Большая книга ужасов – 61 (сборник)
Тетя стала затемно приезжать на опасную дорогу и, дождавшись рассвета, прочесывать тайгу с выпрошенным у военных старым миноискателем. К десяти утра ей нужно было возвращаться на свою главную работу в музее, да и высыпаться иногда нужно даже десантникам. Казавшееся несложным дело затягивалось. Осенние дожди и поздние рассветы замедлили поиски, а зима заставила прекратить их вовсе. Весной тетя вернулась в тайгу, разыскала на кедровых стволах свои прошлогодние зарубки, успевшие заплыть смолой, и провела еще одно лето, лазая по буреломам, наводившим ужас на местных охотников. А потом еще одно. Таежной жути, которой ее пугали в деревне, тетя так и не обнаружила, а могилы нашла. Однажды надоевший писк в наушниках миноискателя поднялся до визга, показывая скрытое под землей железо. Маленькой пехотной лопаткой тетя откопала первый скелет…
– Откопала ты, а главный теперь – этот… Растерях тетрадный! – бестактно заметил Жека.
Тетя улыбнулась:
– Антон Антонович его зовут, а для своих – Тон-Тон… Я на него не в обиде. Между прочим, его экспедиция подарила музею скелет, с которым ты подрался. А за тетрадь я у него выпрошу еще две-три сабли в хорошей сохранности!
На радостях тетя легко простила Жеке разбитое стекло, правда, с условием, что мы сходим в строительный магазин за новым.
Мы уже собрались идти, как вдруг явился полицейский с чемоданчиком снимать отпечатки воровских пальцев. Жека напросился посмотреть, как он работает.
Обворованная комната изображала кабинет купца: конторка (это вроде трибуны; за ней писали стоя), счеты, обязательный сундук, лампадка в пустом углу, где недавно висели иконы. От украденных экспонатов остались одни таблички: «Чернильный прибор (малахит, бронза). Урал, XIX век», «Самовар (серебро). Тула, XIX век». «Троица. Подражание Андрею Рублеву, XIX век».
Помимо «Троицы» воры унесли еще четыре иконы в окладах из серебра с речным жемчугом. Для маленького Ордынска это была без преувеличения кража века.
Изучая место преступления, Жека прикоснулся ладонью к стене, и нас мигом выставили на улицу. Музей был закрыт по случаю кражи. Тетя отперла нам дверь.
– Жду вас через час, не раньше, – объявила она, вручая мне запасные ключи, деньги на стекло для скелета и бумажку с размерами.
Магазин мы разыскали быстро, но стекло пока не купили, а пошли куда глаза глядят, чтобы убить время.
– А чего полицай заругался?! – ныл Жека.
Я стал объяснять:
– Он же отпечатки пальцев снимал. Видел порошок с кисточкой? Порошок пристает к отпечаткам, потом их переносят на липкую пленку. А когда найдут подозреваемого, отпечатки сравнят с его пальцами. Теперь главный подозреваемый – ты.
– Это почему? – не понял Жека.
– А потому что нечего было за стену хвататься. Ты же оставил отпечатки.
Жека с опаской посмотрел на ладони:
– Я руки мыл!
– Неважно, порошок все равно проявит отпечатки. Возьмут тебя за шкирку: «Где чернильный прибор (малахит, бронза)?»
– Разберутся, – сказал Жека.
– Конечно, разберутся. Недельку тебя подержат, пока наш поезд не поедет обратно в Москву. Тогда Галя подтвердит, что мы сошли в двенадцать часов ночи и не могли обворовать музей.
Жека подумал и решил:
– По справедливости нас обоих должны за шкирку. Мы же братья!
За час мы обошли весь центр города. На нас глазели. Жека одевается, как жертва землетрясения, сброшенная с постели толчком в девять баллов: бейсболка козырьком назад, рубаха расстегнута, майка висит, штаны болтаются. Такая мода у них в первом классе. А здесь по улицам шатались засупоненные пацаны в помятых костюмчиках. Встречая знакомых, они не орали за километр: «Хаюшки! Какие люди без охраны!» – а здоровались за руку и выдавали ценные наблюдения. К примеру, «Неслабо клевал чебачок сегодня на зорьке. Я полведра взял на пареный горох». Их взрослая степенность забавляла Жеку. Он влезал в чужие разговоры и передразнивал, нарываясь на заслуженный пендель. Но аборигены не снисходили до драки. Оценив разгильдяйский вид чужака, они отворачивались.
В магазине стройматериалов нам вырезали стекло и налепили на него бумажки, чтобы не порезать руки. Мы несли его вдвоем, Жека – впереди. Всем встречным он кричал шагов за пять:
– Может, вы думаете, что мы идем просто так, а у нас тут прозрачное стекло! Между нами нельзя проходить, только сбоку!
Стекло было толстое и тяжелое. Даже я намаялся, а у Жеки от усталости разжимались руки. Один раз он упустил стекло, но у самой земли поймал, подставив кроссовку. Я и съязвил:
– Несправедливость какая! Стекло разбил скелет, а таскать приходится тебе.
– Стекло разбил я, – серьезно сказал Жека, – но, Алеша, он правда тянул ко мне руки!
– Час назад он тебе пальцем грозил, – напомнил я. – А завтра что ты скажешь?
– Я так и думал, что мне никто не поверит, – печально вздохнул Жека, и у меня дрогнуло сердце: а вдруг?! Я же знаю своего братца. Чем отчаяннее он врет, тем сильнее обижается, если не верят. Однажды подрался с лучшим другом Гришкой, доказывая, что видел говорящую собаку…
Мы шли по центру города. Вовсю палило солнце. На крышах домов торчали спутниковые «тарелки». Ночные страхи были далекими и ненастоящими, как сон. Даже призрачный поезд сейчас казался обманом зрения, оптическим фокусом тумана, темноты и лунного света. И я решил, что Жека, скорее всего, не врет, но мог ошибиться. Померещилось ему, что скелет шевельнулся, вот и все.
Глава XIII. Загадка на загадке
На крыльце музея, подперев кулаком щеку, с терпеливым видом сидела Зойка. Прикнопленная тетей Светой записка «Закрыто по техническим причинам» еще белела на двери.
Жека заторопился. Его распирали знания, полученные сегодня в музее. Допыхтев до крыльца, он опустил на ступеньку свой край стекла и со всей прямотой будущего второклассника ляпнул:
– А правда, что у твоего дяди хвост?
Зойка не удивилась вопросу:
– Подглядывала я за ним, что ли? Люди говорят, должен быть хвост, а на хвосте четыре волоска. Ведьмакам так положено. Только люди ведь и фигню часто говорят.
Меня начали здорово раздражать чудеса города Ордынска. Вчера Зойка болтала про морок и заколдованное место, сегодня тетя добавила про шаманов, колдунов и ведьм. Неудивительно, что после таких сказочек у Жеки скелет зашевелился!
– Зойка, – сказал я свысока, – а ты сама-то думаешь, что говоришь? Ведьмак! Скажи еще, что твой дядя дерется с мертвецами.
– Не видала, не знаю, – пожала худыми плечиками Зойка. – Я одно скажу: когда люди говорят про то, в чем не соображают, всегда получается ерунда.
Вот так отбрила! Кажется, в Зойкиных глазах я был ничуть не лучше сочинителей небылиц про ведьмачий хвост. Они считают дядю Тимошу слишком необыкновенным, я – слишком обыкновенным. Но у обыкновенных людей в сарае не валяется гора костылей. Наверное, и у самых лучших врачей редко бывает, чтобы человек приковылял хромым, а ушел здоровым. Нет, надо посмотреть на ведьмака.
Тут как по моему заказу Зойка напомнила:
– Вы лечиться-то у дядь Тимоши не раздумали?
– Не раздумали, не раздумали! Когда поедем? – загорелся Жека. Ему льстило, что загадочный ведьмак будет лечить его синдром Разлюли-Малинина.
– А хоть сегодня, – не стала ломаться Зойка. – Надо только достать вам велики, а то пешком идти замучаетесь. Тебе я дам свой маленький, а ты, Алешка, проси у Светланы Владимировны. У нее в музее настоящий «Пежо», французский.
У меня аж слюнки побежали. «Пежо»! Как же, знаю. Видел через витрину: продается в автомобильном салоне и стоит, как «Жигули». «Выпрошу. За нож тетя Света даст покататься», – решил я, не подумав, почему такой велик оказался в краеведческом музее.
А Зойка сказала, что вообще-то пришла на занятия в кружок, но, раз мы собрались к дяде Тимоше, то надо ехать скорее. И побежала за велосипедами.
Мне и в голову не пришло, что она ждала нас нарочно, чтобы затащить к ведьмаку.
Мы с Жекой открыли музей тети-Светиным ключом и пошли по залам. Иначе было не попасть в квартиру. Когда купец двести лет назад строил себе дом, он ведь не думал, что на чердаке у него поселится директор. Вход на чердак был из самой дальней маленькой комнатки; в старину там жила кухарка.
Отнесли мы стекло, вставили в грубоватую металлическую раму гроба. Пока он был открыт, в зале появился слабый душок сырой земли и гнили. Жека старался не смотреть на скелет.
– Ну что ты, в самом деле! – сказал я. – Смешно даже. Это уже не человек, а просто косточки, они не могут двигаться без мышц, сухожилий…
Жека слушал, кивал и не верил. В конце концов я устал его убеждать и просто повел дальше.
Из обворованного купеческого кабинета слышались голоса. Брат потянул меня за руку: он хотел еще разок посмотреть, как снимают отпечатки, но боялся строгого эксперта.
Ладно. Заглянули мы в кабинет. Эксперт со своей кисточкой добрался до окна, в которое влезли воры. Пока нас не было, появился оперативник в штатском. Он допрашивал тетю Свету, быстро черкая в большом блокноте. На вид ему было лет восемнадцать. Я бы поспорил, что его костюмчик и желтый галстук, как у Незнайки, куплены на школьный выпускной вечер.
Мы тихо встали в дверях, и нас не заметили. Тетя Света перечисляла каких-то людей, оперативник записывал, уткнувшись в блокнот. Тетя называла его то младшим лейтенантом, а то вдруг Виталиком, и тогда он розовел, но поправить десантную тетушку не решался. Иногда младший лейтенант Виталик уточнял:
– Это какой Афанасьев?
– Тот самый, прокурор города, – говорила тетя, и Виталик с несчастным лицом записывал прокурора.
– Ну и, наконец, Скорятин, – закончила она.
– Зубной? – удивился младший лейтенант. – Он тоже?
– Не тоже, а в первую очередь. Он крупнейший знаток икон в районе, а может быть, и в области.
Я понял, что это за список, в который попали прокурор и стоматолог: тетя назвала Виталику коллекционеров антикварных вещей.
– Светлана Владимировна, а почему вы сказали: «Наконец, Скорятин»? – уцепился за слово младший лейтенант. – И вспомнили его последним… У вас неприязненные отношения?
– Отношения у нас официальные. Он проводил экспертизу нескольких икон из фондов нашего музея, я ему платила, – неохотно сказала тетя Света.
Виталик не отставал:
– И все-таки вы Скорятина не любите! Почему?
– Дело-то давнее… – мялась тетя. Младший лейтенант глядел выжидающе, и она стала рассказывать: – Когда я приняла этот музей, здесь не было предметов культа. Я обратилась к городским коллекционерам. Объяснила, что восстанавливаю обстановку купеческого особняка, нужны иконы, лампадки, ведь раньше они висели в каждой комнате. Многие почли за честь подарить музею экспонаты из своей коллекции. Я, разумеется, указала на табличках: «Дар Афанасьева», «Дар Смирнова». – Тетя повела рукой, показывая в соседний зал, и увидела нас. – Вернулись? Идите, почитайте что-нибудь, я скоро.
Младший лейтенант и раньше косился на нас поверх блокнота, но помалкивал, а теперь спросил:
– Кружковцы? В мое время вы не взяли бы такого малыша.
– Племянники, – коротко объяснила тетя. – Так вот, о Скорятине. Он принес две испорченные иконы. Какой-то неумеха начал смывать с них потемневшую олифу и повредил красочный слой. По совести такие вещи не дарят, а выбрасывают. Я ему и высказала: «Вы что же, Борис Михайлович, дурочкой меня считаете или побирушкой? Я ведь никому руки не выворачивала: жалко вам хорошую икону – не дарите ничего. Зачем же обманывать?!» Он как в русской народной сказке, и с подарком, и без подарка. – На этих словах тетя обернулась к нам и рявкнула командным голосом: – Вы еще здесь?!
Пришлось уйти. Впрочем, самое важное я услышал: отношения у Скорятина с тетей не такие, чтобы стоматолог радовался, встретив ее племянников. Выходило, что не к нам он подошел на улице – не к Алеше и Жеке, а к глазам и ушам тети Светы. С ее характером она, может, и слушать не стала бы обманщика. А когда племянники скажут, что к ним приставал незнакомый дядька, тетя обязательно их расспросит, каждое дядькино слово велит повторить. Мы и выложим, как Скорятин возмущался: «Варварство!», как сказал: «Я лично не стал бы связываться с краденым». Он спешит показать, что не имеет с ворами ничего общего.
Я так размышлял и шел с Жекой по музею, не подозревая, что совсем скоро и загадки стоматолога, и кража покажутся мне обыденными, вроде покупки кефира. Потому что в следующем зале нас ждала настоящая тайна.
Глава XIV. Самостоятельная жизнь колдовского ножа
Колдовской нож был перевернут. Я отлично помнил, как тетя Света пристроила его на витрине: вбила два гвоздика, загнула кверху и положила нож острием к окну и чуть наискось – рукоятка выше клинка. А сейчас острие смотрело в другую сторону, рукоятка оказалась на нижнем гвоздике, съехала и уперлась в горшок для варки ведьмовского зелья. Если бы не горшок, нож выпал бы из витрины. И это за стеклом, в запертом на все замки музее!
Я, конечно, сразу подумал о тете Свете. Могла она перевесить новый экспонат по-другому? Могла. Только не сейчас и не так. Чтобы добраться до ножа, нужно отвинтить четыре шурупа и снять стекло. Возни довольно много, а ведь тетя была занята с полицейскими. Да и нож по-новому висел не сказать, чтобы красиво. Скорее было похоже на то, что его пытались достать из витрины, подталкивая чем-то через щель за стеклом.
Жека ничего не заметил. Я отвел его в тетину мансарду и оставил прыгать на кровати. А сам нашел в кухонном столе отвертку, вернулся в колдовской зал и повесил нож, как раньше. Потопал, потолкал витрину – нож не шелохнулся. Попробовал дотянуться до него через щель под стеклом – нет, рука не доставала. Зато помело ведьмы стояло с краю, я вынул его и уже помелом столкнул нож с гвоздиков. Как я и думал, рукоятка перевесила; нож соскользнул, перевернулся и застрял, упершись в горшок. Пришлось опять отвинчивать стекло, чтобы положить нож, как надо. Зато теперь я знал, что его пытался свистнуть не призрак старого хозяина – колдуна, а обычный человек. Другое дело, кто и зачем.
Тете Свете я решил ничего не говорить. Хватит ей головной боли из-за вчерашней кражи.
Только я вернулся на кухню и убрал отвертку, как вошла тетя. Я полез в холодильник, чтобы не вызывать лишних вопросов. Пустынный, скажу я тебе, ландшафт открывается в холодильнике женщины-директора. А тетя сразу:
– Ты что тараканишь, голодный? Придется, вам, Алешка, сходить на рынок, а мне пора музей открывать.
Могла бы сказать час назад, а то я уже настроился ехать к ведьмаку, ждал только Зойку.
Тетя Света без моих просьб выкатила велосипед, тот самый «Пежо». Я как увидел это чудо технической мысли, так и остолбенел. В общем, обычный дорожный велик, только сразу видно – старинный. Руль рогатый, главная звездочка вырезана в форме снежинки, пружины под седлом – вроде корабельных канатов, свитые из отдельных проволочек.
– Это подарок одного старичка, участника велопробега Чита – Хабаровск 1938 года, – с гордым видом объявила тетя. – Я собираю экспозицию «Спорт в нашей области», только экспонатов еще мало. Бери пока.
– А старичок не обидится? – спросил я. – Он же отдал велосипед не мне, а музею.
– Нет, ему только приятно будет. Он сам сказал: «Я уже не могу, так пускай твои племянники катаются».
Кажется, о нашем приезде знало полгорода.
Поехали с Жекой на рынок, и тут исторический велик показал характер. Как только я с музейного крыльца вскочил в седло, витые пружины разразились визгом задавленного насмерть щенка. Любую выбоину в асфальте они отмечали пронзительным скрипом. На ровной дороге скрип утихал до стонов, звучавших каждый раз, как я чуть переносил вес, нажимая на педали. А когда асфальт сменился булыжной мостовой, опять включились щенки. Проехав метров десять, мы передавили целую стаю. На нас глазела вся улица. Пришлось слезть и катить музыкальный велосипед руками.
Половину рынка словно перенесли в Забайкалье с московской окраины: пестрые палатки; виноград, апельсины, бананы и киви с заморскими наклейками. Зато вторую половину можно было бы включить в тети-Светин музей и водить по ней экскурсии. Дощатые прилавки под навесами строили еще, наверное, на закрытом в прошлом веке Обозном заводе. Чугунные весы-качели, судя по виду, давно отпраздновали столетний юбилей в компании с ржавыми гирьками. Торговки с обветренными крестьянскими лицами ставили на одну чашку весов гирьки, на другой воздвигали шаткую гору из овощей. Чашки уравновешивались, и тогда торговка щедрым жестом добавляла покупателю лишнюю картофелину или морковку.
Пока я покупал продукты по тети-Светиному списку, Жека отирался рядом с пожилыми торговками, выкладывая им историю своей безвинной ссылки. Дитя жалели и одаривали кто яблочком, кто огурцом, кто маленькой головкой бурятского сыра. Пресечь вымогательство я не смог. Жека отбегал и, пока я с неповоротливым велосипедом добирался до него, успевал обработать еще одну торговку.
Однажды мне удалось достать его пинком, потому что руки были заняты, и на меня закричали со всех сторон. Я уходил как оплеванный. Жека семенил рядом, искательно заглядывая мне в глаза. Он чувствовал, что переборщил. Пакет со съестными доказательствами человеческой доброты оттягивал ему руку и черкал по земле.
– Тебе не стыдно? – спросил я.
– А че? Я не просил, они сами сували.
– Город маленький, – напомнил я, – о нас уже все знают. Завтра станут говорить, что у директора музея племянники ходят попрошайничать.
– Я не просил, – упрямо повторил Жека.
– Просить можно по-разному.
Жека выбросил пакет в урну. Подарки для него ничего не значили, он добивался жалости.
– Достань, – приказал я.
– Вот уж фиг! Там наплевано.
Иногда мне хочется так отделать своего ласкового братца, чтобы память осталась на всю жизнь. Но возьмешь его за плечики, увидишь торчащие ключицы и голубую жилку на шее, и вся злость пропадает. Он правда еще маленький.
Я достал из урны пакет и, смахнув прилипшие окурки, повесил на руль велосипеда.
– Знаешь про пастушонка, который кричал: «Волки!»?
– Ага, всех наколол, – с гордостью за пастушонка ответил Жека.
– А потом, когда волки вправду напали, никто не прибежал к нему на помощь.
Жека насторожился:
– Ну и что?
– А то! Вот заболеешь или потеряешься и будешь ныть. А люди привыкнут, что ты обманщик, и никто тебя не пожалеет.
– Людей много, а я один. Кто-нибудь пожалеет, – резонно возразил Жека.
Я не знал, что сказать, и отвесил ему подзатыльник.
На крыльце музея ждала Зойка с двумя великами, для себя и для Жеки.
– Погнали, – сказала она, – со Светланой Владимировной я за вас договорилась. Продукты бери с собой. Сегодня заночуете у дядь Тимоши, а там – как лечение пойдет. Некоторые у него по неделе живут.
И Зойка с решительным видом взялась за руль велосипеда.
– Ты куда? – удивился я. – Нам же вещи надо взять.
– Поехали! – заторопилась Зойка. – Какие тебе вещи! Если вечером будет холодно, дадим вам по ватнику.
– И чистые носки дадите? – не слушая Зойку, я прислонил велосипед к стене и пошел собираться.
Музей уже открыли для посетителей. Я вошел под звон дверного колокольчика и попал в супермаркет начала двадцатого века. Подпускать народ к товарам тогда опасались – все добро выставляли на полках за прилавками. Зато чего там только не было! И керосиновые лампы, и связки баранок, и дамские сапожки на пуговках. Похоже, если не было чего-то, значит, это просто не изобрели к тому времени. Автомобиль вот изобрели, и пожалуйста: «Рено», «Даймлер», «Бенц», еще не ставший «Мерседесом». Хит сезона – «Пузырев-А 28–40» с шестилитровым движком (слышал о такой марке? Вот и я нет). Весь автосалон занимал витринку чуть больше развернутой газеты, но фотки на рекламках были четкие; технические данные, сроки доставки – все как в интернет-магазинах. «Пузырева» обещали подогнать через неделю – мы в Москве дольше ждали машину.
За прилавком с билетами и сувенирами молодая женщина вязала крохотный розовый ботиночек. Наверное, Таня-экскурсовод – тетя Света о ней говорила.
– Твоей сестричке, Алешка, – улыбнулась она, не отрывая взгляда от часто мелькающих спиц.
– Угу. Спасибки, – кивнул я на ходу.
Кажется, мы со всем Ордынском дружим семьями, только меня об этом не предупредили…
Торопясь, я почти бегом пролетел купеческую половину и сбавил обороты у колдовского зала. Оттуда слышались голоса. Тетя Света разговаривала со стареньким бурятом, и я не стал их отвлекать. Проходя мимо, глянул на витрину с ножом…
А НОЖА-ТО И НЕ БЫЛО!
Глава XV. Чудеса только начинаются
Исчезла и пояснительная табличка. Горшки зельеварного аппарата сдвинулись на прежнее место, закрывая пустоту. О ноже напоминала только крохотная дырочка от выдернутого гвоздика.
Тетя Света как будто не заметила пропажи. Стояла в двух шагах от витрины и расспрашивала бурята: «А скажите, Жигжитжаб Доржиевич…», «Жигжитжаб Доржиевич, а если…». Может, она сама убрала нож?
Самое странное, что я ничему не удивился и сразу перестал думать о ноже. Собрал пожитки для себя и для брата, на ходу попрощался с тетей и поехал к ведьмаку.
Как только мы сели на велики, Зойка начала болтать. В каждом доме, который попадался нам на глаза, жил ее знакомый или знакомый знакомых, и обо всех ей было что сказать. Эти истории, то совсем простые, то долгие и путаные, как сериалы про любовь, она вываливала без разбора и без перерыва. Если становилось скучно, можно было отключиться и глазеть по сторонам, Зойка не обижалась.
– Написали Василию в армию, что Алена выходит замуж, он и говорит командиру: «Товарищ командир, отпустите меня в Ордынск на один день, на один час, а не то я сам убегу», – на одном дыхании молола она. – Командиру это не понравилось, он и посадил его под арест, а Василий убежал и приходит к Алене на свадьбу…
За городом Зойка притомилась и молчала иногда целые километры. Тянулись поля с чем-то сельскохозяйственным (я тогда не мог отличить даже рожь от пшеницы), поскрипывал музейный велосипед. Иногда я вспоминал о ноже, но эти мысли ускользали, сверкнув, как рыбки в быстрой воде. Оставалось чувство, что я не то потерял, не то забыл сделать что-то важное…
На обочине дороги пестрело дерево, разукрашенное, как новогодняя елка, привязанными к веткам лентами, платками и цветными тряпочками. На некоторых было что-то написано непонятными значками. Подъезжая, мы спугнули стаю птиц. Оказалось, что под деревом полно сырных и творожных крошек. На земле валялись пуговицы, спички и сигареты; блестели мелкие монетки.
Жека издал радостный вопль и уже было свернул к чудо-дереву, но Зойка его догнала и, не слезая с велосипеда, поймала за ухо:
– Не тебе оставлено!
– А кому, – возмутился Жека, – воробушкам, что ли?! У них карманов для денег нету!
– Эжинам, Москва дремучая! – Зойка тянула больного за ухо, заставляя ехать дальше.
– Каким еще жинам?
– Э-жи-нам. Скорее всего, богине Этуген. Или Ульген Эхэ – в общем, духам Земли. Буряты в них верят, ну и русские, кто здесь давно живет, обязательно что-нибудь бросят на всякий случай. – Сказав это, Зойка, наконец, отпустила Жеку и, размахнувшись, ловко бросила под оставшееся позади дерево монетку.
В огороде ведьмака копошились согнутые фигуры: кто поливал, кто вскапывал, кто выпалывал сорняки. Изумляя деревенских собак, на плетне красовался желтый галстук; подъехав ближе, я разглядел младшего лейтенанта Виталика. Мокрый от пота и несчастный, он орудовал тяпкой, поправляя под пиджаком съезжающий пистолет.
– Больные, – сказала Зойка, – вот так и расплачиваются с дядей Тимошей, а денег он не берет.
Она свернула к плетню и закричала:
– Сегодня приема не будет! Завтра приходите, после обеда!
Дверь избушки была подперта поленом, как прошлой ночью. Похоже, хозяин с тех пор не возвращался. Но откуда Зойка взяла, что ведьмака не будет до завтра?
Больные стали расходиться. Судя по всему, они хорошо знали Зойку. Кто-то завел трескучий мотоцикл и уехал, пыля, по деревенской улице. Остались младший лейтенант Виталик и старуха. Они подошли к плетню и начали переговоры с Зойкой. Старуха как полола огород, так и разговаривала, согнувшись крючком.
– Спина у меня, – пожаловалась она.
– Ясно, – с понимающим видом кивнула Зойка. – Рубаху для бани взяли?
– Взяла, дочка.
– Ну и приходите завтра к вечеру, когда баня истопится. Дядь Тимоша вас быстро выпрямит.
– А сегодня нельзя? Издалека я, – просящим голосом сказала старуха.
– Сегодня он уехал травы собирать. Идите вон в тот дом с голубой крышей, – распорядилась Зойка. – Спросите Анастасию Петровну, она вас покормит и ночевать пустит. Платить не надо, просто скажите, что вы от Тимофея Захаровича.
– А сам-то не осерчает? – с опаской спросила старуха.