Врач от бога

Это правда: с тех пор как Славка начал заниматься компьютерами и программным обеспечением – вернее, торговлей всеми этими непостижимыми вещами, – у него появилось много знакомых, которые могли оказаться полезны и нашему сыну. Ну, слава богу, одной проблемой меньше: по крайней мере, вопрос с поступлением более или менее утрясен. Конечно, экзамены еще впереди, но я почему-то всегда была уверена в сынуле – он никогда меня не подводил.

Мама испекла свой коронный «наполеон», и мы все вместе сели пить чай.

– Да, твой Шилов звонил, – сказал с набитым ртом Дэн.

Явный прогресс: если моего бывшего любовника, Роберта Караева, сын называл кратко, но веско – «он», то Олег удостоился фамилии!

– Что говорил? – спросила я.

– Да ничего такого, просто просил с ним связаться.

Ну, понятно: мы сегодня не встречались, и Олег, по всей вероятности, хочет меня видеть. Я искоса взглянула на Славку. Он сосредоточенно жевал «наполеон», но желваки на его шее предательски задвигались при упоминании чужого имени. Господи, как же хорошо быть свободной женщиной и не отчитываться ни перед кем! Правда, не могу сказать, что Славка был очень ревнивым во время нашей совместной жизни, ведь это он не пропускал ни одной юбки. Однако я поймала себя на мысли о том, что мне приятна реакция моего бывшего – не все же коту масленица!

– Я пойду к себе, – сказал сынуля, прихватив с собой еще пару кусков торта – и куда только вмещается такое количество калорийной пищи, не оставляя никаких заметных следов? Боже, где мои семнадцать лет?!

– А я что-то устала, – сказала мама, поднимаясь. – Пойду полежу, почитаю.

Таким образом, мы со Славкой остались одни.

– А как на работе? – поинтересовался он – предполагаю, лишь для того, чтобы я не вздумала говорить о Шилове. Напрасный труд: я и так не собиралась, у меня вполне хватает такта не обсуждать с бывшим мужем нынешнего любовника.

– Умерла моя подруга, – сказала я, и лицо Славки вытянулось.

– Мне очень жаль! – пробормотал он.

– Похоже, ее отравили, – продолжала я, внезапно почувствовав необходимость с кем-то это обсудить. Мама не подходила, так как знакома с семьей Коганер, а Славка вполне мог сойти за нейтральное лицо, и, кроме того, он всегда отличался способностью внимательно слушать и сопереживать – это, пожалуй, одно из его самых выигрышных качеств.

– Отравили? – изумленно поднял брови Славка. – Что, прямо ядом?

Я кивнула.

– Вот это да! А не слишком ли это старомодно? Попахивает Агатой Кристи…

– То-то и оно, – вздохнула я. – Странно это как-то… Тем более – синильная кислота, представляешь?

Бывший только присвистнул.

– Кому могла помешать твоя подруга? – спросил он.

– Понятия не имею!

– А у нее есть муж?

– При чем здесь он? – удивилась я.

– Ну как же: в таких делах первыми подозреваемыми всегда становятся муж или жена – закон всех детективов!

– Нет, не думаю, – покачала я головой. – Не тянет он на убийцу. Кроме того, зачем ему это?

– Только не вздумай выяснять! – замахал руками Славка, судя по всему, уже пожалевший о своих словах и о том, на что они могут меня толкнуть. – Она, конечно, твоя подруга, но ты помнишь, что случилось в последний раз, когда тебе взбрело в голову разыгрывать из себя сыщика?

Неужели ему никогда не надоест об этом напоминать?! Здесь они с Шиловым – два сапога пара; вот почему я решила ничего не рассказывать Олегу о Лиде.

Проводив Славку, я звякнула Шилову. Он хотел меня видеть, причем немедленно, но я была просто не в силах собираться и ехать на другой конец города. Даже его предложение подобрать меня на машине показалось не слишком заманчивым, и я, как обычно в таких случаях, отговорилась усталостью. Олег всегда правильно понимал слова «Я устала»: в конце концов, у него та же профессия, и он сам, случается, чувствует себя таким измотанным, что не хочет никого видеть и слышать – даже меня. Мы давно договорились не обижаться друг на друга, поэтому, посетовав пару минут на наши не совпавшие сегодня биополя, Олег попрощался, и я повесила трубку.

Усевшись перед зеркалом, я распустила волосы и принялась внимательно изучать свое отражение. Морщин почти нет – спасибо мамочке и ее отличной наследственности: несмотря на свои семьдесят с небольшим, ее кожа до сих пор остается гладкой и мягкой, как у молодой женщины. Но практически сразу же в отражении стали проступать другие черты – не мои, совершенно незнакомые… Нет, пожалуй, все же знакомые! Теперь из зеркала на меня глядела некрасивая девочка – толстощекая, дебелая, с очень тонкой, но угреватой кожей. Ее волосы, не то светлые, не то рыжие, заплетены в две жалкие косички, а маленькие глаза неопределенного цвета смотрят на мир с сомнением, словно не веря, что он примет ее такой, какая она есть. Это лицо принадлежало Лиде Коганер – той Лиде, которую я знала раньше. Несмотря на достаток в семье, на связи и положение, эта девочка никогда не была довольна собой. Наверное, именно это заставило Лиду полностью измениться, как только она выросла из школьного платьица и обрела самостоятельность. Она похудела – не просто сбросила пару-тройку килограммов, но превратилась в очень стройную, даже тощую, женщину. Очевидно, это стоило ей дорого: кожа, и так от природы не отличного качества, стала пергаментной, несмотря на молодой возраст. Хотя от угрей Лиде все же удалось избавиться!

С утра пораньше я сразу же заскочила к Багдасаряну. Сегодня, однако, он встретил меня не так радушно. Это меня удивило: ведь патологоанатом сам предложил мне зайти, чтобы узнать результаты.

– А-а, Агния, – протянул он нехотя. – Чему обязан?

Вот это да! Кажется, Багдасарян и в самом деле решил сделать вид, что мы ни о чем не договаривались?

– Послушайте, Армен, – сказала я, не собираясь принимать правила этой странной, непонятной мне игры, – мы же условились, что я приду сегодня и вы сможете больше рассказать мне о смерти…

– Извините, Агния, – прокашлявшись, произнес Багдасарян, явно избегая смотреть мне в глаза. – Дело в том, что ситуация, как бы это сказать… изменилась.

– Что это значит?

– Я больше не занимаюсь вашей подругой.

– Не занимаетесь? – удивленно переспросила я. – А кто занимается?

– Видите ли, – подавляя вздох, ответил патологоанатом, – мне и самому это не нравится, но… В общем, у меня забрали тело.

– Что-о? Тело Лиды – забрали?! Когда?

– Вчера, почти сразу после того, как мы расстались.

– Но кто? Кто это сделал? Милиция? Прокуратура?

– Точно не знаю, – покачал головой Армен. – Но у них имелось предписание от главного, а вы ведь знаете, как трудно получить от него подпись на любом документе, за исключением разве что направления на госпитализацию – и то не наверняка!

И тут меня осенило – хоть и с некоторым опозданием.

– Это те люди, да? Которые приходили сюда прямо после нашей с вами встречи?

Багдасарян неопределенно повел плечом.

– Кто они? – настаивала я.

– Понятия не имею – они, знаете ли, не распространялись!

– А как же родители Лиды, ее муж? Разве для того, чтобы перевезти тело, не нужно разрешение семьи?

– Во-первых, нет, – ответил Армен. – У нас не Америка, здесь власти могут распоряжаться всем и вся, и семья может что-либо доказать или потребовать только через суд, а это, сами понимаете, при данных обстоятельствах маловероятно. Но, во-вторых, этот вопрос, кажется, тоже как-то урегулирован – во всяком случае, у этих ребят была подпись мужа вашей подруги.

Я не могла в это поверить! Происходящее сильно смахивало на западные полицейские триллеры, когда различные правоохранительные ведомства дерутся каждый за свою юрисдикцию и уводят доказательства друг у друга из-под носа. Как ни печально, доказательством в этом деле являлась моя мертвая подруга. Только вот доказательством чего?

Судя по всему, Багдасарян чувствовал себя крайне неловко из-за того, что ничего не может мне рассказать. Более того – он явно злился, хоть и старался сдерживаться. Я вышла от него озадаченная! Что теперь? Забыть обо всем и вернуться к своим делам? Их у меня полно, но как же так? Может, стоит снова посетить Коганеров?

Я решила сделать кое-что другое. Видит бог, я с удовольствием избежала бы визита к главному, потому что посещение его кабинета относится к удовольствиям гораздо ниже среднего. Более того, он мог вообще отказаться отвечать на мои вопросы, потому что – кто я, собственно, такая, чтобы требовать ответа от самого Доброва? Тем не менее я решилась и, набрав в легкие побольше воздуха, постучала в его дверь.

Как обычно, на лице нашего босса читалось выражение неудовольствия: его побеспокоили в середине рабочего дня! Одно дело, когда Добров сам вызывает кого-то «на ковер», и совсем другое – когда кто-то из сотрудников решается зайти сам, по собственной инициативе. Я не великий психолог, но за годы работы неплохо изучила главного. Почему он так не любит неожиданных визитов подчиненных? Именно потому, что они неожиданные! Добров понятия не имеет, что они могут сказать, и не знает, как на это следует реагировать. Когда он вызывает кого-нибудь, чтобы отругать, то это всегда выглядит как хорошо отрепетированное представление – этакий театр одного актера. Главный читает монолог, изобилующий колкими, злыми эпитетами, а провинившийся стоит, опустив голову, вынужденный все это выслушивать. Если же посетитель, не являющийся пациентом, приходит без предупреждения, Доброву приходится импровизировать, а этого он не любит да и – чего греха таить! – не умеет делать.

Но на этот раз я не собиралась выступать в роли девочки для битья.

– Сергей Никандрович, что произошло с телом моей подруги Лидии Томилиной? – бросилась я с места в карьер. – Почему его изъяли из больничного морга?

В течение нескольких секунд он пытался сделать вид, что не понимает, о чем это я, но, очевидно заметив и оценив мою решимость выяснить все до конца, оставил свои попытки. Теперь его лицо выражало не недовольство или досаду, а злость – но не на меня, как выяснилось.

– Томилина была вашей подругой? – уточнил Добров, и мне показалось – о чудо! – что в его скрипучем голосе прозвучало некое подобие сочувствия. – Очень сожалею. Тем не менее я не стану обсуждать с вами происходящее.

Это должно было немедленно отправить меня за дверь, но я не сдавалась.

– Что за люди забрали тело? – спросила я, не обращая внимания на то, что Добров поднялся с места, всем своим видом показывая, что разговор окончен. – Имейте в виду, Сергей Никандрович, я все равно это выясню, поможете вы мне или нет!

Главный посмотрел на меня так, словно видел впервые в жизни. Что ж, возможно, так оно и было: Добров любит привлекательных женщин, но ни в коей мере их не уважает. Для него красивая женщина или девушка – это всего лишь глупенькая кукла, поэтому, если «кукла» внезапно начинает проявлять характер, главный испытывает удивление оттого, что существо, созданное исключительно для того, чтобы носить кружевное боди и хлопать ресницами, вдруг заговорило и чего-то требует.

– Вы… собираетесь… выяснять? – недоверчиво переспросил Добров.

– Непременно! – подтвердила я. – Помните, однажды у меня уже получилось?

– Да, – усмехнулся он, – и я помню, что это едва не закончилось для вас фатально – какая была бы потеря для нас!

Теперь уже растерялась я, потому что не могла по его тону понять, издевается главный или говорит серьезно.

– Вы действительно хотите все знать, Агния Кирилловна? – спросил он после непродолжительной паузы. – Извольте: тело забрал ОМР.

– ОМР? – переспросила я. – И что это значит?

– Понятия не имею, – снова усмехнулся Добров. – Они не соблаговолили мне сообщить, но зато предоставили бумагу, требующую от меня полного и безоговорочного сотрудничества. Как вам это – «сотрудничества»?

В последнее слово главный вложил все презрение, на которое был способен.

– Кто же их прислал? – не отставала я. – Прокуратура? Или Комитет здравоохранения?

– Берите выше!

– Куда еще выше? – не поняла я.

– У них было распоряжение губернатора.

– Губернатора? А какое отношение губернатор может иметь к смерти Лиды?

– Знаете, Агния Кирилловна, – усталым голосом произнес Добров, – я с удовольствием удовлетворил бы ваше законное любопытство, но, боюсь, это не в моих силах. Мне действительно очень жаль, что такое несчастье произошло с вашей подругой, но, думаю, те, кому это надо, и без вашей помощи во всем разберутся. В конце концов, главными заинтересованными лицами в деле являются родственники Томилиной, а они, насколько я понимаю, дали свое согласие на перевозку тела. Таким образом, ни меня, ни вас это больше заботить не должно. Разве у вас нет сегодня операций?

Добров, разумеется, прав: операции у меня были, причем целых пять, и одна из них начиналась уже через десять минут, если судить по большим электронным часам у него на столе. Пробубнив нечто, сошедшее при данных обстоятельствах за прощание, я выскочила в коридор. Происходящее казалось мне каким-то плохим триллером – с заговором высших сфер и похищением трупа!

Я обожаю куда-то выходить с Шиловым, это – настоящий праздник. Он умеет себя подать, хорошо одевается, выглядит как настоящая кинозвезда – причем даже не отечественная, а самая что ни на есть голливудская! В этом, конечно же, есть один существенный минус: приходится ему соответствовать, а это нелегко. С другой стороны, такое положение вещей заставляет меня все время держаться в тонусе, потому что для мужчины под сорок выглядеть хорошо – это аксиома, а для женщины – искусство.

Вот и сегодня я провела в ванной и перед зеркалом не менее трех часов, приводя в порядок свое лицо и подбирая подходящий наряд. Я промучилась очень долго, пока не остановилась наконец на длинном сером платье с глубоким декольте. Я ни за что не решилась бы выставить напоказ грудь и шею, если бы последние дни не выдались столь жаркими и я не успела немного загореть – на крыше больницы, в перерывах между операциями. Крыша – мое тайное убежище. Она плоская, там тихо, хотя и несколько грязновато, но я притащила туда старое раскладное кресло, как только солнце в начале мая стало пригревать. С тех пор как только выдается свободная минутка, я бегу туда, чтобы урвать солнечные лучи, столь редкие в Питере – в конце концов, мы ведь живем не в Бразилии!

– Шея слишком открытая! – заметил Дэн, когда я вышла в гостиную, чтобы продемонстрировать свой наряд. Я решила, что сынуля имеет в виду слишком глубокий вырез, но он тут же добавил: – Нужно какое-то украшение.

А ведь он прав: глаз художника замечает все! Я вернулась в мамину комнату и, порывшись в ее шкатулке, извлекла оттуда ожерелье из черного жемчуга, подаренное ей мною на пятидесятилетие. Оно идеально подошло к платью и черным туфлям на каблуках. Ну да, я надела-таки каблуки! На работе никогда этого не делаю, потому что невозможно носить шпильки, когда приходится бегать из отделения в отделение. Даже в туфлях на плоской подошве ноги к концу дня гудят, словно позади олимпийская дистанция. Но сегодня я могла себе это позволить.

Восхищение, написанное на лице Олега, вознаградило меня за все усилия.

– Чем я тебя заслужил? – спросил он, улыбаясь, после того как поцеловал меня за ухом – в одну из моих самых чувствительных к ласкам точек.

– Тебе дали приз за ударный труд, – пошутила я.

– Надеюсь, этот приз – не переходящий? Он останется со мной до конца жизни?

– Посмотрим на твое поведение. Так теперь ты скажешь мне, куда мы едем?

– Увидишь.

Мы оставили машину на платной стоянке: по центру города лучше всего передвигаться пешком, особенно в пятницу вечером. Народ, высыпавший из тесноты офисов, рвался в места развлечений – в рестораны, бары, театры, – благо в нашем городе не приходится долго искать, где бы хорошо провести время. Олег тащил меня за руку до тех пор, пока я не поняла, что мы приближаемся к Аничкову дворцу, теперь являющемуся Дворцом творчества юных. Помню, как-то раз, еще будучи в школе, меня премировали – уже не припомню, за что именно – пригласительным билетом сюда. Вроде бы мы слушали концерт, который давали детишки нашего возраста.

– Нам что, сюда? – удивленно поинтересовалась я, когда Олег подвел меня к парадному входу. Помимо нас двоих здесь толпилось много разодетого в пух и прах народа: женщины, некоторые были в длинных, чуть ли не бальных платьях, и мужчины в смокингах и вечерних костюмах.

Шилов предъявил охранникам какую-то карточку, и мы вошли в ярко освещенный хрустальными люстрами холл. Похоже, детьми тут сегодня и не пахнет! В огромном зале для приемов, куда провел нас услужливый парнишка в униформе, стояли длинные столы, между которыми сновали официанты с подносами. Я краем глаза заметила, что у каждого столового прибора стояла карточка с именем! Я никогда не присутствовала на приемах такого масштаба, а потому вдруг растерялась и беспомощно посмотрела на Олега.

– Послушай, – зашептала я ему в ухо, – ты мог бы, по крайней мере, меня предупредить!

– А ты тогда пошла бы?

Я вынуждена была признать его правоту: ни за что! Я панически боюсь крутых тусовок, больших скоплений народа и никогда не хожу на демонстрации, народные гулянья и праздники города. Возможно, ради Олега я и наступила бы себе на горло… но уж никак не в случае торжественного приема в Аничковом дворце. Среди этих мужчин и женщин я казалась себе серой мышью в своем платье и скромном жемчужном ожерелье, которые прекрасно подошли бы для любого другого случая!

– Не дергайся! – словно прочитав мои мысли, сказал Шилов. – Ты прекрасна, и никто не станет с этим спорить, поверь!

Мне очень хотелось верить, так как в окружении шикарно одетых дам, увешанных драгметаллами и камнями, моя самооценка начала стремительно падать. Озираясь по сторонам, я взглядом наткнулась на два больших плаката. Они стояли по обе стороны от возвышения, на котором располагалась кафедра наподобие университетских. На одном из них было изображено странное, явно мужское лицо, словно собранное из кусочков разномастной мозаики. Казалось, создатель этого «шедевра» нисколько не заботился о его эстетичности. Со второго плаката смотрело практически идентичное лицо, но на этот раз женское. Прямо за кафедрой располагалась прикрепленная к стене плазменная панель. Это что, какой-то закрытый показ?

– Может, пора уже мне объяснить, куда я попала? – спросила я у Шилова.

– Садись, – приказным тоном сказал Олег, буквально толкая меня на стул. Я увидела, что собираюсь сесть прямо напротив таблички с собственным именем.

Едва мы успели устроиться на своих местах, как свет в зале слегка приглушили, и все глаза устремились к кафедре, на которую уже поднималась молодая женщина, одетая в простой черный костюм без единого украшения. Впервые за двадцать минут я почувствовала себя лучше: оказывается, среди всех этих расфуфыренных людей я не самая скромно одетая персона! Легонько постучав по микрофону, призывая присутствующих к молчанию, женщина улыбнулась, демонстрируя безупречно белые виниры на передних зубах.

– Уважаемые господа! – радостным голосом обратилась она к аудитории. – Мы рады приветствовать вас на нашем благотворительном вечере, посвященном сбору средств на строительство нового центра детской реконструктивной хирургии.

Женщина сделала эффектную паузу. Народ в зале вежливо похлопал.

– Интересно, – шепнула я на ухо Олегу, – как всех этих толстосумов сюда заманили? Снижением налоговых ставок при условии благотворительного взноса? Или Пугачева с Галкиным будут выступать?

Шилов только слегка искривил губы в некоем подобии снисходительной улыбки. А выступающая между тем продолжала:

– Ваша готовность протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается, уже сама по себе достойна восхищения, но сегодня с нами человек, который не понаслышке знаком с чужим горем. Прошу вас поприветствовать Андрея Эдуардовича Лицкявичуса, полковника медицинской службы в отставке, реконструктивного хирурга и, как многие из вас, наверное, знают, известного писателя.

На этот раз аплодисменты были гораздо более дружными. Ну, вот я и увижу таинственного Лицкявичуса! Кажется, теперь я поняла, зачем Шилов притащил меня сюда. Вот только как ему удалось заполучить приглашение?

Тем временем на кафедру поднялся высокий, худощавый мужчина в темно-синем костюме. Он повернулся к аудитории, слегка улыбнулся, и я чуть не подпрыгнула на своем стуле, потому что мгновенно узнала этого человека. Да разве можно вообще когда-нибудь забыть эти пронзительные льдисто-голубые глаза, удивительно контрастирующие с темным от загара лицом? И где это, спрашивается, ему удалось так «поджариться», ведь живем-то мы не в Лимасоле каком-нибудь, а в Питере, своего рода климатической черной дыре, притягивающей циклоны, наводнения и черт знает что еще! Именно его я видела в составе группы мужчин, пришедших к Багдасаряну сразу после моего ухода, – в этом у меня не было ни малейшего сомнения! Значит, это и есть Андрей Лицкявичус, чью книгу давал почитать мне Олег? Интересно, сколько ему может быть лет? Волосы седые, слегка вьющиеся, но чисто выбритое лицо, морщин не много. Сорок пять? Пятьдесят?

Напряженно разглядывая Лицкявичуса, я пропустила начало его речи, но потом спохватилась и включилась.

– …не имеет аналогов, – говорил он. Я не заметила ни малейших признаков акцента, хотя этого вполне можно было ожидать – судя по фамилии. – Как вы понимаете, на закупку этого оборудования нужны деньги. К сожалению, материальный аспект – наша основная проблема. Руки хирурга, конечно, могут многое, но их одних недостаточно. Прошу внимание на экран, – и он щелкнул какой-то кнопкой на пульте ноутбука.

На экране возникло лицо девочки. Вернее, то, что данное существо является девочкой, я скорее почувствовала, нежели увидела – уж слишком страшное впечатление производило лицо, практически лишенное нижней челюсти, со впалым носом и настолько широко посаженными глазами, что, казалось, они принадлежат профилям двух разных детей, а не анфасу одного! На следующем кадре была все та же девочка, но теперь с восстановленной нижней челюстью – уже одно это делало ее красавицей, как мне показалось. Следующий слайд – и нос оказался именно там, где ему и положено находиться: маленький аккуратный носик, которому позавидовала бы любая актриса.

Я так увлеклась, что опять перестала слышать слова выступающего. Однако, насколько я смогла сообразить, речь шла о закупке нового оборудования, необходимого для реконструктивных операций детей. Думаю, Лицкявичус, с его уверенной манерой говорить, низким голосом, представительной внешностью – пожалуй, немного слишком уж суровой для публичного человека, – имел грандиозный успех. Вот уж не думала, что людей, включая женщин в бриллиантах, на лицах которых до речи Лицкявичуса читалась лишь скука, настолько воодушевит его выступление.

– А теперь я приглашаю сюда Ивана Михайловича Зорина, ведущего хирурга клиники реконструктивной хирургии Санкт-Петербурга, – завершил свою речь Лицкявичус. – От него вы можете получить всю информацию, что называется, из первых рук. Он же озвучит и конкретные цифры…

– Почему он вызывает другого хирурга? – спросила я у Олега.

– Потому что, насколько я знаю, Лицкявичус не занимается детьми, – ответил он.

– Тогда зачем его пригласили? – недоумевала я.

– Он – известная личность, как, скажем, доктор Рошаль. Уверен, его имя соберет больше денег, чем любые фотографии самых разнесчастных детей! Вон, гляди, – и Шилов кивнул в сторону первых столиков у самой кафедры. Там явно возникла какая-то заминка. Приглядевшись повнимательнее, я поняла, что некоторые из присутствующих сунули Лицкявичусу книги для автографа. Когда он, всего на одно мгновение, оторвался от своего занятия, я заметила плотно сжатые губы, словно хирург испытывал крайнюю степень раздражения, но не мог позволить себе явно продемонстрировать ее. Врач, приглашенный им на кафедру, все это время терпеливо ждал, когда же ему наконец можно будет сказать свое слово.

Вместо того чтобы сесть в зале, Лицкявичус, закончив с автографами, быстро направился к выходу.

– Мне надо в туалет, – бросила я Шилову и вскочила.

– Не задерживайся! – зачем-то попросил Олег.

– Ну, это уж как получится, – сквозь зубы пробормотала я, направившись в ту же сторону, что и Лицкявичус. Бежать в длинном платье мне было несподручно, а этот человек передвигался прямо-таки с космической скоростью: выскочив в коридор, я уже его не увидела, только слышала гулкие шаги впереди.

– Андрей Эдуардович! – закричала я во всю мощь своей глотки в надежде, что он меня услышит. – Подождите!!!

Шаги замедлились, а потом я услышала, как они возвращаются. Лицкявичус вывернул из-за угла и удивленно на меня уставился.

– Это вы кричали? – не слишком вежливо поинтересовался он. – Хотите книгу подписать?

– К сожалению, я ее не захватила, – отдуваясь после быстрой ходьбы на каблуках, выпалила я.