– А ты, Лейла? – взволнованно спрашивает она, подняв на меня испуганные глаза.
Сходство между ней и Адилем все-таки есть. Его радужка точно такого же, глубокого шоколадного цвета.
– Тоже буду, – успокаивающе отвечаю я и в доказательство указываю на вторую дымящуюся кружку. – Видите, и чай налила.
Не спрашивая, налила и для Адиля, хотя и не была уверена, что он станет его пить. С другой стороны, почему бы не воспользоваться положением и не спросить? Он, в конце концов, мой должник, даже если так не считает.
– Адиль, ты ведь посидишь с нами? – На моем лице цветет чересчур радушная улыбка. – Твоей маме будет приятно.
Его челюсть раздраженно дергается, однако в глазах я успеваю заметить проблески иронии. Оторвавшись от стены, Адиль со скрежетом выдвигает для себя стул. Улыбку с моего лица не стереть. Так-то, Сеитов. Даже такому, как ты, нужно уметь прятать зубы.
14
– Каждый день в дверь стучат. – Мать Адиля переводит взгляд с него на меня, будто ища поддержки. – Я говорю: «Уходите! Что с меня взять? Я в Аллаха верю». А они все равно продолжают приходить. Что за люди такие… – Ее взгляд становится пустым и стекленеет. – Устала я… Так устала.
– Апа, поешьте. – Я придвигаю к ней блюдце с надкусанным бутербродом и машинально нахожу взглядом Адиля, чтобы увидеть его реакцию.
Он едва прикоснулся к чаю и выглядит так, будто сидит за карточным столом – по лицу невозможно что-либо прочитать. Впрочем, вряд ли нужны подсказки, чтобы понять, насколько ему непросто.
Интересно, где он живет? Здесь? Скорее всего, да. Я бы побоялась оставлять мать без присмотра.
– Апа, зато вы теперь не одна, – напоминаю, коснувшись ее плеча. – Адиль вернулся. Скучали по нему, наверное?
– Очень скучала. – На ее губах снова появляется улыбка, тихая и светлая, как слепой дождь. – Он мне обещал, что приедет. Мой улы никогда меня не обманывает.
Повернувшись ко мне, она делает заговорщицкий жест, предлагая придвинуться к ней ближе:
– Деньги, которые он присылает, я под диван прячу, чтобы они не нашли. Если меня все-таки уведут, ты их себе забери. Купишь ковер… Помнишь, ты хотела?
– Мам, ешь давай, – подает голос Адиль, дернув плечами. – Тебе отдохнуть надо и лекарство принять. Сама говорила, что плохо спала сегодня.
Воспользовавшись передышкой, я разглядываю собственные предплечья, густо покрытые гусиной кожей. Господи, как же страшно с таким столкнуться… И ведь нет ни единого шанса повернуть болезнь вспять – разве что замедлить ее течение. Каждый день видеть, как самый родной тебе человек превращается в бледную тень себя – есть ли что-то хуже?
Мать Адиля придвигает чашку и, подув, делает осторожный глоток. Наши с Адилем взгляды встречаются. Знаю, что в моем Адиль видит тонны сочувствия, но скрывать его нет сил. Это ведь не только о нем, но и о ней тоже. Гуля-апа немногим старше моей мамы. Столько хорошего еще могло произойти в ее жизни.
– Нужно поговорить, – произношу одними губами.
Сейчас совсем не время для вражды, но в ожидании его реакции внутри все натянуто в напряжении.
– Потом. – Вот и все, что он отвечает.
– Вы гулять выходите, апа? – спрашиваю я, чтобы не позволить повиснуть молчанию.
– Она предпочитает находиться дома. – Адиль смотрит не на меня, а на мать. – Так ей спокойнее.
– Много народа, – расстроенно подтверждает Гуля-апа и отодвигает от себя кружку. Она как-то резко обмякла и сейчас выглядит бесконечно уставшей. Может быть, это действия лекарств, о которых упоминал Адиль. Наверняка среди них есть нейролептики. – Я пойду полежу немного.
Первый порыв – встать, чтобы довести ее до кровати, но предупредительный взгляд Адиля меня останавливает.
Он поднимается из-за стола сам и, смотря, как мать суетливо смахивает хлебные крошки в ладонь, твердо произносит:
– Пойдем, мам. Оставь. Лейла уберет.
Не то чтобы я против убрать со стола, но не могу не подивиться тому, какой же Адиль… Даже правильного слова не могу для него подобрать. По итогу счет между нами по-прежнему равный. Адиль сыграл против меня моим же оружием.
Они покидают кухню, оставляя меня с горкой недоеденных бутербродов и недопитым чаем. К своему Адиль едва ли прикоснулся.
– А Лейла где спать ляжет? – слышится озабоченное из глубины квартиры.
И следом:
– Не переживай. Что-нибудь придумаем.
Я домываю посуду, когда Адиль возвращается. Волна его взгляда ударяет в спину, заставляя вздрогнуть и неловко выронить мыльную губку.
– Поешь бутерброды, – не оборачиваясь предлагаю я, подставляя дрожащую кружку под струю воды. – Тоже, наверное, голодный.
Почти не сомневаюсь, что он проигнорирует мое предложение, несмотря на то что возражения не следует.
– О чем ты хотела поговорить?
Я выключаю воду, смахиваю тряпкой лужицы на столешнице и только потом поворачиваюсь к нему. Адиль стоит возле противоположной стены, по привычке засунув руки в карманы. По его лицу и не скажешь, что он заинтересован или чего-то ждет. В умении демонстрировать невозмутимость на грани равнодушия ему нет равных.
– Давно это у нее? – понизив голос, спрашиваю я. – Что вообще врачи говорят?
– Говорят, что ей нужен уход и что нужно пить таблетки.
– Тебе одному тяжело будет справиться. Ей нужен постоянный присмотр.
– Я в курсе.
– Я могу попробовать поискать сиделку… Поспрашивать у себя на работе.
Говорю и осекаюсь. Сиделка даже на полдня – удовольствие не из дешевых. Откуда мне знать, может ли Адиль себе это позволить.
– Здесь была одна тупорылая, которая дозировку лекарств перепутала. У матери чуть сердце не остановилось.
По тому, как наливается чернотой его взгляд, я понимаю, что Адиль все еще в бешенстве. Здесь я полностью на его стороне. Даже думать не хочу о последствиях подобной халатности.
– Она хотя бы живая отсюда ушла? – пытаюсь пошутить я, чтобы немного разрядить обстановку.
– Пендалями спустил с лестницы, – звучит без толики юмора.
Ко мне возвращается забытое желание тряхнуть Адиля за плечи, чтобы заставить смотреть на меня с живым интересом. Он будто огражден невидимым стеклянным колпаком, через который невозможно пробиться. Отвечает так, будто погружен в собственные мысли и мы с ним едва знакомы.
– В общем, спрошу, – заключая я и, помявшись, спрашиваю: – Ты здесь остановился, я так понимаю?
Адиль кивает. Как же с ним непросто! Но сейчас не получается его обвинять. Я выйду за дверь и вернусь в нормальную жизнь, а ему в одиночку придется нести это бремя.
