Источник вечной жизни

– Это – гестапо, в котором сгноили немало хороших людей! Разумеется, контроль необходим и у нас, но, когда за дело берется Комиссия по этике, врачу, как правило, не спастись. Помнишь, в сталинские времена писали о «деле врачей»? Так вот, сейчас происходит примерно то же самое, только территория охвата гораздо шире. Знаешь, чего мне стоило затащить Кая сюда? Даже рассказывать не стану – об этом можно книгу написать! Он – настоящий трудоголик, у него нет семьи, нет никакой личной жизни, потому что он все время проводит в больницах, практически не появляясь дома, а теперь ему грозит разбирательство!

– Может, все обойдется? – растерянно проговорила Лиля, удивленная внезапным приступом откровенности Никодима, ведь это бабушка приходилась ему близкой приятельницей, а не она сама.

– Да уж, будем надеяться, – закивал Никодим. – Потерять такого человека, как Кай, стало бы настоящей трагедией, ведь он работает как по широкому хирургическому профилю, так и по нейрохирургии, у него больше трех тысяч операций… Кай и так уже на последнем издыхании, а тут эта жалоба!

– Я… Извините, Никодим Иванович, но я не совсем поняла, в чем этот… Вакуленко его обвиняет? – решилась задать вопрос Лиля.

– Между нами, да? – снова повторил заведующий, и Лиля кивнула в ответ. – Помимо того, что Кай сам делал резекцию глиобластомы жене Вакуленко, он еще и являлся ее лечащим врачом. Вакуленко перешла за ним сюда, в новое здание, но, судя по документам, явилась на осмотр всего один раз, несколько месяцев тому. Кай назначил ей очередной сеанс химиотерапии. Дело в том, что в случае Вакуленко отмечалось метастазирование, поэтому особых надежд Кай внушить ей не мог, но существуют экспериментальные виды лечения, с которыми он хорошо знаком. Вакуленко предупредили о возможных рисках, и она вроде бы на все согласилась – а что еще остается делать, когда тебе, пардон, два шага до могилы?

– И что, она отказалась ложиться в клинику?

– Кай говорит, что нет, но так и не пришла, хотя он и назначил день госпитализации. А теперь муж грозится обратиться в Комиссию по этике и засудить нас, потому что Вакуленко умерла!

– За что засудить-то? – удивилась Лиля.

– За «ненадлежащее исполнение врачебного долга», если быть точным – так, во всяком случае, Вакуленко написал в своей кляузе.

– Не понимаю…

– Вот и я не понимаю, – вздохнул Никодим, потирая лоснящийся голый череп. – Кай утверждает, что Вакуленко не появлялась уже давно, а вот ее муженек говорит, что Кай отказался иметь с ней дело и отправил домой умирать!

– Не может быть!

– Мне тоже так кажется – это на Кая не похоже. Вакуленко, по словам мужа, рассказывала ему о том, что лечится амбулаторно, но лечение видимых результатов не давало, поэтому она вызвала Кая на откровенный разговор, в результате которого он и послал ее, как говорится… В общем, теперь уже не узнаешь, как дело было, но надо срочно что-нибудь предпринимать, иначе комиссия возьмется за Кая всерьез, а их ведь хлебом не корми – дай загубить человека! Ладно, ты иди, куда шла, доктор Лиля, но не забудь…

– Только между нами!

– Хорошая девочка!

Во второй половине дня Лиля находилась в ординаторской, пытаясь разобраться в многочисленных назначениях Елены Проскуряковой – Никодим лично попросил девушку этим заняться, так как сам укатил на совещание в комитет. Лиле хотелось что-то сделать для Елены, хотя в глубине души она и понимала, что женщине вряд ли удастся помочь. Она успела показать новому доктору фотографии детей – очаровательных близнецов одиннадцати лет. Елена все спрашивала, что изменилось бы, обнаружься опухоль на более ранней стадии. Лиля сказала ей правду: возможно, ее дело тогда вселяло бы больше надежд. Однако зная, что развитие опухоли такого рода на первых порах протекает бессимптомно, Лиля сознавала, что «прихватить» ее вовремя, пока не началось метастазирование, практически нереально – разве что при рутинном осмотре, если какому-то врачу вдруг вздумалось бы ни с того ни с сего сделать Елене хотя бы КТ головного мозга!

Размышляя над этой невеселой ситуацией, Лиля услышала тихий стук в дверь.

– Войдите! – крикнула она, и в проеме показалась худенькая женщина лет сорока. Лиля уже видела ее раньше – она лежала в соседней палате с Еленой и Ольгой.

– Здравствуйте, – неуверенно проговорила пациентка. – А Павел Евгеньевич…

Ее палату курировал Павел Дмитриев, но его на месте не было, о чем Лиля и проинформировала женщину. Видя, что та не торопится уходить, переминаясь с ноги на ногу и явно желая сказать что-то еще, Лиля пригласила больную присесть и поинтересовалась:

– У вас какая-то проблема? Может, я смогу помочь?

– Это… было бы здорово, – пробормотала женщина. – Видите ли, я лежу в палате с Ларисой… Ларисой Мартыненко, и ей колют обезболивающие…

– Какие?

– Не знаю, честно говоря, но они… Понимаете, похоже, они ей не помогают!

– А с чего вы так решили?

– Да кричит она – просто воем воет!

Лиля удивленно потерла подбородок.

– Ну, знаете, не видя назначения врача, я не могу сказать ничего определенного – Павел Евгеньевич ведь знает, что делает!

– Наверное, вы правы… Я тогда пойду, да?

– Погодите!

Лиля решительно встала.

– Я сейчас пойду и поищу Павла Евгеньевича. Если не найду, тогда я зайду к вам и посмотрю, что можно сделать, идет?

Лицо пациентки заметно просветлело.

– Спасибо, доктор! – сказала она. – Большое вам спасибо!

Лиля обежала все отделение, но так и не нашла Дмитриева. Ничего не оставалось, как вернуться в палату, из которой заходила пациентка. В самом ее конце, у окна, скорчившись, лежала пожилая женщина. Судя по тому, что она тихо постанывала, именно ее имела в виду просительница.

– Здравствуйте, – сказала Лиля, подходя. – Это у вас сильный болевой синдром?

– У нее, у нее, – закивала ближайшая соседка, скорчив недовольную гримасу. – Просто невозможно здесь находиться! Я уж и по коридору гуляла, и на улицу выходила, а она все стонет и стонет…

Лиля попыталась взять больную за руку, чтобы проверить пульс, но женщина свернулась в тугой калач, просунув руки между коленей и сжав кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять – она находится в ужасном состоянии! Лиля не представляла, что делать. Никодим отсутствует, лечащий врач где-то шляется, а пациентка тем временем умирает от боли. К счастью, на посту в данный момент находилась Рыба.

– Нельзя вмешиваться! – авторитетно заявила она, когда Лиля объяснила ей ситуацию. – Ты не представляешь, как болезненно местный народ реагирует на такие штуки. Кроме того, ты – просто ординатор, и права голоса не имеешь!

– Могу я хотя бы посмотреть назначения для этой больной?

– Павел меня грохнет! Ну да ладно – гляди, только быстро, и не рассказывай ему, что это я тебе показала!

Лиля взяла в руки большую общую тетрадь, в которой сестры записывали рекомендации врачей. На самом деле, данные полагалось вводить в компьютер, но, как в первый же день объяснил Никодим, «обновленная» программа, на которую в принудительном порядке перевели всю больницу, постоянно «висла» и давала сбои, поэтому гораздо сподручнее оказалось использовать старый добрый бумажный способ.

– Ей дали трамадол… шесть часов назад?

– Ну да, раз так написано, значит, дали, – пожала плечами Рыба. – А что?

– Действие должно было продлиться до двенадцати часов, а пациентка уже как минимум два часа чуть на стенку не лезет!

– Может, уже не действует? – предположила озадаченная медсестра. – Нужно что-то посильнее?

– Очень странно… Она после операции?

– Да нет…

– И что делать?

– Лично я предлагаю дождаться Павла – в конце концов, эта тетка – его пациентка.

– Но ей же больно!

– Надо же, жалостливая какая выискалась! – уперев руки в тощие бока, воскликнула Рыба. – Если бы Никодим не уехал, можно было бы обратиться к нему, а так… В общем, не лезь ты, куда не просят, а то геморроя потом не оберешься!

Но Лиля уже не могла успокоиться: мысль о том, что пациентка испытывает жесточайшую боль, лишала ее покоя. Она вспомнила последние месяцы маминой болезни. Бабушка старалась делать дочери инъекции морфина так, чтобы Лиля этого не видела. Когда она возвращалась из института, мать обычно мирно спала или находилась в полудреме. На ее лице блуждала счастливая улыбка – спасибо, у бабушки имелись свои способы добычи опиатов через многочисленных бывших коллег. Иначе пришлось бы устраивать маму в хоспис, потому что многие пациенты, не получающие вовремя свою «дозу», теряют сознание от боли или находятся на грани самоубийства.

Пока Лиля размышляла над тем, что же предпринять, из-за угла вывернул не кто иной, как Кан Кай Хо.

– Кай! – крикнула она и тут же покраснела, сообразив, что называет врача по имени, на что вряд ли имеет право в отличие от Никодима, но ведь отчества у него нет, так как же, простите пожалуйста, ей к нему обращаться?

Мужчина с удивлением посмотрел в сторону Лили. Казалось, он не сознавал ее присутствия, а осознав, был потрясен тем, что столь мелкая личность посмела оторвать его от собственных мыслей.

– Это ты мне? – спросил он.

– Я…

– Не смей! – прошипела Рыба, мило улыбаясь приближающемуся хирургу.

– Ну? – потребовал он, возвышаясь над Лилей на добрых сорок сантиметров. Ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть врачу прямо в глаза.

Запинаясь, девушка, несмотря на предостерегающие знаки со стороны медсестры, делающей большие глаза, рассказала Кану Каю Хо, в чем дело. Он слушал ее, поджав губы и сузив и без того узкие глаза, и, когда она закончила, спросил:

– И чего ты хочешь от меня?

– Разве… никак нельзя помочь?

– Послушай, как тебя…

– Лиля.

– Послушай, Лиля, тут написано: трамадол в девять тридцать. Не можем же мы просто так вкатить этой больной еще одну дозу – а если она загнется?!

– А если она загнется от боли?

Хирург вздохнул, закатив глаза, осмотрелся по сторонам, словно собирался совершить нечто противозаконное и прикидывал последствия, и сказал:

– Ладно, давай-ка я сам ее посмотрю.

Семеня позади Кана Кая Хо и едва за ним поспевая, Лиля обернулась и увидела, что Рыба стоит у поста, вытянувшись в струнку, выпучив глаза и слегка приоткрыв рот. Впервые она поняла, что кличка прицепилась к девушке не только из-за фамилии – уж больно сильно медсестра смахивала на выброшенную на песок рыбу, тщетно пытающуюся втянуть в легкие немного кислорода.

Осмотр пациентки много времени не занял.

– Странно, – пробормотал Кай, потирая подбородок. – Чертовски странно… Ладно, вот что мы сделаем: два миллиграмма бетаметазона внутривенно – чтобы купировать боль. Потом, когда вернется Дмитриев, он решит, что делать – снижать дозу и переходить на таблетки или продолжать то, что и раньше.

– Но почему трамадол действовал такое короткое время? – недоумевала Лиля. – Она ведь уже давно мучается, а прошло всего…

– Не могу объяснить – не знаю, – покачал головой хирург. – Может, дело в привыкании?

Опиаты быстро убирают болевой синдром, но так же быстро развивается резистентность: уже через две-три недели первоначальная доза оказывается недостаточной… Анальгезирующий эффект соответственно укорачивается.

– Но пациентка поступила всего шесть дней назад – о каком «укорачивании» действия может идти речь? – возразила Лиля.

Кан Кай Хо посмотрел на нее, впервые – внимательно, словно изучая, как муху под микроскопом.

– Не пойму я, чего ты от меня-то хочешь? – спросил он.

Лиля понимала, что только что заставила его перейти черту и, возможно, испортить отношения с коллегой.

– Ничего, просто я…

– Давай оставим это Дмитриеву, хорошо? Это – его пациентка, и ты сделала все, что могла: сейчас ей поставят укол, и она улетит в рай на несколько часов. Довольна? Ну, давай, дуй к Ры… короче, к Оксане и передай ей, что я сказал.

– Дмитриев узнает, да? – тихо спросила Лиля.

– Ты же понимаешь, что ему нельзя не говорить – вдруг он решит забабахать ей еще трамадола часиков через пять?

Конечно же, Лиля это понимала: отсутствие информации могло привести к передозировке препарата.

– Я на склад не пойду! – ощерилась Рыба, узнав о назначении Кана Кая Хо. – Ты не представляешь, что за мордоворот там работает – у него снега зимой не допросишься!

– А зачем на склад-то? Разве у Никодима в сейфе нет…

– Ты что, там же всего запасу от трех до пяти дней – так по инструкции положено! Каждый миллиграмм или миллилитр подсчитывается в конце недели… Так что придется тебе идти на склад самой. Мужика, что там работает, зовут Вадимом, но он любит, когда его называют по имени-отчеству, иначе он и разговаривать не станет. «Вадим Леонидович» к нему обращайся, улыбайся и приседай, а то ничего не получишь! Сестер он вообще не замечает, но ты ведь ординатор, поэтому, может, и прокатит. Ну, удачи тебе, подруга!

Ноги у Лили гудели к концу рабочего дня, голова шла кругом – и от визита на склад, который едва не закончился провалом, и от информации, которую передала ей Рыба ближе к вечеру. Оказывается, Дмитриев все же появился (через два часа после того, как Лиля и Кан Кай Хо его разыскивали) и учинил невероятный скандал по поводу того, что на его пациентку, видите ли, «покусился» другой врач. Так как ни Никодима, ни Кана Кая Хо в больнице не было, весь ушат грязи, заготовленный для корейца, вылился на Оксану и – между прочим – саму несчастную пациентку, которая «своими стонами взбудоражила все население больницы», поставив под сомнение его, Дмитриева, авторитет! В глубине души Лиля порадовалась тому, что не присутствовала при разборке, с тоской осознавая, что завтра наверняка «обиженный» врач вновь поднимет вопрос, и уж тогда ей не избежать открытого столкновения.

Поэтому, когда зазвонил мобильник, Лиля ответила с неохотой, полагая, что это бабушка. Она обязательно поинтересуется, как дела и почему Лиля не звонит, и тогда придется рассказывать обо всем, что произошло, а ей этого совершенно не хотелось. Но, к ее удивлению, это оказалась вовсе не Екатерина Матвеевна.

– Привет, красотка!

Так начинал разговор только один человек, и настроение Лили мгновенно поднялось, потому что голос в трубке принадлежал Максиму Рощину.

– Привет! – ответила она, но мужчина тут же уловил в ее тоне несвойственные девушке интонации.

– Ты в порядке? – встревоженно спросил он.

– Я? Конечно, в порядке… Что-то случилось?

– Случилось? Ну, дорогуша, ты же все нас с Кирюшей «завтраками» кормишь, поэтому мы решили, что надо поставить тебя перед фактом: сегодня к семи часам мы ожидаем тебя на новоселье!

– Уже?!

– Что значит – уже? Мы месяц как ремонт закончили, а ты все глаз не кажешь! Отговорки и извинения не принимаются – ровно в семь, форма одежды… А, черт с ней, форма одежды – любая, только не забудь притащить свой тощий маленький зад.

Полчаса спустя Лиля выходила из метро «Площадь Восстания», но, вместо того чтобы, как обычно, отправиться домой, она прошла дальше по улице, в самый ее конец. Когда-то улица Восстания представляла собой унылое место, по обе стороны которого выстроились в ряд темные, потрепанные старые дома, давно нуждавшиеся в капитальном ремонте, со старыми рамами, грозящими выпасть прямо на головы проходящих мимо пешеходов, вонючими подъездами и загаженными лестницами. После девяти вечера жильцы окрестных домов и их гости вынуждены были чуть ли не на ощупь пробираться в нужном направлении, рискуя попасть в открытый люк или свернуть себе шею в выбоине на асфальте. Теперь же местность заметно преобразилась. Свежевыкрашенные фасады домов приглашали прохожих в небольшие магазинчики и кафе, и все вокруг освещали фонари – наверное, именно об этом мечтал Ленин, говоря об «электрификации всей страны»! Не знаю, как во «всей остальной стране», думала Лиля, с удовольствием топая по хорошо освещенной улице, но, по крайней мере, здесь с электрификацией полный порядок – наконец-то!

Она и не подумала сказать бабушке правду о том, куда собирается после работы, – Екатерина Матвеевна не одобрила бы этого. Лиля соврала, что идет погулять с новой приятельницей из больницы и придет поздно. Нельзя сказать, что такое объяснение полностью удовлетворило бдительную бабулю, однако она не стала возражать, понимая, что внучка – уже большая девочка, а потому не имеет смысла что-то ей запрещать. Так почему же Лиля не сказала правду?

Максим Рощин являлся ведущим солистом Театра музыкальной комедии Санкт-Петербурга, а также в последнее время успешно снимался в сериалах. Примерно год назад на него, помимо популярности чисто театральной, в которой Максим купался всегда, обрушилась еще и киношная – после того, как одному умному и, как выяснилось, дальновидному режиссеру пришло в голову возродить старый музыкальный фильм «Сильва». Проект стоил уйму денег, но самой главной его «фишкой», по требованию режиссера, стало то, что все актеры должны петь ариетты самостоятельно! Это, конечно, не Вагнер, но все же для исполнения такого репертуара недостаточно уметь элементарно воспроизводить цыганочку, поэтому, когда встал вопрос о подборе артистов, имя Рощина всплыло как-то само собой. Режиссеру требовались новые лица – Макс был молод и чертовски хорош собой. Кроме того, он играл Бонни в театре на протяжении семи лет и каждый раз собирал аншлаги и все без исключения букеты от зрителей, хотя его персонаж не был главным. Только на этот раз решили, что Рощин получит роль Эдвина. Так, совершенно неожиданно, Макс Рощин превратился из местечковой звезды в звезду российского масштаба. Это накладывало определенный отпечаток на весь стиль его жизни, а также на тот факт, что его благосостояние заметно возросло. Правда, деньги никогда его особенно не волновали, так как вот уже пять лет он сожительствовал с Кириллом Авериным, биржевой «акулой бизнеса», ежегодно приносящей своей фирме, одной из ведущих на рынке, сотни миллионов долларов. Все это время пара проживала в спальном районе, но в прошлом году парни решили перебраться в более престижное место, тем более что Максу было бы гораздо удобнее добираться до работы пешком. Выбор не случайно пал на улицу Восстания, ведь именно Лиля посоветовала ребятам обратиться в контору, занимающуюся продажей жилья в доме, который ей всегда нравился. Он являлся памятником архитектуры, поэтому и к его капитальному ремонту отношение было соответствующим. Теперь, когда коммуникации заменили, переделав все от подвала до чердака, Кирилл и Максим заняли пентхаус на шестом этаже, переоборудованный из многонаселенной коммуналки. Образ жизни приятелей внучки, и в особенности их нетрадиционная сексуальная ориентация не могли не вызывать у Екатерины Матвеевны отторжения, поэтому Лиля и решила, что бабуле вовсе не обязательно знать, куда именно она направилась. Знакомство Лили и необычной парочки состоялось несколько лет назад. Она тогда училась на третьем курсе и проходила клиническую практику в одной из питерских больниц. Разумеется, как любого другого практиканта, ее гоняли все кому не лень – от нянечек до ординаторов, которые радовались возможности покомандовать хоть кем-то, стоящим ниже всех на служебной лестнице. Макс лежал на отделении после лапароскопии желчного пузыря, и именно Лиля стала его сиделкой, санитаркой, медсестрой и лечащим врачом одновременно. Тогда он еще не обрел ту бешеную популярность, что сейчас, но медсестрички и молоденькие ординаторши изо всех сил пытались обратить на себя внимание этого превосходного образчика мужской красоты. Каково же было их разочарование, когда навестить пациента пришел мужчина! Кирилл ворвался на отделение с огромным букетом хризантем, предназначенным для больного, и своим поведением ошарашил ничего до того момента не подозревающий персонал. Нет, он вел себя прилично, но его поцелуй не оставлял ни малейших сомнений в том, что женской половине хирургии надеяться не на что. Зато с Лилей у парней сразу сложились дружеские отношения. Макс отличался мягким, покладистым характером, а Кирилл, напротив, был жестким и сдержанным, но и у одного, и у другого отсутствовали какие-либо внешние признаки того, что они геи. Ребята никак не выпячивали свою ориентацию, не размахивали флагами с надписью «Геи всех стран, объединяйтесь!», и, насколько могла судить Лиля, им бы и в голову не пришло принимать участие в гей-парадах. Можно с уверенностью утверждать, что Кирилл и Максим были даже более нормальными, чем любые другие Лилины знакомые.

В парадной сидел консьерж – мужчина лет пятидесяти. Лифта в доме не подразумевалось, но в пентхаус вела чистая лестница с витыми чугунными перилами. Выкрашенные в бледно-желтый цвет стены украшали репродукции картин известных мастеров, а со специально прибитых балок свисали кашпо с цветами. Лиля подумала, что на этой лестнице можно вполне прилично жить, если смириться с отсутствием телевизора и кухни!

Дверь открыл Макс, облаченный в джинсы и черную водолазку, подчеркивающую его в меру мускулистый торс. Светлые глаза, темные вьющиеся волосы и потрясающая обезоруживающая улыбка во все тридцать два белоснежных зуба – вот так примерно он и сводил с ума тысячи женщин, как знающих о его сексуальных предпочтениях, так и ничего о них не подозревающих. Под ноги Лиле с радостным визгом бросилось нечто маленькое, мягкое и круглое.

– Что это? – взвизгнула она, не сразу осознав, что неизвестное существо – всего лишь щенок.

– Наш сынок, – усмехнулся Макс, сгребая с пола повизгивающего песика. – Французский бульдог Пимс – прошу любить и жаловать.

– Пимс?

– На самом деле у него длинное и трудно произносимое имя из пяти или шести слов, но мы с Киром предпочитаем краткость.

– Значит, Кирилл все-таки разрешил тебе завести собаку? Мне казалось, он их терпеть не может…

– Да разве ж это собака? – пожал плечами Макс. – Вот овчарка – это собака, бультерьер, колли, боксер – тоже собаки… А Пимс – просто домашний любимец, понимаешь? Ну да ладно, – спуская щенка на пол и заключая девушку в крепкие объятия, сказал он. – Мы уж думали, что ты придешь, только если один из нас снова заболеет, – стыдно, подруга, ведь живем-то мы в десяти минутах ходьбы от дверей до дверей!

– Ну прости меня, прости! – смеясь и шутливо борясь с Максом, отозвалась Лиля. Пимс все это время продолжал крутиться под ногами и восторженно визжать – видимо, как и его хозяева, песик обожал гостей. – Где Кирюшка?

– Все еще в своем дурацком офисе: честное слово, я даже после спектакля возвращаюсь раньше него! Но это нисколько не помешает нам отлично провести время, а он пусть потом локти кусает.

– Тогда показывай свои владения!

– О’кей. Сам не верю – двести сорок квадратных метров счастья!

О таких просторах девушка даже не мечтала. Их с бабушкой комнатка с трудом вмещала старинный стол. Екатерина Матвеевна любила шутить, что в былые времена мебель делали для больших помещений, даже не представляя, что людей можно запихнуть в двадцатиметровые клетушки.

В квартире Макса и Кирилла имелось четыре просторных жилых помещения и тридцатиметровая кухня-столовая. Практически всю гостиную занимал колоссальных размеров итальянский диван, а на стене висел большой телевизор. Пальмы в плетеных кадках и два винтажных торшера в углах придавали комнате атмосферу уюта. В спальне стояла только овальная кровать «олимпийских» размеров, с покрывалом из искусственного меха леопардовой расцветки, две тумбочки и парочка пуфов. Освещали помещение встроенные светильники на зеркальном потолке. Третья комната являлась целиком вотчиной Макса – Лиля догадалась об этом по белому роялю «Стэйнвей». Едва войдя в «музыкальную» комнату, девушка едва не ослепла от обилия белого цвета повсюду: белый мраморный пол, в котором отражались она, Максим и картины в сюрреалистическом стиле, как нельзя лучше подходящие характеру хозяина. Все вокруг настолько напоминало обстановку концертного зала, что Лиля даже удивилась, не увидев сцены. Последняя комната была кабинетом, оборудованным библиотекой с раздвижными шкафами, письменным столом и двумя наисовременнейшими компьютерами.

– Это – берлога Кира, – слегка наморщив нос, пояснил Макс. – Он отказался от услуг дизайнера и сам тут все обустроил – сама видишь, похоже на кабинет Ленина в Кремле, но ему нравится!

Лиля всегда удивлялась тому, как два таких разных по характеру человека, как Кирилл и Максим, так хорошо уживаются вместе – мало какие из известных ей семейных пар сосуществовали столь гармонично.

– Потрясающая у вас квартира! – с искренним восхищением сказала Лиля, когда они с Максом вернулись обратно в гостиную.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– От вина не откажусь, – кивнула она. – Сумасшедший дом на работе!

– А у кого по-другому? Ты садись, можешь потискать Пимса – он это дело обожает, а я пока все принесу.

Лиля любила собак – всяких, больших и маленьких, породистых и не очень, лишь бы не кусались, поэтому маленький французский бульдожка ей приглянулся. Она мечтала иметь собственное домашнее животное, но в их маленькой комнатке с живущими за стенкой алкашами и мечтать об этом не приходилось. Она прекрасно помнила кота Пуша, который жил у покойной соседки много лет, а потом его отравил один из многочисленных ухажеров Нюрки. В тот самый день Лиля поняла, что не желает подобной участи ни одному живому существу, а потому перестала задумываться над приобретением домашнего любимца.