Стихи в последнюю ночь Земли
наши родители,
решили мы,
хотят, чтоб мы
держались оттуда
подальше
поскольку не
желают чтоб мы вообще
видели человека
вот
так,
сильного естественного
мужчину
с
прекрасными
глазами.
нашим родителям
стыдно
что они
не
такие как этот
мужчина,
потому-то они и
хотят чтоб мы
держались
подальше.
но
мы вернулись
к тому дому
и к бамбуку
и к ручным
золотым рыбкам.
мы возвращались
много раз
много
недель
но никогда не
видели
и не слышали
больше
этого человека.
ставни были
закрыты
как всегда
и все было
тихо.
потом однажды
вернувшись из
школы,
мы увидели
дом.
он
сгорел
не осталось
ничего
лишь тлеющий
искореженный черный
фундамент
и мы подошли к
пруду
и в нем не
было воды
а жирные
рыжие золотые рыбки
лежали там
дохлые
высыхая.
мы вернулись к
родителям во двор
и поговорили об
этом
и решили что
это наши родители
сожгли
их дом
и убили
их
убили
золотых рыбок
поскольку всё
это слишком
прекрасно,
даже бамбуковый
лес
сгорел.
они
боялись
мужчины с
прекрасными
глазами.
а
мы боялись
тогда
что
всю нашу жизнь
такое
и будет
происходить,
что никому
не хочется
чтобы кто-то
был
таким
сильным и
прекрасным,
что
другие никогда
этого не допустят,
и
многим людям
придется
сгинуть.
странный день
то был один из этих жарких и утомительных дней
в «Холливуд-
Парке»
с огромной толпой,
утомительной, грубой, тупой
толпой.
я выиграл последний заезд и остался получить выигрыш,
а когда
добрался до машины —
обнаружил громадный затор, из которого все пытались
выбраться.
поэтому я снял башмаки, сел и стал ждать, включил
радио, наткнулся на какую-то классическую музыку,
обнаружил
пинту скотча в бардачке, от-
крутил пробку,
глотнул.
пускай себе все они валят отсюда, подумал
я, а там и сам
поеду.
нашел 3/4 сигары, зажег, еще раз глотнул
скотча.
я слушал музыку, покуривал, пил
скотч и смотрел, как сваливают
неудачники.
примерно в 100 ярдах к
востоку
даже играли в кости по маленькой
затем игра
прекратилась.
я решил прикончить
пинту.
прикончил, потом растянулся на
сиденье.
не знаю, сколько я
проспал
а когда проснулся, было темно, и
стоянка
опустела.
я решил не обуваться, завелся
и выехал
оттуда….
вернувшись к себе, услышал, как звонит
телефон.
пока я вставлял в замок ключ и поворачивал его,
телефон все
звонил.
я подошел, снял
трубку.
«алло?»
«ты, сукин сын, где ты
был?»
«на скачках».
«на скачках? полпервого ночи! я
звоню с
7 вечера!»
«я только что вернулся со
скачек».
«у тебя там какая-то
баба?»
«нет».
«я тебе не верю!»
бросила трубку.
я подошел к холодильнику, вытащил пиво, отправился в
ванную, пустил в ванну
воду.
допил пиво, достал еще одно, открыл его и
влез в
ванну.
телефон зазвонил
опять.
я вылез из ванны с пивом и
стекая
подошел к телефону, взял
трубку.
«алло?»
«ты, сукин сын, я все равно
тебе не верю!»
бросила трубку.
я вернулся в ванную с пивом,
оставляя за собой еще один мокрый
след.
а когда уже забрался в ванну
телефон зазвонил
опять.
я дал ему позвонить, считая
звонки: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9,
10, 11, 12, 13, 14, 15,
16…
бросила трубку.
затем, наверно, 3 или 4 минуты
прошло.
телефон опять
зазвонил.
я сосчитал звонки:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8,
9…
потом все
стихло.
примерно тут я вспомнил, что
забыл в машине
ботинки.
плевать, вот только пара у меня
оставалась одна.
хотя есть возможность, что никто
и не позарится угонять эту
машину.
я вылез из ванны взять еще одно
пиво,
оставляя еще один след
за собой.
таким был конец
долгого
долгого
дня.
тюльпаны с теплицами
конечно, я могу умереть в ближайшие десять минут
и я к этому готов
но по-настоящему меня тревожит вот что —
мой редактор-издатель[3] может уйти на пенсию
хотя он на десять лет моложе
меня.
всего 25 лет назад (я находился в том зрелом
пожилом возрасте 45)
мы зачали свой нечестивый союз, чтобы
пощупать литературные воды,
причем ни один из нас не был
известен.
я думаю, нам кое в чем повезло и везет в чем-то до сих
пор
однако
довольно велика вероятность
что он предпочтет теплые и приятные
деньки
среди сада
задолго до меня.
писать опьяняет само по себе
а вот издавать и редактировать,
пытаясь оплачивать счета
само по себе
истощает
сюда также входит иметь дело с
мелкой сучностью и капризами
многочисленных
так называемых баловней гения, каковые
совсем не они.
я не стану винить его в том, что он
отвалит, и надеюсь, пришлет мне фото своего
Переулка Роз, своего
Проспекта Гардений.
придется ли мне искать других
пропагандистов?
тот приятель в русской
ушанке?
или та морока с Востока
с космами
из ушей, с мокрыми и
сальными губами?
или же мой редактор-издатель
уходя в мир тюльпанов с
теплицами
передаст всю
механику
бывшего своего ремесла
двоюродному брату,
дочери или
какому-нибудь Паундианцу с Большого
Сюра?[4]
или же просто завещает все
дальше своему
Экспедитору
который восстанет подобно
Лазарю,
теребя вновь обретенную
важность?
можно вообразить
ужасное:
«Г-н Чинаски, все ваши работы
теперь должны подаваться в
форме Рондо
и
отпечатанными
через три интервала на рисовой
бумаге».
власть разлагает,
жизнь калечит
проходит
всё, а от
бородавок
не лечат.
«нет-нет, г-н Чинаски:
в форме Рондо!»
«слушай, чувак, – спрошу я, —
ты разве не слыхал о
тридцатых?»
«тридцатых? это еще
что?»
мой теперешний редактор-издатель
и я
временами
действительно обсуждали тридцатые годы,
Депрессию
и некоторые уловки, каким
она обучила нас —
например как перетерпеть на почти что
фиге с маслом
и все равно
двинуться дальше.
так вот, Джон, если это случится, наслаждайся
своей интерлюдией в
растениеводстве,
культивируй и переноси пыльцу
с куста
на куст, поливай только
ранним утром, стели
соломку, дабы предотвратить
рост сорняков
и
подобно мне в моей писанине:
не жалей
навоза.
и спасибо, что
обнаружил меня на
Авеню ДеЛонгпре, 5124.
на полпути между
алкоголизмом и
безумием.
вместе мы
бросили перчатку
и есть те, кто вызов принял
даже сегодня, гораздо позднее
таких принявших можно
найти
а огонь поет
меж
деревьев.
воздух и свет и время и пространство
«– знаешь, у меня ведь тоже была семья, работа, что-то
постоянно
мешало
а теперь
дом я продала, нашла вот это
место, большую студию, видел бы ты, сколько там пространства, сколько
света.
впервые в жизни у меня будет свое место и время, чтобы
творить».
нет, голубушка, если ты собираешься творить
то будешь творить, вкалывая
по 16 часов в день в шахте, или
будешь творить в комнатушке с 3 детьми
сидя на
пособии,
будешь творить, когда мозги и
тело наполовину
разлетелись в куски,
будешь творить слепой
искалеченной
обезумевшей,
будешь творить даже когда кошка лезет тебе на
спину, а
весь город дрожит землетрясеньем, бомбардировкой,
потопом и полымем.
голубушка, воздух и свет и время и пространство
не имеют с этим ничего общего
и ничего не создают
если не считать, может быть, жизни подольше чтоб
находить
новые
отговорки.
орел сердца —
о чем будут писать через 2000
лет
если
еще будут?
сейчас вот
я пью белое каберне-совиньон и
слушаю
Баха: очень
любопытно: эта
нескончаемая смерть
эта
нескончаемая жизнь
глядя
вот на эту руку
с сигаретой
чувствую, будто
сидел тут
всегда.
вот
войска со штыками
осадили
город внизу.
мой песик Тони улыбается
мне.
славно
когда мне славно
просто так, без причины;
или же
с ограниченным
выбором
все равно
выбирать;
или немного любить,
а не цепляться за
ненависть.
вера, брат, не в
богах
а в
себе:
не спрашивай
говори.
я тебе говорю:
такая прекрасная
музыка
поджидает
только в
тенях
ада.
ярко-красная машина
я стараюсь избегать состязаний в скорости на автотрассах,
но самое занятное —
то
что меня всегда штрафуют за превышение именно когда
я тихонько еду
сам по
себе.
когда же я берусь тягаться в скорости, стремглав
перескакивая между полосами
чуть ли не на 100 милях в час
полиции никогда поблизости
нет.
когда меня тормозят за превышение – это всегда
за ленивую постоянную скорость
в грезах, на каких-то 70
милях/час.
я получил 3 таких бессмысленных прокола за 3 недели поэтому
какое-то время не отсвечивал – 2 года, по сути, но сегодня
там оказался
парень на ярко-красной машине, понятия не имею, какой
модели или марки
и без понятия, как это все началось, но вероятней всего
начал сам:
я был на скоростной полосе, делал под 70
и заметил проблеск ярко-красного в зеркальце и
выскочив вправо на обгон
он делал 75
и у него было время обойти меня
и вклиниться на скоростную впереди
но что-то заставило меня выжать газ и подрезать
его
заперев позади старушки с наклейкой «ХРИСТОС
СПАСАЕТ» на бампере.
похоже, его это достало до невероятия
и не успел я глазом моргнуть как он сел мне на хвост,
так плотно что его ветровое стекло и мои задние мигалки
слились воедино.
тут уж меня достало до невероятия, а сзади подпирал
зеленый «фольк» прямо по курсу
но я дернулся в окно и
проскочил.
ярко-красный озверел, засек свободную дальнюю полосу,
с ревом пролетел мимо и погнал
по ней.
после этого рвать к финишу остались
только я и ярко-красный.
он накапливал форы, затем сумасшедшим гамбитом
со сменой полос я его
нагонял.
по ходу этой дуэли место моего назначения было забыто,
да и
его, я уверен —
тоже.
наблюдая за ним, я не мог не восхищаться его умением
водить; он рисковал несколько больше меня,
но у меня агрегат был получше
поэтому
оказались мы примерно квиты.
затем
вдруг
остались одни: чудной перебой в потоке машин
освободил нас обоих
и мы вместе по-настоящему
оторвались по скорости.
у него было немного форы, но мой агрегат медленно
догонял; я
подбирался к нему,
вот уже мы поравнялись и я не мог не
оглядеть его.
молодой японец, лет 18, 19
а я смотрел на него и
хохотал.
я видел, как он оценивает меня.
он видел 70-летнего белого старика
с физиономией
Франкенштейна.
юноша снял ногу с газа и
отвалился.
я отпустил его.
включил
радио.
я проехал на 18 миль дальше, чем нужно, но
это неважно.
стоял прекрасный солнечный день.
навстречу 21-му веку
отмечали Новый год вроде бы у
меня.
я стоял держа стакан когда
этот стройный молодой тип подошел
он был чуточку пьян и сказал
«Хэнк, я познакомился с одной бабой она утверждает
что была замужем за тобой 2
года».
«да ну?
как ее
звали?»
«Лола
Эдвардз».
«никогда о такой
не слыхал».
«ай, да брось ты, чувак. она
сказала…»
«я ее не знаю,
малыш…»
на самом деле я не знал кто
он такой…
я залпом допил зашел на кухню
восполнил
огляделся да, я у себя
кухня
знакомая.
еще один
Счастливый Новый Год.
Господи.
я вышел из кухни навстречу
людям.
дамочка и пума
едва ль это можно назвать глухоманью
но местность была сельская
осадков там выпадало
скудно – и к тому же велось какое-то
строительство на
склонах
мелкая дичь
вымирала.
первыми из
оголодавших
пришли койоты
в поисках
цыплят
кошек
чего угодно.
вообще-то стая напала
даже на верхового
вцепилась ему в руку
но он
вырвался.
потом
в парке
одна дамочка
вышла из машины
навестить общественную
уборную.
закрыла за собой дверцу
кабинки
и тут услыхала
тихий
звук,
украдку
мягких
лап.
затем
пока она там восседала
под дверцу просунула
голову
пума.
поистине прекрасное
животное.
потом
голова исчезла, большая кошка
опрокинула урну, обошла ее кругом,
испустила медленный
рык.
дамочка взобралась
на унитаз
схватилась за трубу
над головой
и
подтянувшись как следует
(страх порождает аномальные
поступки) уселась там
откуда можно было наблюдать
за кошкой.
та же
незамедлительно встала
передними лапами на
раковину умывальника
засунула
голову
и принялась лакать из капающего крана.
потом
опустилась
на пол
подобралась
обернувшись к двери
и
фьють
нет ее
в помине.
тут
наконец
дамочка
заорала.
когда вбежали
люди
кошки уже нигде не было
видно.
история попала в
газеты и на телевизионные
станции.
а вот чего никто не расскажет:
дамочка
больше никогда не заходила в
уборную
не подумав о
пуме.
поистине прекрасное
животное.
угореть не встать
пошли заглянем к нему, этот старикан
полный улет, полтинник шарахнуло, рассиживает в
одних трусах и майке
хлеща винище из щербатой белой
чашки.
сидит с задраенными окнами и
у него никогда не было телика.
выходит наружу только чтобы еще вином
втариться
или на скачки в своей небесно-голубой
«комете» 58-го года.
приедешь к нему бывало, а он расстроен, вечно баба
какая-нибудь ушла навсегда и
он делает вид что ему нипочем но
щелочки его глаз залиты
болью.
он всем начислит, он просто закидывает эту дрянь
в себя винтом а иногда встает
и идет блевать.
это в самом деле нечто. его
слышно за несколько кварталов.
потом выходит и наливает
следующий.
он все пьет и пьет
а потом ни с того ни с сего вдруг ляпнет что-нибудь
безумное, вроде: «что б ни сделали 3 собаки, 4 это
сделают лучше!»
ну и в таком духе.
или шваркнет стаканом или бутылкой в
стену.
он работал санитаром в
больнице 15 лет
потом бросил.
он никогда не спит ночами.
и я не понимаю, как ему достаются все его
бабы —
такая он страхолюдина.
и ревнив.
только скосись на кого из его баб
как сразу кинется.
потом надирается и рассказывает чокнутые
истории и поет.
и знаешь еще что? он пишет
стихи.
пошли заглянем к нему, этот старикан
полный
улет!
привет, Гамсун
после двух с половиной бутылок
не укрепивших мое опечаленное
сердце
выбираясь из этой пьяной
темени
в сторону спальни
размышляя о Гамсуне который
жрал свою плоть чтоб
выкроить время и
писать
я вваливаюсь в другую
комнату
старый
человек
рыба-демон в ночи
всплывает
наперекосяк
вверх тормашками.
смерть курит мои сигары
знаете: а я ведь снова нарезался
тут
слушая Чайковского
по радио.
Боже мой, я слышал его 47 лет
назад
когда был голодающим писателем
и вот он
снова
а я добился умеренного успеха как
писатель
и смерть расхаживает
взад-вперед
по этой комнате
куря мои сигары
прикладываясь к моему
вину
а Чайк пилит, себя не помня
свою «Патетическую»,
ну и дорожка мне выпала
и если мне везло, то лишь
потому, что я правильно кидал
кости:
голодал за свое искусство, голодал чтоб
выкроить 5 проклятущих минут, 5 часов,
5 дней —
я хотел лишь пришпилить слово
к бумаге;
слава, деньги – всё туфта:
я хотел поймать слово
а они хотели поставить меня к перфоратору,
к конвейеру
они хотели, чтоб я стал кладовщиком в
универмаге.
ладно, говорит смерть, проходя мимо,
я все равно тебя достану
кем бы ты там ни был:
писателем, таксистом, сутенером, мясником,
парашютистом, я тебя
достану…
хорошо, детка, отвечаю я ей.
мы выпиваем с нею вместе
а час ночи соскальзывает к двум
и
только она знает нужный
миг, но я ее
облапошил: получил свои
5 проклятущих минут —
и гораздо
больше того.
ссудные кассы
против них я никогда ничего не имел
потому что всякий раз, когда пытался продать что-то на
улице
покупателей не находилось.
конечно, ссудные кассы предлагали гораздо меньше
подлинной цены;
им надо было зарабатывать на
перепродаже,
но по крайней мере они всегда были
на месте.
любимой у меня была касса в Лос-Анджелесе —
парняга уводил меня в кабинку, где
собирал вокруг нас черную
штору,
она скользила на колечках
и мы
отгораживались от всех.
дальше всегда шло
одинаково:
«показывайте», – говорил
он.
я выкладывал вещь на столик под
очень сильную
лампу.
он изучал вещь, затем некоторое время
смотрел на меня.
«я не могу вам за это много
дать».
еще одна пауза, потом он называл свою
цену.
предложение неизменно было больше, чем я
ожидал.
«отдам за $10», – называл я
еще более высокую цену.
«нет, – отвечал он, – фактически…»
и называл цену ниже той
что предлагал
вначале.
временами я пытался с ним
заигрывать:
«если я здесь еще немного задержусь, то придется мне
вам платить…»
он не улыбался.
«нам с вами вообще не обязательно вести
дела».
«слушайте, я принимаю ваше первое
предложение…»
«очень хорошо, – отвечал он, —
но я на этом
потеряю…»
выписывал мне
квитанцию и вручал
деньги.
«прочтите, пожалуйста, свою квитанцию внимательнее,
там есть некоторые
условия».
затем выключал свет
и сдвигал черную
штору…
иногда мне удавалось выкупить что-нибудь
из вещей
но в итоге все они возвращались туда же
навеки.
помимо того, я обнаружил: продать в
баре и на улице
можно только
залоговые квитанции.
ссудные кассы помогли мне пережить кое-какие
страшные
времена, и я был рад, что они
существуют, когда не оставалось больше
ничего, и эта кабинка за черной
шторой: что за великолепное святилище,
место, где от чего-то отказываются во имя
чего-то другого, нужного тебе
гораздо сильней.
сколько печатных машинок, костюмов, перчаток и
часов я оставил в ссудных кассах —
одному богу
ведомо,
но против этих мест я
никогда ничего
не имел.
ад – это закрытая дверь
даже когда я голодал
письма с отказами едва ли меня волновали:
я лишь полагал что редакторы
поистине тупы
и просто продолжал писать еще и
еще.
отказы я даже расценивал как
действия; хуже нет, чем пустой
почтовый ящик.
если и была у меня какая-то слабость или мечта,
то
лишь увидеть кого-нибудь из этих
редакторов,
отказавших мне,
увидеть его или ее лицо, как они
одеваются, как ходят по
комнате, как звучит их голос, что у
них в глазах…
всего лишь один взгляд на одного из
них —
видите ли, в чем дело: когда смотрите только на
бумажный листок,
где напечатано, что вы
никуда не годитесь,
возникает тенденция
думать, будто редакторы
больше подобны богам, чем
на самом деле.
ад – это закрытая дверь,
когда голодаешь ради своего богом
проклятого искусства
но иногда хотя бы как будто можешь
подглядеть в
замочную скважину.
старый ли он, молодой, хороший или плохой,
но я думаю, ничто на свете не умирает так медленно и
так трудно, как
писатель.
закрытая ставня
мне в тебе нравится
сказала она
что ты неотесан —
посмотри на себя: сидишь тут
с банкой пива в руке
с сигаретой во рту
посмотри на
свое грязное волосатое брюхо
прущее из-под
рубашки.
ботинок на тебе нет
а правый чулок
дырявый
и из дырки торчит
большой палец.
ты не брился
4 или 5 дней.
зубы у тебя желты
а брови
свисают
косматые
и на тебе столько
рубцов
зарубится кто угодно
от страха.
у тебя в ванне
всегда полоса
грязи
телефон
весь
засален
а
половина дряни в
холодильнике уже
сгнила.
ты никогда не
моешь машину.
на полу
валяются газеты
недельной давности.
ты читаешь грязные
журнальчики
и у тебя нет
телевизора
но ты заказываешь
пойло из
винной лавки
и хорошо оставляешь
на чай.
а лучшее в том что
ты не толкаешь бабу в
постель
к себе.
тебя это вроде
совсем не интересует
и когда я с тобой разговариваю
ты ничего
не произносишь
а просто
шаришь взглядом
по комнате или
скребешь
в затылке
типа не
слышишь меня.
у тебя в мойке
старое мокрое
полотенце
и фотография
Муссолини
на стене.
и ты никогда не
жалуешься
ни на что
и никогда не
задаешь вопросов
а я
знаю тебя уже
полгода
но понятия
не имею
кто ты.
ты словно
какая-то