Лик Сатаны
– Конечно! – воскликнула Саша. – Когда угодно! Хоть сейчас!
– Сейчас уже поздно, – хохотнул он в трубку, а затем добавил озабоченным тоном: – Давайте завтра с утра! Хочется мне все на месте проверить…
– Вам тоже смерть деда кажется странной? – осторожно спросила Саша. – Или вы что-то узнали?
Никита промямлил в трубку нечто невнятное и торопливо попрощался. Саша забралась обратно в ванну и, погрузившись в теплую воду, как нильский крокодил, по самые ноздри, задумалась. Холодок в голосе Шмелева ее неожиданно насторожил.
Семья Саши в общем-то не могла похвастать тесными семейными связями, дружелюбием и желанием встать за родню горой в случае какой-то беды. Теток по отцовской линии Саша не любила, и родители особо с ними не общались.
– Дед всех отвадил! – как-то в сердцах сказала мать. – Он никогда ни с кем не церемонился, только с тобой и ладил.
Она горько махнула рукой, а затем, посидев с минуту, неожиданно добавила:
– И правильно сделал, что отвадил. До смерти надоели, нахлебники!
У Сашиного отца были две старшие сестры – Людмила да Зоя, которые не пошли ни в историки, как отец, ни в искусствоведы, как мать. Людмила выучилась на бухгалтера, Зоя работала ветеринаром на птицефабрике в соседнем городке. Обе в один голос заявляли, что в гробу видели пыльные манускрипты и всех художников со скульпторами, вместе взятых.
– У меня профессия денежная, не то что у вас, бумажки перебирать, – говорила Людмила.
– Вот еще, – кривилась Зоя, – сидеть в музее и стареть! Я уж как-нибудь тут, с курочками, яичками…
Пока вертелись ржавые колеса советского локомотива, тетки не бедствовали. Людмила, кстати, самая наглая, крутилась вместе с мужем: пускала налево топливные талоны, списывала со складов новую спецодежду, садовый инвентарь и тачки, которые охотно разбирали дачники. Зоя же таскала с фабрики не только яйца и тушки кур, но и творог с изюмом, которым в определенные дни подкармливали тучных бройлеров.
Словом, обе жили, не тужили до тех пор, пока не грянула перестройка, перемолов безжалостными жерновами и завод Сашиного отца, где он трудился главным механиком, и склады Людмилы, и Зоину птицефабрику.
Об отце и матери Зоя и Людмила вспомнили, когда в холодильниках, кроме льда, ничего не осталось. Обе забегали к старикам перекусить, поплакаться на тяжелые времена и выпросить немного денег.
После краха страны тетки так и не оправились, жили средненько и еще какое-то время наведывались в гости, пока дед, выпятив грудь, сурово не отчитал обеих. И позже, если теткам и перепадали деньжата, то с такими нравоучениями и нотациями, что обе постепенно забыли дорогу в отцовский дом. Но об этих распрях Саша знала только по рассказам матери, так как родилась как раз в год развала Союза. Бабушка помалкивала, дед тем более подобных разговоров не заводил…
Сердце мучительно сжалось, как всегда, когда в памяти всплывали лица ее любимых стариков. Она резко взмахнула руками, вода плеснула в лицо. И Саша фыркнула от негодования, вспомнив вдруг, как тетки в поте лица искали завещание, обшаривали каждый угол квартиры. Саша, оглушенная смертью деда, безучастно смотрела, как они роются в вещах, поминая почившего родителя совсем не добрыми словами. Ни Сашу, ни ее родителей завещание особо не интересовало, так же как и вещи деда. Все трое отнюдь не бедствовали. То, что принадлежало бабушке – альбомы по искусству, несколько старинных икон и украшения, они успели забрать еще до нашествия теток. И теперь наблюдали за ними с плохо скрываемым пренебрежением.
– Налетело воронье! – едко прокомментировала мать. – Глянь, сейчас из-за копеечных часов подерутся…
Завещание скоро нашли. Оно лежало на полке в обыкновенном конверте, и тетки просто смели его на пол и едва не затоптали. А когда разобрались, что к чему, чуть ли не с кулаками набросились на Сашу и ее мать. Оказывается, дед и квартиру, и дачу, и все, что находилось в них, оставил внучке. Скандал случился грандиозный. После пришлось отпаивать и мать, и теток валерьянкой. Завещание окончательно разделило родственников на два враждующих лагеря. Странная смерть деда и гибель бабушки отошли на второй план, и только Саша продолжала горевать о потере любимых стариков и до сих пор винила себя, что не почувствовала, не помогла, не предотвратила…
Ожидая журналиста, Саша выхаживала перед подъездом туда-сюда, как маятник, и вспоминала деда: не того сварливого старика, каким он был последние полгода, а прежнего, любителя обстоятельно перекусить, накормить внучку оладьями, которые она соглашалась есть только в обмен на сказку. Дед довольно крякал и расправлял пальцем усы, только его сказки вовсе не походили на сказки. Не было в них ни волшебства, ни фей с каретами из тыкв, ни хрустальных башмачков, хотя принцев и принцесс имелось в избытке. Жили венценосные герои деда не в какой-нибудь Выдумляндии, а в странах, которые она затем находила на карте, а чуток повзрослев, на уроках истории вдруг узнавала старых знакомых с непростыми судьбами.
Еще неизвестно, размышляла Саша потом, кто больше получал удовольствие от этих историй: она или дед, который нашел наконец благодарного слушателя…
Чтобы избавиться от горечи, которую вызывали воспоминания, она стала пересчитывать голубей, что слетелись на площадку перед домом. Бабулька с первого этажа высыпала пакет пшена, голуби ринулись в атаку, создав кучу-малу, а Саша раздраженно отвернулась: пустое занятие, все равно что считать овец перед сном. На душе было тревожно: вдруг в последний момент Шмелева отвлекут более важные дела и он не сможет приехать? Взглянула на часы, до назначенного им времени оставалось пять минут. Она отошла в сторону, чтобы голуби в пылу сражения за пшено ненароком не спикировали на голову, и присела на край железной оградки.
Тревога не оставляла, а ожидание превратилось в мучение. И тогда Саша загадала: если Шмелев не опоздает, значит, она на верном пути.
Глава 7
Шмелев подъехал к подъезду минута в минуту, на «Фольксвагене» немыслимо желтого цвета, небритый, в еще более дикой футболке кислотно-зеленого цвета с розовой надписью «I like Goa», в джинсах с дырками на коленках, вызвав тем самым жгучий интерес у бабок. Саша заторопилась навстречу, и они обменялись сдержанными приветствиями. Шмелев сразу выудил из кофра тяжелый фотоаппарат с длинным объективом и несколько раз быстро, почти не целясь, сфотографировал двор, чем окончательно переполошил старух. Озабоченно взглянув на них, Саша потянула Никиту за руку к подъезду.
– Я так благодарна вам, – быстро сказала она.
Шмелев повесил фотоаппарат на шею, закрыл объектив крышкой и поинтересовался с явным ехидством в глазах:
– И за что ж вы мне так благодарны?
– Хотя бы за то, что выслушали, – смутилась Саша. – Приехали ведь…
Никита прищурился и неожиданно добродушно предложил:
– Саша, я вроде ненамного старше. Может, на «ты» перейдем? Или неудобно?
Она торопливо и даже радостно закивала.
– Нет, нормально! Давай на «ты»! Я хотела предложить, но стеснялась. Ты все-таки личность известная. Откуда мне знать, какие у вас, акул пера, тараканы в голове?
Никита дернул плечом, скривился, мол, брось церемонии, а затем задрал голову и даже немного попятился, разглядывая окна. Саша заметила, что он шевелил губами, видно, считал этажи. Она махнула рукой в сторону подъезда.
– Там он лежал. На козырьке.
– И что тогда получается?
– Получается, что спрыгнул из кухонного окна, но каким-то образом при падении отклонился в сторону. Тебе не кажется это странным?
На лице Шмелева ничего не отразилось. Он сдернул болтавшиеся на вырезе майки солнечные очки, нацепил их на нос и, приставив ладонь козырьком ко лбу, стал увлеченно разглядывать небеса.
– А куда балкон выходит? – спросил он.
– На противоположную сторону.
– Пойдем, посмотрим!
– Зачем?
– Затем! Я не стану исключать версию самоубийства, как бы ты ни уговаривала. Может, там кусты под окнами, и он боялся, что жив останется? Или детская площадка, и он… того… Не хотел на глазах у детишек…
Подтянув двумя пальцами джинсы за шлевки для ремня, Никита вразвалочку стал обходить дом. Саша потопталась на месте, раздраженно что-то пробормотала и двинулась следом, ощущая спиной взгляды старух.
За домом Никита снова задрал голову и стал выискивать нужный балкон, пока Саша нетерпеливо не подсказала, какой именно принадлежал деду. Но даже после этого Шмелев не успокоился: долго ходил под балконом, поддевал носком спортивных туфель мелкий гравий, беспрестанно щелкал затвором фотоаппарата и многозначительно хмыкал, по мнению Саши, просто выпендривался. Она терпела минут десять, а затем рассердилась:
– Видишь, нет тут кустов! Такой же асфальт, как и на той стороне, а еще автомобильная стоянка. И детской площадки тоже нет, она во дворе. Да и какие дети ночью?
– Ночью?
Саша закусила губу, а затем неохотно призналась:
– Это случилось рано утром, но никто не видел, как он упал…
В носу защипало, и она торопливо отвернулась от Никиты, а тот, бросив на нее взгляд, как ни в чем не бывало спросил:
– А кто тело обнаружил?
Бессердечный, безжалостный человек! Саша с негодованием подумала, что первое впечатление оказалось обманчивым, а сегодняшнее легкое очарование журналистом растаяло, как пломбир на жаре. Поэтому она довольно сухо произнесла:
– Сосед с третьего этажа. Вышел утром на балкон покурить и увидел. «Скорую» он вызвал и полицию, кажется. У него можно спросить, только я не знаю, дома он или нет.
– Давай-ка в квартиру поднимемся! – предложил Никита, явно не обратив внимания на ее тон.
Саша повеселела и направилась к подъезду. Теперь-то можно будет ткнуть его носом в пустой тайник и указать на пару несуразностей, которым просто не место в квартире ее ненаглядного деда, пусть по какой-то причине и возненавидевшего весь белый свет.
У лифта им попалась соседка, та, противная, с кривошеим бульдогом. Саша все забывала, как ее зовут, а вот имя пса помнила. Пуся! Идиотское имя для собаки. И порода идиотская!
Соседка первой протиснулась в лифт, а собаку пристроила в угол кабины. Поздоровалась она сдержанно, но посмотрела на Сашу и Никиту с нескрываемым любопытством. Пес, притиснутый к стене мощной дамской ногой, вздыхал, шевелил влажным носом и смешно дергал ушами-лопухами, но агрессии не проявлял.
Саша вышла из лифта и оглянулась. Так и есть, соседка высунула голову из кабины и без всякого стеснения подглядывала за парочкой. Никита тоже бросил взгляд через плечо, ухмыльнулся и неожиданно попытался обнять Сашу за талию. Та отбросила его руку, а соседка, закатив глаза от возмущения, отпрянула в глубь кабины. Двери захлопнулись, лифт зашумел и пополз вверх, остановившись этажом выше. Саша, стараясь не смотреть на Никиту, открыла дверь ключом и впустила журналиста в дедову квартиру.
– С таким радаром никакой взломщик не прошел бы незамеченным, – небрежно прокомментировал Никита, пока они топтались в узкой прихожей, снимая обувь. – По-моему, она сейчас всему дому раззвонит, что ты привела в дом мужика. Видела, у нее уши больше, чем у пса? Подобные тетки – кладезь информации. Надо будет с ней потом отдельно потрындеть… Как быстро ты в квартире оказалась?
Резкий переход от небрежного тона к деловому на миг выбил Сашу из колеи. Она растерянно заморгала, не понимая, что он имеет в виду, но, сообразив, произнесла:
– Утром. В начале девятого. Мне мама позвонила, а ей полиция сообщила. Я еще до работы не успела добраться…
Она распахнула дверь в гостиную и пригласила:
– Проходи!
Никита прошелся по квартире, по-свойски заглядывая во все углы. Саша привалилась к косяку и решила ему не мешать. Только Никита, похоже, и без того не обращал на нее внимания: щурился, фотографировал и даже, встав на четвереньки, заглянул под стол. И только что носом не водил от усердия, как соседский бульдог. Наконец, выбравшись из-под стола, он отряхнул ладони и спросил:
– Квартиру вместе с мамой осматривали?
Саша покачала головой:
– Нет! Полицейские ее скрупулезно проверили в присутствии мамы еще до меня. Замок не сломан, ценности оказались на месте, я тебе говорила. А вот архив пропал. Мама о тайнике ничего не знала, да и дедовы бумаги ее мало интересовали. Это я выяснила, когда приехала. Полиция к тому времени уже слиняла.
– Архив? – Шмелев почесал лохматый затылок. – Точно, дед твой при мне доставал документы из толстенных папок с завязками. И что, ничего не осталось? Где он, кстати, хранился?
Саша прошла в комнату, открыла стеллаж и выдвинула среднюю полку, показывая углубление, незаметное на первый взгляд.
– Кое-какие бумажки остались в столе, ерунда, почеркушки всякие. А папки лежали здесь. Видишь, полочка тут хитрая. Если не знаешь, не найдешь! Тайник мастер делал по чертежам деда. Можешь проверить!
Никита поднял брови, хмыкнул и с опаской сунул руку в тайник, точно в медвежий капкан или по меньшей мере в мышеловку. Рука ушла вглубь почти по локоть. Не нащупав ничего, кроме дна из фанеры, Шмелев озадаченно посмотрел на Сашу и кивнул, мол, правду сказала – пусто! Затем, наблюдая за тем, как она возвращает полку на место, недоуменно спросил:
– Зачем он прятал бумаги? Архивные данные сейчас почти в свободном доступе. Хочешь копать глубже, получи допуск и работай сколько душе угодно. Думаю, у профессора не было проблем по этой части.
– Дед просто впадал в безумие, если дело касалось его драгоценных бумаг, а в последнее время паранойя только обострилась. Я с детства знала о смертельной каре, которая ждала всякого, кто посмел бы тронуть любую бумажку из тех, что кучей валялись на его письменном столе. Знаешь, у меня сложилось впечатление, что дед раскопал нечто такое, от чего и вовсе сошел с ума. Чувствовала, что очень хотел поделиться, но словно опасался чего-то и молчал.
– Опасался? Чего в его возрасте можно опасаться? Только инсульта! – усмехнулся Никита, но понял по лицу Саши, что ей не понравилось, и уже серьезно поинтересовался: – Ты не заметила ничего подозрительного, когда появилась в квартире?
Саша бросила беглый взгляд по сторонам и пожала плечами.
– Ничего вроде, за исключением того, что мой ревматический дед выбросился из окна. Разве что чашки?
– Чашки? – удивился Никита. – Что в них особенного?
Саша не ответила, прошла на кухню и вынула из буфета обыкновенную чашку из советского фаянса – красную в белый горох, и поставила на стол. Никита, как попугай, склонив голову набок, ждал объяснений.
– Дед постоянно чаи гонял и кофе пил по утрам, а чашки мыть ленился. Даже бабушка за ним не убирала. Не потому что они были неряхами. Просто какой смысл мыть, если через час снова будет пить чай? На письменном столе всегда стояла дежурная чашка, и на кухне тоже имелась эта вот, в горошек.
Никита окинул чашку разочарованным взглядом.
– И что из того?
– У деда усищи были, как у Чапаева. На чашке все время потеки оставались. А тут, глянь, чашка чистая.
Никита фыркнул.
– Ну, знаешь ли, мог и вымыть.
– Мог, конечно. Но почему тогда на место не поставил? Такие вещи до автоматизма доходят. Чашка должна бы стоять или на письменном столе, или в мойке, или на тумбочке. А она оказалась в шкафу, да еще задвинута в дальний угол. Явно не дед ее убрал. Дежурные чашки для него чуть ли не фетишем являлись. Да и мыть их он не особо старался. Быстро ополаскивал под краном, и вся недолга! Внутри постоянно оставался коричневый налет, а тут, сам посмотри, идеально чистая чашка.
Никита вздохнул и оперся о холодильник, который тут же затрясся, затарахтел, как порожний самосвал.
– И ты по чашке сделала вывод, что произошло убийство?
Саша устало покачала головой, села за стол и, подперев голову рукой, уныло сказала:
– Архив пропал, Никита. И бабушка как-то неожиданно побежала на работу. Почти в полночь! Зачем?
Шмелев поморщился и яростно поскреб подбородок, от чего под ногтями затрещала щетина, будто щепкой провели по забору.
– Допустим, он решил совершить самоубийство…
– Допустим, – покорно согласилась Саша.
Никита прошелся по кухне, продолжая размышлять вслух:
– Но тогда требовалось забраться на подоконник, что было проблематично с его радикулитом…
– Да, табуретка стояла под окном. А москитная сетка – возле холодильника.
– Выходит, он снял сетку?
– Или он, или кто-то другой, кому эта сетка мешала! Глянь, там кронштейны тугие. Дед никогда не справлялся, сетку я ставила, да еще мылом смазывала пазы. Вдобавок справа у сетки сломаны крепления. Очень неудобно и ставить, и снимать. Я пару раз чуть ее не уронила. А дед, получается, снял, спустился с подоконника, аккуратно прислонил к холодильнику, а затем снова забрался на окно и – вниз? Заметь, нужно еще изловчиться, чтобы в створку протиснуться. Не многовато ли действий для старика с больной спиной?
Никита подошел к окну, повертелся так и этак, словно примеривался, как сподручнее пролезть сквозь узкую створку, затем поднялся на цыпочки и глянул вниз.
– Да, высоковато! – и мрачно посмотрел на Сашу. – И все-таки мог он и сетку снять или на крайняк соседа заранее попросить. А архив ночью выкинуть на помойку. Бессонница мучила, достал бумаги, почитал, пришел к выводу, что жизнь прошла мимо, собрал их в кучу и – на свалку. До помойки недалеко, вполне мог сползать, даже с радикулитом. Но я бы не сбрасывал со счетов и несчастный случай. Предположим, он вывалился случайно. Вдруг ему душно стало, сердце прихватило, вот и решил сетку снять… Или окно захотел помыть. Только эти версии и вовсе на грани фантастики. Нет ведь ни тазика, ни тряпок. Да и кто моет окна ночью? Но убийство…
Никита развел руками, а Саша моментально вскипела:
– Ты до сих пор не веришь, что его убили?
– Мне верить по должности не положено, – вздохнул он в ответ. – Мы ведь не только под богом, но и под статьей ходим. Накатаю я материал о том, что известного историка убили, а меня потом в суд потянут за клевету. Не тыкать же мне чистой чашкой судье в морду? Пока версия о самоубийстве самая убедительная. Кто, кстати, унаследует эту чудную квартирку?
Очередной скачок его мыслей сбил Сашу с панталыку. Красная от злости, она смотрела на него, сжав кулаки, и не сразу сообразила, о чем он ее спрашивает, но ответила:
– Дед на меня оформил завещание. А почему вдруг ты спросил про квартиру?
– Просто так, – равнодушно ответил Никита.
Вложив в слова все презрение, на которое только была способна, Саша процедила сквозь зубы:
– Да? А мне показалось, ты намекаешь на то, что наследник вполне мог выпихнуть дедушку из окна.
Глаза у Никиты странно блеснули, и он делано рассмеялся.
– И не думал намекать, но спасибо за идею. Между прочим, довольно банальную.
Саша сжала кулаки.
– То есть я могла убить старика из-за квартиры, которая мне и так досталась бы по-любому?
Шмелев расплылся в довольной улыбке.
– Что тут странного? Из-за квартир вообще убивают почем зря. Хочешь, расскажу историю, когда контролер, которая снимала показания счетчиков, на пару с любовником прикончили одинокого деда, а квартирку попытались продать?
– Большое спасибо. Прямо-таки огромное, но – нет, не хочу. А твои подозрения по меньшей мере некорректны. С какой стати тогда я в газету помчалась? Сидела бы тихонько полгода, посиживала, пока завещание не вступит в силу…
– Мало ли… Следы заметала.
Саша хотела сообщить ему, что заметать следы в принципе бессмысленно, если деда признали самоубийцей, но передумала – много чести для мерзавца. Как же она ошиблась, поверив ему! У парня ничего святого за душой. Наглец и проныра! Лохматый, в мерзкой майке и пошлых джинсах с дырками!
Она отвернулась и стиснула зубы, чтобы не заплакать на глазах у циничного и наверняка продажного журналюги.
Никита молча наблюдал за ней – обиженной и беззащитной. Ему хотелось сказать, что он пошутил и на самом деле ничего плохого не подумал. Но понял, те слова, которыми он утешал Светку, здесь не подходят. Поэтому он присел рядом и накрыл ее руку ладонью. Но Саша, не поднимая головы, резко выдернула ее. Сейчас она напоминала воробья – взъерошенного, замерзшего, которого следовало бы прижать к груди, согреть дыханием…
Никита потянулся к девушке, но вовремя спохватился и лишь грубовато спросил:
– Чего надулась?
– Ничего я не надулась! – отмахнулась Саша, уставившись в столешницу.
Но голос ее дрогнул, и Никита понял, что она вот-вот заплачет.
– Нет, надулась, я вижу, – продолжал он настаивать.
Саша подняла голову, сверкнула сердито глазами.
– Не говори ерунды! – И не очень приветливо предложила: – Чай будешь пить?
– Чай? – протянул он неуверенно. – Ну, давай чай, а я подумаю…
Пока закипал чайник, а Саша расставляла на столе чашки, Никита молчал и выводил на столешнице пальцем одному ему видимые узоры. Саша поглядывала на него, но расспрашивать не решалась. Получив свой чай, Никита, не проронив ни слова, стал прихлебывать из чашки, грызть карамельки и попутно хмуриться. Минут этак пять он изображал угрюмого сфинкса, уставившись взглядом в одну точку. Судя по всему, в его голове туго, но проворачивались какие-то шестеренки. Саша терпеливо ждала, даже выпила подряд две чашки чаю, но наконец не выдержала.
– И чего надумал? – спросила она.
Никита поднялся.
– Пойду на балкон. Там мы еще не были.
Балкон – небольшой, чистенький, практически пустой – ненадолго привлек внимание Никиты. Он быстро огляделся по сторонам, бросил взгляд вниз, осмотрел низкую деревянную скамейку, пепельницу, забитую окурками, а потом, опершись на перила, уставился на соседний дом. Саша снова не выдержала и, устроившись рядом, жалобно спросила:
– Так и будешь молчать?
– Странно как-то, – медленно произнес Никита. – И балкончик не застеклен, и скамейка вон под рукой. Я думал, у стариков твоих балкон, как у всех, барахлом завален, потому он в окошко и прыгнул. Но тут же нет ничего! Только прекрасный вид на стоянку.
– И что с того?
– Ты случайно не узнавала, не произошло ли в ту ночь на стоянке что-нибудь необычное?
Саша пару мгновений молчала, а затем, видно, сообразив, почему он задал этот вопрос, пожала плечами:
– Даже в голову не пришло.
– А я подумал, – самодовольно улыбнулся Шмелев и поинтересовался: – Стоянка охраняется?
– Не знаю точно. Но будка стоит, выходит, там кто-то сидит.
– Стопроцентно сидит! К тому же она неплохо освещена, а охранник в будке вполне мог не спать. Если твоего деда убили, становится понятно, почему его не выбросили с балкона. Это могли заметить со стоянки: охранники, хозяева машин, согласись, они там снуют порой всю ночь. Надо бы поинтересоваться! – сказал Шмелев и озабоченно потер лоб.
– А я что говорила! – обрадовалась Саша. – Конечно же, его убили!
– Рад бы разделить твой оптимизм, но не будем бежать впереди паровоза, – сказал Никита, а затем с неохотой добавил: – Пошли, до стоянки прогуляемся. Еще бы к ментам сходить. Как-то быстро они все на самоубийство списали.
Журналист направился к выходу из квартиры, и Саше ничего не оставалось, как последовать за ним…
Глава 8
К стоянке, втиснутой между домом и оживленной проезжей частью, они подходили медленно и все это время почти не разговаривали. По дороге сновали автобусы и легковые автомобили. Никита крутил головой по сторонам и то и дело намеревался вытащить из сумки фотоаппарат, но всякий раз одергивал себя. Не надо лишний раз привлекать внимание.
У въезда на стоянку, в тени небольшой будочки, обшитой сайдингом, сидел на лавочке охранник в оранжевой жилетке, обмахивался газетой и с отрешенным видом притоптывал в такт песенке, что лилась из динамиков:
Таганка, я твой бессменный арестант,Погибли юность и талант в твоих стенах…Никита чуть заметно поморщился, а Саша, заметив это, усмехнулась:
– Не любишь шансон?
– Не люблю? – удивился Никита. – По правде, не выношу блатную романтику. Страдальцы, черт бы их побрал! Прям тебе жертвы режима! Не урки, а институтки слезливые! А вот, поди ж ты, полстраны на эту муть подсадили.
– А если в твоей машине магнитолу включить, что она запоет? – улыбнулась Саша.
– Готика! – расплылся Никита в ответной улыбке. – Еще блюзы, очень я это дело люблю и уважаю. Хотя всякое там, даже народные песни есть…
В этот момент они подошли к входу на стоянку.
Охранник – кряжистый мужик лет пятидесяти, с наголо бритой головой, шрамом на подбородке и расплющенным носом, заметив их, поднялся с лавочки и насторожился.
– Здравствуйте! – радостно улыбнулся Никита.
Однако охранник, узрев кислотную майку и рваные джинсы, решил, что доверия данный субъект не заслужил.
– Здоровее видали, – невежливо буркнул он под нос, а Сашу даже не удостоил взглядом.
Она смерила грубияна негодующим взглядом, но решила на хамство не нарываться и с независимым видом стала осматривать стоянку, обнесенную невысоким железным забором.