Приключения барона Мюнхгаузена

Эта собака была замечательна не столько красотой, сколько удивительной резвостью и в этом отношении не имела соперниц. Всякий, кто видел её на охоте, приходил в восторг. Знакомые понимали, за что я её люблю и почему так часто с ней охочусь. Моя борзая так много, долго и часто бегала на своём веку, что стёрла себе лапы почти до живота. Состарившись, она уже не могла гонять зайцев и служила мне только при охоте на барсуков.

В пору своей молодости – кстати, надо заметить, это была самка – как-то раз гналась она за зайцем. Я едва поспевал за ней на лошади. Вдруг слышу издали, будто гонится целая свора собак, но лай такой слабый и нежный, что я стал в тупик, а подъехав поближе, увидел чудо из чудес.

Во время гона зайчиха и собака разрешились от бремени и принесли по одинаковому количеству детёнышей. Инстинктивно новорождённые зайчата пустились бежать, а щенята – за ними вдогонку. Таким образом, оказалось, что я, начав охоту с одной собакой, закончил с шестью и вместо одного зайца загнал шесть.

С неменьшим удовольствием вспоминаю я превосходную во всех отношениях лошадь литовской породы, которой не было цены. Эта животина досталась мне благодаря счастливому случаю, который дал возможность показать искусство верховой езды, в котором я соперников не имел.

Это было в Литве, в чудном имении графа Пржбовского. Всё дамское общество и я сидели за чайным столом, а мужчины вышли на крыльцо полюбоваться на породистого коня, недавно приведённого в графское имение.

Вдруг в открытое окно до нас донеслись крики. Я выскочил на крыльцо и увидал страшный переполох на дворе. Конь бешено носился по двору, брыкался и никого к себе не подпускал. Все ужасно перепугались, и никто не решался к нему подойти. Самые смелые наездники не знали, что делать; на лице были написаны испуг и озабоченность. Тут я ловко, одним прыжком, вскочил на спину коня. Он было отпрянул, взвился на дыбы, стал бить копытами, но скоро, почувствовав умелую и сильную руку, смирился.

Мне очень хотелось показать дамам искусство верховой езды, но, чтобы их не беспокоить, я заставил коня вскочить в столовую через открытое окно и принялся демонстрировать то шаг, то рысь, то галоп, после чего, уже на чайном столе, проделал всю школу верховой езды, чем привёл дам в неописуемый восторг. Конь оказался настолько ловким, что не разбил ни одной чашки, ни одного стакана.

Граф также пришёл в восхищение от моего необыкновенного искусства и со свойственной ему любезностью подарил мне коня и пожелал успехов в военной службе, куда я собирался поступить под начальство графа Миниха.

Лучшего подарка я не мог и желать, а потому с нетерпением ждал выступления нашей армии в поход против турок и начала военных действий, где мне предстояло получить первое крещение огнём. Мне нужен был именно такой конь: смирный, как ягнёнок, и горячий, как Буцефал, – чтобы напоминать о долге честного солдата и великих бранных подвигах Александра Македонского.

Казалось, наш поход был предпринят с целью восстановить честь русского оружия, пострадавшую в неудачном походе на Прут под начальством царя Петра Великого. Наша армия, со знаменитым Минихом во главе, после трудных и славных походов одержала блестящую победу над турками.

Скромность не позволяет подчинённым приписывать себе великие победы, слава которых обыкновенно достаётся одним полководцам. Вот и я не претендую на честь победы, одержанной нашей армией над неприятелем. Все мы исполняли, как могли, свой долг. А это слово на языке патриота, солдата, да и просто честного человека, имеет более глубокий смысл, чем обыкновенно думают. Я служил в гусарах, командовал отдельным корпусом. Не раз мне поручали ходить в разведку и всецело доверялись моему уму и храбрости. Следовательно, я вправе сказать, что мне и доблестным гусарам, которых я вёл к славе и победе, следует приписать счастливый исход всех возложенных на нас поручений.

Однажды, это было под Очаковом, мы отбросили турок к крепости. В авангарде закипел горячий бой. Мой быстроногий литовец опередил всех и унёс меня в самое пекло.

Я был вне линии огня и видел наступление неприятеля. Турки подняли громадное облако пыли, и оно мешало угадать их силы и намерения. Я мог бы скрыть своё присутствие, воспользовавшись тем же прикрытием, но это замедлило бы выполнение возложенного на меня поручения, поэтому я приказал своим гусарам развернуться пошире на обоих флангах и поднять как можно больше пыли, а сам пошёл в атаку на неприятеля с фронта. Турки, видя нападение с трёх сторон и не будучи в состоянии угадать численность нашего отряда, не выдержали и бросились наутёк. Мы этим и воспользовались. Преследуемый нами неприятель бежал частью в крепость, частью ещё дальше.

Я мчался впереди всех на своём скакуне, но, заметив, что турки устремились к воротам крепости, остановился на базарной площади, чтобы приказать трубить сбор.

К моему величайшему изумлению, поблизости не оказалось ни трубача, ни вестового – словом, ни единой живой души. Я подумал, что гусары либо скачут по другим улицам, либо с ними что-то случилось. По моим расчётам, они не могли оказаться далеко и вскоре должны были меня догнать.

Ожидая их, я повернул к колодцу, который располагался здесь же, на площади, чтобы напоить моего усталого скакуна. Конь жадно припал к воде – и сколько ни пил, никак не мог напиться. Объяснилось это просто. Я обернулся назад посмотреть, не скачут ли гусары, и каково было моё удивление, когда увидел, что у лошади отсутствует задняя половина туловища. Понятно, вода не удерживалась и вытекала на землю, не принося бедному животному ни прохлады, ни облегчения.

Я не мог себе объяснить, как такое случилось. В этот момент с той стороны, откуда меньше всего ожидалось, прискакал мой вестовой. Поздравив меня с победой, он рассказал, как, преследуя по пятам бегущего неприятеля, я вскочил в крепостные ворота. В ту же минуту неожиданно опустили тяжёлую железную решётку, которая и отрубила зад моему коню. Вестовой ничего не заметил и поскакал дальше, а отрубленный зад остался на месте, стал бить ногами, чем произвёл среди неприятеля страшное смятение, а затем ускакал на ближайший луг, где, как сказал вестовой, я, вероятно, его и найду. Я тотчас повернул назад и помчался на луг, и там, к моей величайшей радости, нашёл заднюю половину моего скакуна, которая мирно расхаживала.

Итак, не оставалось никакого сомнения в том, что обе половины моего коня живы. Я поспешил послать за коновалом. Недолго думая он сшил обе половинки вместе молодыми побегами тут же росшего лаврового дерева. Рана очень хорошо зажила, но тут произошло нечто удивительное, что могло случиться только с таким необыкновенным конём. Побеги пустили корни в тело и разрослись. Образовалась беседка, в тени которой я совершил весь остальной поход. Лавры пришлись кстати, так как вся кампания была рядом блестящих побед.

Упомяну ещё об одном случае, который произошёл со мной после жаркого боя с турками. Я так привык на войне рубить врага, что рука помимо воли неустанно размахивала вправо-влево и, несмотря на все мои усилия, никак не останавливалась.

Чтобы не причинить себе и окружающим увечий, пришлось подвязать её и так проходить целую неделю, точно руку мне отрубило по локоть.

Я, сумевший объездить такого дикого скакуна, как мой литовец, заслуживаю доверия, если скажу, что мог показать чудеса ловкости по части вольтижировки и верховой езды. В устах кого-либо другого эти рассказы казались бы совершенно неправдоподобными.

Мы осаждали, уж не припомню какой, город. Фельдмаршал пожелал во что бы то ни стало знать, что происходит у неприятеля. Проникнуть в крепость мимо форпостов, бдительно охраняемых многочисленными часовыми, казалось делом чрезвычайной трудности, да и не нашлось надёжного человека, которому можно было бы это поручить.

Преисполненный храбрости, горя служебным рвением, я взялся за это дело и недолго думая стал возле жерла самой большой пушки в ожидании, пока из неё выстрелят. В тот момент, когда вылетело ядро, я вскочил на него верхом, рассчитывая таким образом попасть в крепость.

Пока летел, раздумывал: «Положим, попаду я в крепость, но как вернуться обратно? Наконец, что ждёт меня в крепости? Нет никакого сомнения, что примут за шпиона и вздёрнут на первой виселице. Самое благоразумное – убраться подобру-поздорову восвояси».

Набросав наскоро в записной книжке план неприятельских укреплений, я перескочил на встречную бомбу, летевшую в наш лагерь, и благополучно вернулся к своим.

Как и я, конь мой удивительно искусно брал любые барьеры. Для него не существовало ни заборов, ни рвов – словом, никаких преград. Это давало мне возможность всегда ездить по прямой.

Как-то раз отправился я травить зайцев. Спасаясь от преследования, косой перебегал дорогу как раз в тот момент, когда проезжала карета с двумя молодыми дамами из высшего общества. Всё это случилось так неожиданно, что я не успел повернуть коня и мой горячий литовец на всём скаку пролетел сквозь открытые окна кареты. Я едва успел поклониться дамам и извиниться за причинённое беспокойство.

В другой раз, когда конь прыгнул, намереваясь перескочить болото, я заметил, что оно шире, чем казалось, и в тот миг, когда литовец взвился в воздух, сумел повернуть его и вернуться на прежнее место, чтобы взять бо́льший разбег. Но и во второй раз не получилось: конь сорвался и увяз в болоте по самую шею. От неминуемой гибели спасся я только благодаря своей удивительной силе: стиснув бока литовца ногами, стал тянуть себя за косу и таким образом вытащил нас обоих из болота.

Несмотря на всю мою храбрость и ум, на силу, быстроту и выносливость коня, и со мной случались неудачи. Я имел несчастье попасть в плен к туркам, победившим меня превосходством своих сил. И там постигла меня печальная участь: как это часто случается и теперь, турки продали меня в рабство.

Сделавшись рабом, я был вынужден исполнять самую простую работу, лёгкую, но скучную и мне совсем не знакомую. Меня поставили на должность пчеловода в султанских садах. Моя обязанность состояла в том, чтобы каждый день с восходом солнца гнать пчёл на пастбище в поле, стеречь их там целый день, а вечером пригонять обратно в улей.

Как-то вечером я заметил, что одной пчелы недостаёт и, оглянувшись, увидел двух медведей, которые, надеясь поживиться мёдом, вознамерились разорвать пчелу. У меня ничего не было в руках, кроме серебряного топорика, который имеет при себе каждый из рабов при султанских садах. Его-то я и запустил в медведей.

Мне действительно удалось таким образом спасти пчёлку, но, к несчастью, случилась другая беда. Размах руки был так силён, что топорик, пролетев над головами медведей, стал подниматься всё выше и выше, пока не упал на Луну.

Как его достать? Где я найду такую лестницу, чтобы влезть на Луну?

Тут я вспомнил про турецкие бобы, которые не только быстро растут, но и часто достигают удивительной высоты, и тотчас посадил один в землю. Боб стал расти прямо на глазах, всё выше и выше, пока не зацепился за один из рогов месяца. Удача несказанно меня обрадовала. Я полез по стеблю кверху и благополучно добрался до Луны. Немалого труда стоило найти серебряный топорик на поверхности, где всё блестело, как серебро. Наконец он отыскался на куче мякины и соломы.

Я собрался уже спускаться на Землю, но, увы: пока разыскивал топорик, боб высох под жгучими лучами солнца и стал совсем непригоден.

Что делать? И вновь помогла смекалка. Из соломы я свил длинную верёвку и, привязав за рог месяца, пустился в путь, скользя по ней правой рукой, а левой удерживая топорик. Добравшись до конца верёвки, я обрубил у себя над головой кусок, привязал его к тому, что остался под моими ногами, и продолжил спуск. Таким образом мне удалось преодолеть довольно большое расстояние, но, к сожалению, верёвка от постоянного обрубания и связывания перетёрлась и оборвалась, и я с высоты двух миль полетел вниз с такой скоростью, что скоро лишился сознания. Когда же пришёл в себя, понял, что ушёл в землю на девять саженей, но не знал, как выбраться. Но чему не научит нужда! Ногтями я вырыл в земле ступеньки и благополучно вышел на свет божий.

Наученный горьким опытом, решил я прибегнуть к другому способу, чтобы отделаться от мишек, лакомых до мёду: взял дышло от телеги, намазал мёдом, а сам спрятался в засаду.

Случилось то, что я и предвидел. Как только наступила ночь, сладкий аромат мёда приманил громадного медведя. Ухватив дышло, он стал жадно лизать мёд. Лижет, лижет, а сам подвигается по дышлу всё дальше и дальше. Оно и прошло через глотку косолапого, желудок, внутренности, и конец его высунулся сзади. Тогда я выскочил из засады, схватил кол, забил в дышло и оставил в таком положении до утра. Медведь не мог тронуться с места.

На другое утро султан, любивший гулять в саду, увидав медведя, очень смеялся над моей выдумкой.

Вскоре после этого был заключён мир с турками. Меня и других пленных привезли в Петербург. Служить я не хотел, вышел в отставку и уехал из России.

В тот год повсюду в Европе царствовал страшный холод. Даже само солнце, казалось, ознобилось и с того времени и до наших дней никак не может поправиться – нет-нет, да и прихворнёт. Вот эти-то холода и заставили меня по пути на родину пережить больше невзгод и неудобств, чем во время путешествия по России.

Моего литовца турки оставили у себя и поневоле пришлось ехать домой на почтовых. В одном месте дорога проходила в узком коридоре между высокими плетнями из терновника, и я приказал ямщику трубить в рог, чтобы предупредить столкновение со встречными. Тот принялся что есть мочи дуть в рог, но, сколько ни старался, не смог издать ни звука. Это показалось очень странным и не прошло для нас даром: мы столкнулись со встречной каретой. В этом месте дорога была так узка, что не было никакой возможности разъехаться. Недолго думая я выскочил наружу, отпряг лошадей, взвалил на спину карету со всем багажом и перепрыгнул через плетень в сажень высотой. Нелегко мне это далось: сама карета весила немало, да и багажа в ней было довольно. Освободившись от ноши, я вернулся за лошадьми и с ними опять перескочил через плетень. Ямщик запряг их, и мы благополучно добрались до постоялого двора.

Я забыл упомянуть, что одна из лошадей, горячая четырёхлетка, доставила мне во время путешествия через плетень к тому месту, где оставалась карета, немало хлопот. Как только я разогнался и прыгнул, лошадка стала фыркать, бить задом, но мне тотчас удалось её укротить, схватив за задние ноги и сунув их в карман сюртука.

На постоялом дворе мы стали припоминать приключившийся с нами в дороге случай. Я сидел на скамейке, ямщик снял рожок, повесил на гвоздь над плитой и стал греться у огня. И вот, когда мы совсем этого не ожидали, рожок заиграл! Несказанно удивившись, мы не могли ничего понять. Замёрзшие от страшного холода звуки оттаяли и громко и ясно раздались в комнате, к великой радости ямщика. Звуки всё неслись и неслись. Одна пьеса сменялась другой, и импровизированный концерт закончился прелестной вечерней песней.

Позвольте и мне закончить рассказ о путешествии в Россию.

Многие путешественники переживают необыкновенные приключения, и неудивительно, что их рассказы порой вызывают некоторую долю сомнений.

Однако если кто-либо из молодых читателей усомнится в правдивости моих рассказов, то глубоко оскорбит меня этим. Пусть уж лучше он захлопнет книгу, прежде чем я перейду к приключениям на море, ещё более необычайным, хотя и не менее достоверным.

Морские приключения барона Мюнхгаузена

Приключение первое

Я немало поскитался по свету, а началось всё с морского путешествия задолго до поездки в Россию, где со мной произошло так много удивительного.

С юных лет я мечтал о путешествиях, почти с того нежного возраста, когда на моём подбородке едва стал пробиваться пушок, который можно было принять за что угодно, только не за бороду, и «когда вёл бесконечную тяжбу с гусями», как любил шутить мой дядюшка, бравый гусар с чёрными, как смоль, усами. Мой отец, также много попутешествовавший на своём веку, любил в долгие зимние вечера рассказывать о своих приключениях, ещё больше укрепив во мне врождённую страсть к путешествиям.

Я не упускал ни единой возможности испросить у отца позволения побывать в чужих странах, но всё было напрасно. Иногда мне как будто удавалось его убедить, но тут на сцену являлись мать и тётка, горячо восставали против моих планов, и я снова терпел неудачу.

Однажды к нам приехал погостить родственник моей матери, и мы с ним очень подружились. Он считал меня славным, весёлым юношей и обещал помочь в осуществлении заветной мечты.

Его доводы оказались убедительнее моих. После бесконечных разговоров и споров, в которых принимала особенно горячее участие женская половина нашей семьи, было наконец, к моей невыразимой радости, решено, что я поеду с этим родственником на Цейлон, где его дядя давно был губернатором.

Получив от голландского правительства чрезвычайные поручения, в скором времени мы отбыли из Амстердама.

Переезд был благополучен. Кроме страшного шторма ничего особенного не случилось. Об этом шторме, имевшем столь замечательные последствия, надо сказать несколько слов.

Начался он в то время, когда мы подошли к одному из островов и бросили якорь, чтобы пополнить запасы дров и пресной воды. За короткое время стихия так разбушевалась, что вырывало с корнями громадные толстые деревья и носило по воздуху на высоте нескольких вёрст, откуда они выглядели не больше птичьих пёрышек. Но вот шторм улёгся, а все деревья как по волшебству вернулись на свои прежние места и прижились. Всё приняло свой обычный вид, как будто урагана и не бывало.

Лишь с одним из лесных великанов случилось нечто странное. В момент, когда шторм разбушевался, на дереве сидели муж и жена и рвали огурцы, которые в этой части света растут не на грядах, а на деревьях. Невольные путешественники благополучно перенесли воздушный полёт, но своей тяжестью отклонили дерево в сторону от того места, где оно росло, и рухнули вместе с ним на землю.

Шторм не щадил ничего на своём пути: срывал крыши, сносил дома, сея страшную панику. Боясь быть погребёнными под развалинами, жители и всемилостивейший монарх покинули свои жилища. Злополучное дерево с супружеской четой упало в тот самый момент, когда повелитель шёл по саду, и, к счастью, придавило его.

«Почему к счастью?» – спросите вы.

Да потому, что управлял народом страшнейший деспот, и все его подданные, не исключая любимцев, были самыми несчастными людьми в подлунном мире. В кладовых дворца гнили съестные припасы, которые по приказу монарха изымались у народа, в то время как люди умирали от голода. Внешняя безопасность островного государства была вполне обеспечена, но тем не менее всех молодых людей обязывали нести военную службу. Тех, кто противился, повелитель нередко собственноручно наказывал. Вымуштрованных солдат он при случае продавал соседним царькам, если те хорошо платили. Эта торговля приносила ему миллионы раковин, приумножая богатства, унаследованные от отца.

В благодарность за великую услугу, оказанную, пусть и случайно, народу – избавление от тирана, – супружескую чету возвели на трон. Несмотря на то что эти добрые люди во время полёта потеряли зрение и несколько поглупели, правили государством всё же достойно. Всякий из подданных, как я потом узнал, собирая огурцы, непременно творил молитву: «Боже, храни нашего повелителя».

Починив судно, сильно пострадавшее от шторма, и откланявшись монаршей чете, мы вышли из гавани и благодаря попутному ветру через шесть недель благополучно прибыли на Цейлон.

По прошествии двух недель старший сын губернатора пригласил меня на охоту, и я с величайшей радостью принял это приглашение. Мой спутник, сильный и здоровый мужчина, легко переносил тропическую жару, а я, несмотря на то что шли мы медленно, очень быстро утомился, начал отставать и, наконец, совсем потерял его из виду, оставшись в лесу в полном одиночестве. Пробегавший невдалеке бурливый поток, разливая свежесть и прохладу, так и манил отдохнуть. Не успел я присесть, как услышал за спиной шорох.

Я вскочил посмотреть, что там, и от ужаса не мог сдвинуться с места. На меня шёл громадный тигр. Было очевидно, что он собирался позавтракать мною и, конечно, не станет дожидаться моего согласия. Ружьё у меня было заряжено дробью. Этот заряд хорош на зайца, но что он тигру! «Будь что будет!» – сказал я себе и прицелился наудачу: пусть не убью, так хоть испугаю или, кто знает, раню. От волнения я поторопился с выстрелом и не попал. Тигр страшно заревел и яростно бросился на меня. Только из чувства самосохранения я припустил что есть мочи, но в то же мгновение наткнулся на страшного крокодила, при одном воспоминании о котором и теперь пробегают по телу мурашки. А чудовище уже раскрыло свою огромную пасть, намереваясь меня проглотить.

Представьте, в каком ужасном положении я оказался: сзади – тигр, спереди – крокодил, а справа – пропасть, кишевшая ядовитыми змеями.

Меня охватил невыразимый ужас. Думаю, на моём месте и Геркулес испугался бы не менее. Как сноп повалился я на землю: с одной стороны тигр, с другой – крокодил угрожали неминуемой смертью.

Так прошло несколько долгих томительных секунд.

Вдруг до меня донёсся какой-то звук, резкий и сильный. Я поднял голову, и то, что увидал, вызвало во мне и безграничное удивление, и несказанно обрадовало: тигр, не рассчитав силу прыжка, перескочил через меня и угодил в пасть крокодила.

Большая голова хищника застряла в пасти крокодила, а тот не мог его проглотить. В один миг я подскочил к барахтавшимся животным и рубанул саблей по шее тигра, а когда он рухнул к моим ногам, схватил ружьё и принялся проталкивать дулом голову тигра в пасть крокодила, пока тот не задохнулся.

Вскоре после этого, обеспокоенный моим долгим отсутствием, вернулся губернаторский сын.

Поздравив меня со столь славной победой, он предложил измерить туловище крокодила. Оказалось – без малого шесть саженей.

Когда я рассказал губернатору об этом удивительном случае, он приказал послать людей и лошадей за убитыми хищниками.

Из тигровой шкуры я велел сшить кисеты в подарок моим цейлонским друзьям, а оставшиеся отвёз в Голландию и вручил бургомистру. Немалого труда стоило отказаться от тысячи дукатов, которыми меня хотел отдарить бургомистр за этот презент.

Из кожи крокодила по моей просьбе изготовили чучело, и я принёс его в дар Амстердамскому музею. До сей поры этот экспонат считают одной из величайших достопримечательностей, и всякому посетителю рассказывают историю крокодила. Рассказы эти полны всяких небылиц: можно, например, услышать, будто тигр благополучно проскочил через внутренности крокодила и чуть не улизнул, но всесветно известный, как меня там называют, барон Мюнхгаузен отрубил ему голову, а вместе с ней и трёхфутовый кусок хвоста крокодила. Яростно взвыв от боли, крокодил обернулся и, вырвав у барона саблю, проглотил её, да так неудачно, что лезвие глубоко вонзилось в сердце и наповал убило рептилию.