Он смотрел на кучку серебра так, будто надеялся взглядом заставить ее вырасти в десять раз. А лучше в двадцать. Лют не раз видел и держал в руках куда больше и серебра, и золота – после сбора деревской дани Свенельд отправлял с ним в Царьград или Самкрай сотни куньих шкурок, из которых каждая стоит две с половиной ногаты, или бобровых – на ту же цену пара. Но сейчас перед ним лежали его собственные скоты, честно взятые с добычи.
– Не тужи, что пока не много, – Мистина легко угадал его мысли. – Я в свой первый поход – на уличей – пошел когда-то с отцом. И когда я взял свою первую добычу, ее взяла отцова удача, не моя. А это – твоя. Она у тебя есть. Это доказано делом. Ты привез добычу и не потерял ни одного человека. Ты начинаешь приобретать славу удачливого вождя, и вот увидишь – к тебе начнут проситься.
Он оказался прав: едва по Киеву разошлось известие об ударе Свенельдича-младшего на Малин, как появились отроки – сыновья русов и полян, кто желал наняться к нему. Пока Лют был вынужден им отказывать: его средств не хватило бы дать им оружие, а пользоваться щедростью брата он не хотел. Но славы ему досталось: приходя к Мистине выпить пива, старые Ингваровы хирдманы и бояре киевские смотрели на него с одобрением и не жалели похвал. Лют понимал: они хвалили бы каждого, кто сумел бы хоть как-то пощипать древлян. Но он не упустил подброшенный судьбой случай, а этим и правда можно было гордиться.
Через день, утром, когда Лют во дворе еще обменивался последними ударами тупого топора с Алданом, братовым десятским, Мистина вышел из избы и окликнул его.
– Держи, – он вручил Люту меч, один из своих, с рукоятью черного дерева, с серебряным набором, с узором из черненых мелких отверстий на яблоке и перекрестье. – Поверти. Привыкай к весу. Алдан покажет. Как привыкнешь, будешь прутья рубить.
И уехал с четырьмя телохранителями на княжий двор, где проводил часть всякого дня. Лют ошалело смотрел ему вслед, ощущая в руке непривычную тяжесть меча. Потом взглянул на него, как на живое существо, с которым предстоит познакомиться и – очень важно – подружиться.
Мистина хочет, чтобы к тому дню, когда младший брат получит собственный меч, он уже умел им пользоваться. Меч ведь берут не для того, чтобы неумелым обращением опозорить дорогое и благородное оружие. И вот эта его вера в грядущий успех была Люту дороже, чем куча серебра хоть во всю избу.
* * *
Не все в Киеве обрадовались успеху Свенельдича-младшего. «Привыкай, – улыбнулся Мистина. – Так весь век и будет».
Лют мог бы радоваться тому, что у него теперь имеются завистники – слава богам, есть чему завидовать. Однако дело оборачивалось худо. Мистина рассчитывал, что успех одного из Свенельдовых сыновей притушит недовольство среди киевской знати, но ошибся.
– Поедешь со мной к Эльге? – спросил Мистина утром, дня через три после победоносного возвращения брата. – Она сказала, у бояр есть к нам разговор.
По лицу его Лют сразу угадал: разговор неприятный. И Мистина сказал «к нам», а не «ко мне», как оно, скорее всего, и было. Поэтому Лют сразу кивнул, хотя сам лучше бы остался и еще повертел мечом. Он восхищался ловкостью, с какой своим оружием владели Мистина, Альв, Ратияр, Алдан… За клинком в их руках порой было невозможно уследить – так быстро он двигался, казался летучим змеем из железа, которого человек лишь поймал за бронзовую голову и едва удерживает близ себя. У троих старших Свенельдовых оружников тоже были мечи; подражая им, Лют еще в детстве играл палкой навроде этого: вращая кистью, вращая локтем, перед собой, сбоку, над головой, за спиной, перебрасывая из руки в руку… В обращении с палкой и с деревянным детским мечом он достиг немалой ловкости, но настоящий меч – это другое дело. Он казался живым, в нем была часть души хозяина, и Лют жаждал, чтобы у него в руках поскорее оказался не братов, а свой собственный меч – верный спутник будущих битв до самой могилы.
Но сейчас он без лишних слов поднялся и взял с ларя свой новый белый кафтан – заботливая Ута приготовила для деверя «печальную сряду» еще до его приезда. По лицу Мистины он видел: сражаться приходится не только в ратном поле, сражения бывают и без оружия. И самые опасные их враги, надо думать, не в Малине сидели…
Он невольно глянул на стену, где висела его секира, но Мистина коротко мотнул головой:
– Я ничего не беру.
В своем городе, в мирное время, воевода не нуждается в оружии. Ну а телохранителям его положено иметь при себе по должности…
Сегодня Ута, причесывая Люта, впервые собрала ему волосы назад и связала ремешком, чтобы не лезли в глаза – для этого они достаточно отросли с весны. Взглянула ему в лицо и удивленно покачала головой. У Свенельдича-младшего лицо было более вытянутое и худощавое, чем у Мистины, но сейчас, когда волосы его не заслоняли, сходство со старшим стало бросаться в глаза. Лют живо вызвал в ее памяти двадцатилетнего Мистину – каким она его узнала близ своего родного дома у реки Великой, почти пятнадцать лет назад.
– Ты совсем уже вырос, – выдохнула она, впервые увидевшая Люта трехлетним дитятей.
И сама себе усмехнулась: только сейчас поняла? Сейчас уже он легко поднимет ее на руки, но не она его.
Когда сыновья Свенельда ехали по улицам к княжьему двору – оба в белых «печальных» кафтанах из тонкой фризской шерсти, с серебряным позументом на груди, в синих плащах с шелковой полосой по краю, – люди разглядывали их, почтительно кланяясь, и потом смотрели вслед. За последние лет пятнадцать Мистина Свенельдич добился в городе уважения как никто другой; следуя за ним с отставанием на конскую голову, Лют гордился им, но и чувствовал, что после набега на Малин вполне достоин держаться рядом.
В княжеской гриднице было многолюдно. На длинных скамьях вдоль стен сидели с одной стороны, как еще при Олеге Вещем было заведено, старейшины крупных родов, проживающих в Киеве и в окрестностях, а напротив них – бояре-русины, потомки Олеговых хирдманов. С одной стороны – земля Полянская, а с другой – вооруженная русь, почти столетие назад взявшая над ней высшую власть.
С удивлением Лют приметил среди русов не только Ивора – тот со своими четырьмя сотнями из Вышгорода давно уже был в Киеве, – но и Тормара витичевского. Почему Тормар оставил свою крепость, ради чего явился в Киев?
Ближе всех к княжескому престолу на возвышении сидели двое: рослый мужчина с сединой в бороде – Олег Предславич, родной внук Олега Вещего, бывший киевский и бывший моравский князь. Сейчас он был лишь изгнанником, а благодаря родству с деревскими князьями привез Эльге весть о гибели мужа и сватовство Маломира. В кровавой страве он не участвовал, ссылаясь на то, что Володислав – его зять, но сохранял и при Эльге все права близкого родича. Рядом с ним сидел красивый собой, рослый молодой мужчина с рыжей бородкой и длинными, заплетенными в косу рыжими волосами – Пламень-Хакон, или Акун, как его звали славяне, родной младший брат Ингвара.
Возле них оставалось свободное место для воеводы. Мистина прошел туда, на ходу здороваясь со всеми; четверо его телохранителей остались у дверей, среди других таких же, а Лют без раздумий сел на пол возле ног брата, как с детства привык сидеть возле ног отца. Уселся и окинул лица вызывающе-веселым взглядом: ну, кто на нас? На него смотрели с любопытством. Многие хотели знать, как Мистина поступит с сыном Свенельда и челядинки, став ему «в отца место» – оттолкнет или приблизит? Впрочем, прими Мистина другое решение, показал бы себя глупцом, а за глупца его не считали даже самые ярые недруги. В одно лето Мистина потерял отца-воеводу и князя-побратима, двух ближайших людей, чьей опорой был и на кого сам опирался. Где ему было искать поддержки, как не в другом сыне своего отца?
Вошла Эльга, и все в гриднице встали. Она была в белом – белое платье, белый хенгерок с серебряными застежками на груди, белый кафтан, отделанный лишь тонкой полосой бело-синего шелка. Ожерелье из крупных жемчужин и смарагдов – очень много лет назад Мистина привез ей его как дар от будущего мужа. Белый шелковый повой обвивал голову и шею. На тридцатом году княгиня была еще так свежа и хороша собой, что затмила бы любую молодую деву.
Скользя взглядом по лицам – никого не пропуская, – и приветливо кивая, княгиня прошла к престолу. Села на левую половину, на обшитую куньим мехом подушку. Правая, мужская сторона, оставалась непокрыта, и на ней лежал позолоченный шлем Ингвара. Эльга сама велела положить его сюда, хотя каждый взгляд на него разрывал ей сердце и вынуждал сдерживать слезы. С этим шлемом сам Ингвар как будто был здесь – но его не было. И не будет больше никогда. Его лицо – с простыми чертами, порой сосредоточенно-нахмуренное, когда он пытался уловить ход уж очень сложной мысли, но решительное и честное, живо стояло у нее перед глазами. Не верилось, что эта бровь, сломанная рубцом от давней, времен войны с уличами, раны, и шрам галочкой возле переносицы, и рыжеватая бородка уже много дней как обратились в прах. Никогда больше не будет с ней ее мужа, ее товарища и соратника, с которым они вместе почти двенадцать лет назад взошли на Олегов стол. Теперь она одна.
Пока не приедет из Новогорода сын и не займет свою половину престола.
Когда Лют встретил взгляд Эльги, ему показалось, будто глаза ее и улыбка на неуловимо краткий миг стали теплее. Словно она тайком выделяет его из всех, как будто он ей ближе и дороже, чем прочие. И поразила красота ее смарагдовых глаз – точно как камни в ожерелье, только ярче. Дрожь пробрала от восхищения. Почему он раньше не замечал, какая это красивая женщина? Был слишком юн для этого?
Невольно Лют коснулся витого золотого колечка у себя на мизинце и оглядел гридницу. Белые кафтаны – как на нем и Мистине, как на Эльге и Акуне – едва не превосходили числом цветные. Более половины гридей из погибших в один час с Ингваром приходились сыновьями, внуками, младшими братьями, зятьями кому-то из бояр, русских и полянских. Общая печаль собрала здесь цвет киевской знати. И она же должна была вскоре повести их в бой.
Чашник поднес Эльге большой турий рог, окованный позолоченным серебром.
– Да благословят боги совет наш, да не оставят нас деды мудростью своей! – с привычным усилием Эльга подняла рог на двух руках, потом поднесла к лицу, отпила немного и передала Пламень-Хакону. – Да примут боги с честью великой дух мужа моего Ингоря и дружины его!
– Да славны будут Перун и Волос, боги наши, – сказал он. – Да примут боги с честью великой дух брата моего Ингвара и дружины его!
– Да славна будет княгиня наша Эльга, – Мистина принял у Акуна рог, – князь наш Святослав, и да примут боги и деды с честью великой дух князя нашего Ингвара!
Все склонили головы. Мистина отпил и передал Тормару. Остальные сели.
Рог неспешно поплыл дальше вдоль скамей. Эльга вновь села и оглядела собрание.
– Прибыл гонец, – начала она, – от деверя моего, Тородда сына Ульва, посадника нашего в земле Смолянской. Он со своей дружиной и Равдан, воевода Станиборов, ведут нам на подмогу три сотни ратников. Решили не дожидаться Святослава с его дружиной, а выступить поскорее. К первому снегу можно их ждать в пределах земли Русской. А вы что скажете, мужи нарочитые? Тормар?
О состоянии витичевских сотен она знала, но хотела, чтобы бояре услышали все сами. После Тормара старейшины родов рассказали, сколько каждый готов выставить и чем ратники будут вооружены. Каждый из этих людей правил родом численностью в несколько сотен голов и мог собрать дружину человек из тридцати-сорока. Ларник возле ее престола – морованин Благомил, царапал бронзовым писалом по воску дощечек, отмечая численность и потребности каждой дружины.
– Я знаю, никто из нас не посрамит памяти Ингвара, когда двинем мы рать на землю Деревскую, старый Олегов уклад защищать, – продолжала Эльга, поглядев на турий рог, что к тому времени уже доплыл до дальнего края скамьи. – Но войско без воеводы – что меч без рукояти. Мистина Свенельдич много лет был воеводой Ингвара, и я себе другого не ищу. Но на днях иные из вас говорили мне, – взгляд ее остановился на Честонеге, – будто не доверяют ему. Скажите сейчас, при мне, при нем и при дружине, – в чем причина? В чем его винят?
Лют подобрался, его глаза, устремленные на боярина, сердито сузились. Честонег был главой старинного и многочисленного рода Избыгневичей; благодаря отцу он вошел в свойство с самим Вещим и сейчас считался сватом княжеской семьи. Именно его полянские старейшины снаряжали говорить с князьями.
Честонег оглянулся на сидевших близ него – Войнилу, Видибора, Дорогожу – и поднялся. По виду полянские бояре уже мало отличались от русских: надевали такие же кафтаны с отделкой из греческого шелка, лишь пояса у них были тканые, а не кожаные с бляшками, какие оружники добывали у противников – хазар и печенегов.
– Не я говорю – земля Русская говорит, – начал Честонег. – Деды наши в свои времена отдали власть над собой Олегу Вещему. Мы, мужи полянские, внуки их, приняли Ингоря. Не все меж нами гладко шло, боги видят, но мы от своего слова не отступали и по край могилы были ему верны. Его обида – наша обида. В том мы на золоте клялись перед ликами богов и на том стоим. Вот рать собираем, чтобы за кровь его и прав попрание мстить, чтобы сыну его и тебе землю Деревскую вновь в покорность привести. Но хотим знать – нет ли измены близ престола Олегова? Не получит ли деревскую дань тот, кто сам в гибели Ингоря виновен?
Он едва покосился в сторону Мистины, но всем ясно было, о ком он говорит. Лют стиснул зубы и набычился от негодования. Мистина остался невозмутим: ни один мускул на лице не дрогнул. В чертах его отражалось лишь легкое, отстраненное любопытство, будто говорившее: ну, чего я еще не слышал?
– Если боги нас не оставят, с той земли не так много будет дани, чтобы приходилось о ней спорить! – воскликнул Пламень-Хакон.
Всю жизнь это был сдержанный и ученый вежеству человек, послушный сын строгой матери – королевы Сванхейд. Но череда суровых событий минувшего лета ожесточила его.
– Рано пироги делить, пока мука еще в колосе стоит, – Эльга качнула головой. – Когда земля Деревская будет в покорность приведена, кому ею править, решит Святослав, по совету с дружиной.
– Все это лето Свенельдич был в Деревах, – горячо заговорил Себенег, не в силах дождаться, пока Честонег соберется с мыслями. – Все то лето, пока там черные замыслы вынашивали. И когда Ингоря с дружиной убивали – тоже! Сестрич мой, Собигнев Светимович, с князем голову сложил! Почему ты был с его убийцами? – Он прямо глянул на Мистину.
– Ты знаешь почему, – отчасти устало ответил Мистина. – Себенег, или ты не слышал, как мою боярыню с детьми древляне в полон взяли? Или мало разговоров об этом было?
– Почему Володислав и Маломир вернули тебе семью без выкупа, едва лишь расправились с Ингорем? Не потому ли, что ты им сие сотворить помог?
– Потому что у них хватило ума догадаться, что вы меня об этом спросите! – как ни был Мистина готов к этим разговорам, в стальных глазах его блеснула ярость. Вдвойне подлый замысел Маломира продолжал жалить, когда сам Маломир уже был мертв. – Они убили моего князя, пока я сам в Деревах оставался, и не нужно им было иных средств, чтобы удерживать меня там. Но как только я увидел путь к мести за моего побратима – я не колебался ни мгновения. И тут есть кому это подтвердить.
– Я собрала вас сюда, потому что знаю об этих подозрениях, – подала голос Эльга, и все обратили взоры к ней. – И вот что я вам скажу, мужи русские и полянские, – голос ее немного звенел от волнения, но был тверд. – Я не позволю обвинять Мистину Свенельдича в предательстве. Он свершил свою месть за побратима и мою месть за мужа. Его рукой, его оружием был убит Маломир. Он принес мне кровь из сердца Маломира. Хотите увидеть ее? – Она пристально взглянула на Честонега, потом на Себенега. – Он сделал это за себя и за меня. У меня на глазах. Этот долг я никогда не смогу ему вернуть, но отплачу хотя бы моим доверием. И тот, кто желает его обвинить, пусть сперва совершит нечто не менее великое.
