его первая школьная любовь, с которой он обошелся не очень красиво, круто изменил жизнь и себе, и ей. Мама Ильи как-то горько пошутила. У человека, дескать, есть две любимые игрушки: собственная судьба и чужие чувства. За Маринку он не волновался. Есть такая страна на белом свете, называется Колумбия. Там она и осела, вышла замуж. А вот что же произошло с ее матерью?..
Ткач проехал еще полквартала, бросил машину и побежал к синему забору, который уже ветшал и терял краску. Калитка была открыта, дом цел. Илья с колотящимся сердцем промчался по саду, взлетел на крыльцо. Дверь оказалась незапертой. Он метался по пустым комнатам, кричал. Потом его внимание привлек шум в открытом окне.
Ткач вспомнил, что у соседей беда. Видимо, все там.
Так и оказалось. На соседнем участке работали люди. Копошились местные жители, спасатели, несколько ополченцев, в одном из которых Илья узнал парня из параллельного класса. Дом семьи Скобарей был разрушен до основания. Люди растаскивали завалы всю ночь и утро, а конец работе еще не предвиделся.
Ему на шею с плачем бросилась сестра Елизавета, исхудавшая, почерневшая, с темными кругами под глазами. Она и в прежние-то времена не отличалась богатырским сложением, а сейчас и вовсе превратилась в призрака. Лиза рыдала, обнимала брата, что-то бормотала, шмыгая носом.
Мол, хорошо, что ты приехал. С нами все нормально, обошлось, только сарай на краю участка немного зацепило. А у соседей беда. Вся семья Скобарей уже спала, когда грохнул снаряд. Они всегда ложатся рано.
Милиция после обстрела насчитала двадцать шесть погибших – а ведь не всех еще нашли! – и больше двух десятков раненых. Покойников всю ночь отвозили в морг в Мазино, раненых туда же – в больницу. Лиза и рада бы помочь, использовать свои профессиональные навыки, но в Мазино и без нее справятся, а она должна быть рядом с родителями.
Люди потрясены. Только в этой части улицы погибли четверо. Среди них Ильичева Раиса Ильинична, мама Маринки.
– Не смотри на меня так, Илюша. Знаю, что плохо выгляжу, – пробормотала сестра.
Подошел, прихрамывая, отец, измазанный в саже, тоже похудевший, осунувшийся, голова белее январского снега. За ним спешила мама Анна Васильевна, вытирая испачканные руки о старый плащ. В глазах женщины блестели слезы. Она еще не растеряла следы былой красоты, и осанка у нее была такая же, как и тридцать лет назад. Отец часто повторял, любовно глядя на свою жену, мол, молодость прекрасна в любом возрасте.
Родители обнимали сына, не сдерживая слез, ощупывали его. Словно это не они, а он побывал под обстрелом.
– Вот такие дела, сынок, – констатировал Владимир Иванович. – Жили не тужили, ни о чем таком не гадали. Мы еще ладно, все целы, а вот Скобари…
– А я предупреждал, – начал заводиться Илья. – Пытался вам внушить, что этим фашистам все равно, кого бомбить. Почему, скажите на милость, вы мне не верили?
– Но за что, Илюшенька? – воскликнула мать. – Что мы им сделали? Мы просто живем на своей земле, здесь нет и никогда не было никаких войск. Зачем это?
– А что вы хотели, гражданочка? – проворчал взмыленный спасатель, тащивший складную лестницу. – Украина в Европу движется семимильными шагами, вот и старается выслужиться перед хозяевами. Думаете, киевские власти волнуют жизни мирных жителей, когда такие глобальные вопросы на кону?
– Не говори, Петрович, – отозвался его молодой напарник. – Окраиной России они быть не хотят, а вот Европы – пожалуйста. Суки они! Как так можно, ни с того ни с сего – да по людям?!
– А что со Скобарями? – спросил Илья.
– Никто не знает. – Владимир Иванович развел руками. – Антон, Марьяна и обе девочки – Зоя и Кариша – с вечера находились дома. Он у них не маленький, а спальни у всех на первом этаже.
Илья прекрасно помнил эту семью. Антону Сергеевичу было под пятьдесят. Работал журналистом, потом перековался в плотники, как бы странно это ни звучало. Колесил по району с бригадой таких же кустарей-умельцев, неплохо зарабатывал. Девять лет назад женился на молодой женщине, жили душа в душу, никогда не собачились, отношения не выясняли. Родили двух девочек с разницей в четыре года. Карине сейчас, должно быть, восемь, Зое – четыре.
Отец сказал, что в развалинах дома был страшный пожар. Ночью потушить не смогли, пришлось ждать, пока пламя само уляжется. Вряд ли там остался кто-то живой, но хотя бы тела достать, похоронить.
– Мама, Елизавета, топайте в дом, – распорядился Илья. – От вас тут польза нулевая. Вы устали, отдохните. Пусть мужчины работают. Я им помогу.
– Боимся мы, сынок. – Мама обняла себя за плечи. – Вдруг эти ироды опять начнут стрелять? Страшно дома находиться.
– Не начнут, – успокоил ее сын. – Это была разовая акция. Повторять ее – значит выдать свое расположение и убедить окружающих в том, что стреляли украинцы. Они на это не пойдут, потому что трусы. Уже сегодня начнут кричать, что террористы били по селу со своей территории, потому что их там не любят. Давайте, родные, уходите отсюда. Покушать что-нибудь приготовьте. Война войной, а я уже сутки зубами клацаю.