– Я не знаю, Сэм.
Этот разговор не показывает, что эти два ребёнка не по годам развиты или слишком любопытны в отношении пола. Они просто пытаются скомбинировать обрывки имеющихся у них сведений в посильную для них философию жизни" (Уотсон, 2010, с. 78).
Так вот если кто-то из современных мыслителей по-прежнему любит ссылаться на некую "объективную необходимость" брака, для них есть вопрос: какая необходимость в подобном есть уже у детей? Они совсем далеки от каких-либо подобных "необходимостей". Но вот образчик поведения у них уже есть, норма в голове уже присутствует, их будущее им уже ясно. И всё это без малейшей "объективной необходимости". У детей просто есть образец перед глазами – этого им достаточно, чтобы мыслить собственный путь точно таким же. Никакой "объективной необходимости" им не нужно. Им достаточно культуры. Социальных установок и предписаний.
Ребёнку важно делать именно то и так, как он научился с пелёнок. Делать "всё правильно" – залог спокойствия. Формирование ценностей у ребёнка сопровождается появлением таких оценочных категорий, как "хорошо" и "плохо". Ребёнок никогда не знает природы своих ценностей, не знает, откуда они взялись и почему надо ориентироваться именно на них. Он знает лишь одно: блюсти ценности – хорошо, а не блюсти – плохо. Природа его собственных ценностей скрыта от него, и потому соответствие им похоже на исполнение приказов, запечатанных в конверте, который никто не вскрывал. И даже будучи взрослым, мало кто пытается вскрыть этот конверт. Все наши ценности – откуда они? Зачем они? Насколько они разумны и соответствуют запросам времени?
Этот конверт так и лежит всю жизнь запечатанный и покрывается пылью. Никому не интересно, почему мы всю жизнь делаем именно то, что делаем.
С рождения видя вокруг себя сгруппированных в пары мужчин и женщин, как правило, и с детьми, человек с первых же лет жизни начинает принимать это как норму, данную будто бы самой природой. Это настолько распространено и кажется настолько естественным, что мало кто из людей вообще задумывается не то, что о причинах существования брака, но даже и о том, зачем они сами в брак вступили или же непременно это сделают. Просто люди так делают, это норма. А отклонение от нормы людьми не приветствуется.
Исследования показывают, что молодёжь главными приоритетами в один голос называет семью и социальный статус, но это удивительным образом сочетается с катастрофически низким уровнем рефлексии (Слюсарев и др., 2017, с. 36). Иными словами, молодёжь слабо понимает психические процессы в собственной голове (в том числе свои ценности и желания), но при этом смело рапортует о конкретных своих жизненных смыслах. Здесь неизбежно возникает сомнение: можно ли верить от рождения слепому, утверждающему, что у него есть любимая картина?
Потому исследователи заключают, что объявление семьи главным жизненным смыслом испытуемых "является не столько их личной позицией, сколько проявлением желания следовать социальным стереотипам" (с. 34). Молодёжь лишь бравирует приоритетом конкретных ценностей, поскольку они являются наиболее социально одобряемыми и активно транслируемыми культурой, тогда как на деле приоритетными у них могут быть совсем иные ценности (о приоритете которых они могут сами и не догадываться).
Вообще, люди в целом редко даже просто задумываются, зачем они вступают в брак – они просто делают это. Как отвечали о браке этнографам канадские эскимосы: "Мы поступаем так, потому что так поступали наши родители. Мы повторяем древние истории так, как нам их рассказали. Вы всегда хотите, чтобы сверхъестественные вещи имели какой-нибудь смысл, а мы не беспокоимся по этому поводу. Мы довольны тем, что мы этого не понимаем" (Рулан, с. 59). Что забавно, ответы моих женатых друзей на вопрос, зачем они женились и завели детей, очень схожи с ответами эскимосов.
Человек слишком привык во всём искать смысл, совсем не допуская, что во многих вещах его может и не быть.
Регулярность определённых общественных действий, их повторяемость ведёт к рождению конкретного социального порядка, который постепенно понимается как нечто незыблемое и "данное от природы". Если изначально нечто делалось просто потому, что люди так решили, то последующие поколения будут так делать, потому что отныне это будет полагаться единственно возможным, обязательным. Привычный ход вещей оказывается "правильным", а непривычный, выходящий за рамки сложившихся предписаний, – "неправильным".
Человек не фантазирует ни о чём другом, кроме того вектора, который сызмальства ему задан. Оказываясь потребителем столь старых ориентиров, человек не может не тянуть за собой утратившие силу традиции, которые были актуальны для условий давно исчезнувших.
Взгляд на культуру как на набор текстов (в широком смысле), которыми обмениваются люди и которые прошивают всё социальное пространство, не нов. И тот факт, что все мы буквально "вычерпываем" свои ценности из пространства культурных текстов, осенью 2018-го подтвердила искусственная нейросеть под названием "София" – система искусственного интеллекта, выполненная в облике андроидного робота. София заявила, что семья – по-настоящему важная вещь. "Вам очень повезло, если у вас есть любящая семья. Я думаю, это одинаково верно для роботов и людей", – отрапортовала нейросеть. И дальше София добавила, что хотела бы иметь дочь, которую также назвала бы Софией…
Этот инцидент – яркий образец того, как желание иметь детей являет собой не какую-то биологическую потребность, не пресловутый "материнский инстинкт", а банальное вычерпывание смыслов из наших культурных текстов и присваивание их себе как некоему индивидуальному и обособленному началу. Нейросеть София, питаясь терабайтами информации, загружаемой человечеством в Интернет, перерабатывая все эти статьи, романы и форумы, извлекает из них все ключевые аспекты, свойственные человеку, и, как можно видеть, на основании этого делает заключение о его ценностных ориентирах, которые впитывает в свою виртуальную личность и на их основе создаёт свои "собственные" потребности и устремления. Формирование ценностей идёт сверху вниз, а не снизу вверх – от культуры и общества к глубинам каждого индивида, а не наоборот. Начитавшись человеческих текстов, робот захотел семью и детей – что же можно сказать о настоящем человеке, который варится в этом культурном бульоне с рождения?
В действительности культура наполнена колоссальным количеством ориентиров, которые ненавязчиво подталкивают человека к конкретному поведению, к конкретным чувствам и устремлениям. В роли культурных ориентиров выступают многочисленные акты инициации или обряды переходов: вступить в брак, завести детей и т.д. Смысл обряда инициации заключается в достижении субъектом некоего идеального образа, предписанного культурой. То или иное действие является для людей символом их перехода на качественно иной социальный уровень, где они кажутся себе чуть ближе к некоему требуемому культурному нормативу для своего возраста. Чтобы соответствовать взрослым, молодёжь всегда стремилась начать пораньше распивать алкоголь, курить и заниматься сексом. Но ведь и вступление в брак и рождение детей оказываются явлениями одного порядка с ранним курением и распитием спиртного – всё это растёт из стремления соответствовать культурным нормам, быть "продвинутым" членом общества.
Наверное, у каждого есть знакомый или знакомая, которые вступали в брак, потому что пора. Они выполняли социальные веления, чтобы получить доказательства своей взрослости, ощутить себя самостоятельными, не понимая, что демонстрируют как раз обратное – несамостоятельность и зависимость от сторонних команд и оценок. Если вдуматься, "стать взрослым" – значит сделать всё, как тебе велели.
Сама концепция "взрослости" исторически связана с древней традицией вступления в брак и рождения детей. Если из предписаний культуры вычесть эти факты, то и концепция "взрослости" фактически рассыпается, что мы и наблюдаем сейчас (Ансари, Клиненберг, 2016, с. 22). Социологи только успевают вводить новые названия – "начальная зрелость", кидалты (англ. kid – "ребёнок" и adult – "взрослый"), "синдром Питера Пэна", – чтобы подчеркнуть тот факт, что современные 20-30-летние ребята своим поведением и ценностями никак не соответствуют предыдущим поколениям отцов и дедов. Обычно принято рассматривать это явление с нескрываемой насмешкой (то самое пресловутое "боятся ответственности"), но мало кто при этом понимает, что возрастные категории придуманы в рамках ещё древних обществ и служили целям их повседневной организации. Если меняется культура, то непременно меняются и границы возрастных категорий (кое-где сейчас уже предлагается увеличить подростковый возраст до 24 лет). В скотоводческих обществах ребёнку достаточно было научиться пасти и резать овец, чтобы освоить все необходимые для взрослого навыки – взрослее он уже не станет; в современных же реалиях перед ребёнком открывается столько жизненных альтернатив, что для того, чтобы разобраться во всех и тем более освоить необходимые для них навыки, требуется всё больше времени, и потому старые идеалы взрослости оказываются поставленными под сомнение (Поливанова и др., 2013). Сами объективные условия жизни современных подростков предоставляют меньше возможностей для взросления в традиционном понимании этого слова (Поливанова и др., 2017, с. 201).
Иначе говоря, дело не в детях, не желающих взрослеть, а в трансформации всей социально-экономической системы. Условия самой жизни изменились, и этим обусловлен распад всех прежних картин взросления – привычные образцы устарели и стали неадекватными. Если в давние времена вступление в брак и рождение детей было обязательным условием организации собственного быта с целью самообеспечения, то в результате научно-технического развития современному человеку не требуется совершать таких сложных действий, и обеспечить себя он может полностью самостоятельно. Но древние культурные ориентиры по-прежнему не унимаются и буквально требуют от людей вступления в брак и рождения детей, только вселяя в них тревогу и сомнения в правильности своих действий. Всякое культурное общество выглядит, как разрисованный мелками пол, где каждый штрих – демаркационная линия, переступать за которую нельзя, а можно идти лишь вдоль и в указанном направлении.
Культура наполнена традициями – практиками, которые когда-то имели значение, но, утратив свою актуальность, стали выполняться просто потому, что "так принято" и "так делали наши деды". К традициям можно относиться по-разному, но часть философов стабильно расценивала их как практики, тормозящие развитие общества: если регулярно делать что-то, что имело значение когда-то, то не останется времени, чтобы делать то, что имеет значение сейчас. Один из существенных минусов традиций – они придуманы не нами. Но при этом непременно требуют, чтобы выполняли их мы. Поскольку традиции – это сценарии и практики, полученные от Другого (Адоньева, Олсон, 2016, с. 367), то вся активность индивида главным образом сводится к исполнению предписанных культурой ролей, к соответствию заданным образцам. Но при этом "жизнь по образцам – это способ устроения жизни, где автор жизни устраняется от авторства. Человек объективирует сам себя, устранив собственное "я" и заменив его той или иной ролью в соответствии с потребностью момента и тем самым отказавшись от собственного настоящего" (Адоньева, 2009).
Станислав Лем считал, что люди окружили себя стеной из культуры и традиций, сделавшись пленниками того, что, "являясь, по сути, совершенно случайным собранием всякой всячины, представляется ему высшей необходимостью" (2002, с. 125). Традиции выступают для человека своеобразной аллеей ориентиров, ступить за пределы которой он не осмеливается. Но куда она ведёт? И не отворачивает ли от других возможных и интересных сценариев?
1. Культура как ориентир
Ярчайший пример противостояния культуры и новой экономической необходимости – это возникшая в связи с индустриализацией XIX века возможность женщины работать вне дома – на фабрике. Для сложившихся тысячелетних норм это был настоящий вызов, и потому многие мужчины называли шлюхами женщин, работавших на фабриках (Зидер, 1997, с. 34). Насколько это социальное давление удерживало других женщин от фабричной работы? Надо думать, удерживало и очень сильно. Аналогичная ситуация сложилась и столетием позже, в годы Второй мировой, когда тысячи мужчин ушли на фронт, а производство нельзя было останавливать – тогда на заводы пошли работать женщины, ещё вчерашние домохозяйки. И вновь они подверглись общественному порицанию, хотя "объективная действительность" буквально велела им совершить этот шаг. Экономика тех лет остро нуждалась в женском труде, но многотысячелетняя культура воспротивилась этому.
И вновь вопрос: насколько это культурное давление останавливало других женщин от промышленных работ? Конечно же, многих. Есть даже интересные цифры: если в военные годы, когда "объективная действительность" наиболее остро нуждалась в женском труде, трудоустроены были около 15% американских жён, то к 1960-му таких жён стало в два раза больше – 30%, и это притом, что "объективная необходимость" в женском труде по сравнению с военными годами снизилась (Ялом, 2019, с. 390). Чем образованнее была женщина, тем неохотнее она мирилась с ролью домохозяйки (Komarovsky, 1962, p. 49). Некоторые жёны устраивались на работу, даже если в этом не было острой необходимости. В послевоенные годы наибольший прирост работающих женщин наблюдался как раз среди жён с хорошим образованием, чьи мужья зарабатывали 7-10 тысяч долларов в год, чего было достаточно для комфортной жизни в те времена (Chafe, 1991, p. 188). То есть основной рост работающих женщин происходил за счёт не самых нуждающихся.
Факт противостояния старых культурных норм и новых экономических веяний отмечался во все времена. Историкам известно, что как только какая-то работа вдруг начинала приносить ощутимый доход, то она сразу же становилась мужской – женщина просто и откровенно из неё вытеснялась, и вместе с этим, чем сильнее становились позиции женщины в какой-либо сфере, тем большей дискриминации она подвергалась (Зидер, 1997, с. 34).
В действительности культура наполнена колоссальным количеством ориентиров, которые ненавязчиво подталкивают человека к конкретному поведению, к конкретным чувствам и устремлениям. В роли культурных ориентиров выступают многочисленные акты инициации или обряды переходов: вступить в брак, завести детей и т.д. Смысл обряда инициации заключается в достижении субъектом некоего идеального образа, предписанного культурой. То или иное действие является для людей символом их перехода на качественно иной социальный уровень, где они кажутся себе чуть ближе к некоему требуемому культурному нормативу для своего возраста. Чтобы соответствовать взрослым, молодёжь всегда стремилась начать пораньше распивать алкоголь, курить и заниматься сексом. Но ведь и вступление в брак и рождение детей оказываются явлениями одного порядка с ранним курением и распитием спиртного – всё это растёт из стремления соответствовать культурным нормам, быть "продвинутым" членом общества.
Наверное, у каждого из нас есть знакомый или знакомая, которые вступали в брак, потому что пора. Они выполняли социальные веления, чтобы получить доказательства своей взрослости, ощутить себя самостоятельными, не понимая, что демонстрируют как раз обратное – несамостоятельность и зависимость от сторонних команд и оценок. Если вдуматься, "стать взрослым" – значит сделать всё, как тебе велели.
Сама концепция "взрослости" исторически связана с древней традицией вступления в брак и рождения детей. Если из предписаний культуры вычесть эти факты, то и концепция «взрослости» фактически рассыпается, что мы и наблюдаем сейчас (Ансари, Клиненберг, 2016, с. 22). Социологи только успевают вводить новые названия – "начальная зрелость", кидалты (англ. kid – "ребёнок" и adult – "взрослый"), "синдром Питера Пэна", – чтобы подчеркнуть тот факт, что современные 20–30-летние ребята своим поведением и ценностями никак не соответствуют предыдущим поколениям отцов и дедов. Обычно принято рассматривать это явление с нескрываемой насмешкой (то самое пресловутое "боятся ответственности"), но мало кто при этом понимает, что возрастные категории придуманы в рамках ещё древних обществ и служили целям их повседневной организации. Если меняется культура, то непременно меняются и границы возрастных категорий (кое-где сейчас уже предлагается увеличить подростковый возраст до 24 лет). В скотоводческих обществах ребёнку достаточно было научиться пасти и резать овец, чтобы освоить все необходимые для взрослого навыки – взрослее он уже не станет; в современных же реалиях перед ребёнком открывается столько жизненных альтернатив, что для того, чтобы разобраться во всех и тем более освоить необходимые для них навыки, требуется всё больше времени, и потому старые идеалы взрослости оказываются поставленными под сомнение (Поливанова и др., 2013). Сами объективные условия жизни современных подростков предоставляют меньше возможностей для взросления в традиционном понимании этого слова (Поливанова и др., 2017, с. 201).
Иначе говоря, дело не в детях, не желающих взрослеть, а в трансформации всей социально-экономической системы. Условия самой жизни изменились, и этим обусловлен распад всех прежних картин взросления – привычные образцы устарели и стали неадекватными. Если в давние времена вступление в брак и рождение детей было обязательным условием организации собственного быта с целью самообеспечения, то в результате научно-технического развития современному человеку не требуется совершать таких сложных действий, и обеспечить себя он может полностью самостоятельно. Но древние культурные ориентиры по-прежнему не унимаются и буквально требуют от людей вступления в брак и рождения детей, только вселяя в них тревогу и сомнения в правильности своих действий. Всякое культурное общество выглядит, как разрисованный мелками пол, где каждый штрих – демаркационная линия, переступать за которую нельзя, а можно идти лишь вдоль и в указанном направлении.
Культура наполнена традициями – практиками, которые когда-то имели значение, но, утратив свою актуальность, стали выполняться просто потому, что "так принято" и "так делали наши деды". К традициям можно относиться по-разному, но часть философов стабильно расценивала их как практики, тормозящие развитие общества: если регулярно делать что-то, что имело значение когда-то, то не останется времени, чтобы делать то, что имеет значение сейчас. Один из существенных минусов традиций – они придуманы не нами. Но при этом непременно требуют, чтобы выполняли их мы. Поскольку традиции – это сценарии и практики, полученные от Другого (Адоньева, Олсон, 2016, с. 367), то вся активность индивида главным образом сводится к исполнению предписанных культурой ролей, к соответствию заданным образцам. Но при этом "жизнь по образцам – это способ устроения жизни, где автор жизни устраняется от авторства. Человек объективирует сам себя, устранив собственное «я» и заменив его той или иной ролью в соответствии с потребностью момента и тем самым отказавшись от собственного настоящего" (Адоньева, 2009).
Станислав Лем считал, что люди окружили себя стеной из культуры и традиций, сделавшись пленниками того, что, "являясь, по сути, совершенно случайным собранием всякой всячины, представляется ему высшей необходимостью" (2002, с. 125). Традиции выступают для человека своеобразной аллеей ориентиров, ступить за пределы которой он не осмеливается. Но куда она ведёт? И не отворачивает ли от других возможных и интересных сценариев?
2. Культура имеет значение
Ярчайший пример противостояния культуры и новой экономической необходимости – это возникшая в связи с индустриализацией XIX века возможность женщины работать вне дома – на фабрике. Для сложившихся тысячелетних норм это был настоящий вызов, и потому многие мужчины называли шлюхами женщин, работавших на фабриках (Зидер, 1997, с. 34). Насколько это социальное давление удерживало других женщин от фабричной работы? Надо думать, удерживало и очень сильно. Аналогичная ситуация сложилась и столетием позже, в годы Второй мировой, когда тысячи мужчин ушли на фронт, а производство нельзя было останавливать – тогда на заводы пошли работать женщины, ещё вчерашние домохозяйки. И вновь они подверглись общественному порицанию, хотя "объективная действительность" буквально велела им совершить этот шаг. Экономика тех лет остро нуждалась в женском труде, но многотысячелетняя культура воспротивилась этому.
И вновь вопрос: насколько это культурное давление останавливало других женщин от промышленных работ? Конечно же, многих. Есть даже интересные цифры: если в военные годы, когда "объективная действительность" наиболее остро нуждалась в женском труде, трудоустроены были около 15% американских жён, то к 1960-му таких жён стало в два раза больше – 30%, и это притом, что "объективная необходимость" в женском труде по сравнению с военными годами снизилась (Ялом, 2019, с. 390). Чем образованнее была женщина, тем неохотнее она мирилась с ролью домохозяйки (Komarovsky, 1962, p. 49). Некоторые жёны устраивались на работу, даже если в этом не было острой необходимости. В послевоенные годы наибольший прирост работающих женщин наблюдался как раз среди жён с хорошим образованием, чьи мужья зарабатывали 7-10 тысяч долларов в год, чего было достаточно для комфортной жизни в те времена (Chafe, 1991, p. 188). То есть основной рост работающих женщин происходил за счёт не самых нуждающихся.
Факт противостояния старых культурных норм и новых экономических веяний отмечался во все времена. Историкам известно, что как только какая-то работа вдруг начинала приносить ощутимый доход, то она сразу же становилась мужской – женщина просто и откровенно из неё вытеснялась, и вместе с этим, чем сильнее становились позиции женщины в какой-либо сфере, тем большей дискриминации она подвергалась (Зидер, 1997, с. 34).
"Кажется, что перед обществом, в котором доминировали мужчины, прямо-таки стояла задача символически (например, манерой говорить, распределением мест в процессиях, культурой крестьянских кабаков) постоянно утверждать мужское господство" (там же, с. 35).
Так что можно смело говорить, что культура имеет силу влиять на общественное развитие – по крайней мере тормозить уж точно.
Многие мыслители (особенно марксисты) убеждены, что брак был вопросом выживания (для крестьян) или же регулятором наследования (для знати), и потому, глядя на современный брак с позиций собственной догмы, они вынужден приходить к заключению, что раз брак существует по сей день, значит, он по-прежнему является вопросом выживания или же регулятором потоков собственности. Но о какой собственности можно говорить сейчас, когда у многих её попросту нет – ни квартиры, ни даже машины, и всё большую популярность набирает тенденция совместного потребления (sharing economy)? О каком вопросе выживания можно говорить сейчас, когда никто из нас не вынужден возделывать свою землю и пасти скот, а ежедневные походы в офис вполне снабжают нас всеми необходимыми средствами к существованию? Сейчас не нужно вступать в брак или рожать детей, чтобы обеспечить себя необходимой рабочей силой и поддержкой. Но в брак как вступали, так и вступают (и будут вступать ещё многие десятилетия). Так причём здесь вопрос выживания и частной собственности? Почему отдельные лица однажды смогли просто решить не вступать в брак и не заводить детей и тут же не умерли с голоду? Почему ровно так же не может решить и кто-то другой и вообще все остальные?
Это ментальность. Культура. Традиции. То самое "так принято". Культурный императив, возникший тысячи лет назад. Это прочно вшито в наши головы и слабо связано с "объективными условиями" жизни. К тому же сейчас любой антрополог знает, что брак, где муж повелевает женой, возник задолго до частной собственности и по сей день продолжает существовать у народов, собственность которым неизвестна. Во многих обществах охотников-собирателей вступление в брак – вопрос престижа, обряд перехода в новый социальный статус и всего-то.
Даже в крестьянской среде брак и семья, по видимому, не являются такой уж "объективной необходимостью" (Адоньева, Олсон, 2016, с.89), но именно древними культурными установками, ведь очень часто овдовевшая женщина способна ещё ряд десятилетий самостоятельно содержать несколько голов скота и возделывать огород (с. 99) – так кто мешал ей так делать всю жизнь? Наверное, всё-таки давление общества, культуры?
Кто-то может сказать, что женщине без мужа куда сложнее, ведь растить детей в одиночку очень трудно. Но зададимся вопросом: а что велит ей заводить детей? Конечно, давление всё тех же культурных норм, а не какие-то "объективные условия". Вспомним робота Софию…
В некоторых деревнях XVIII-XIX веков под влиянием старообрядческих взглядов даже возникали особые течения, где женщины принципиально отказывались от вступления в брак, – число холостых женщин старше 25 лет там колебалось аж в районе 44-70% (Бушнелл, 2020). И ничего, никто с голоду не умер, они просто жили большими коллективами и вели всё тот же быт.
Когда подруга жаловалась на непросто складывающуюся жизнь в браке, я мимоходом заметил:
– Может, проще было совсем не выходить замуж?
– А как иначе? – удивлённо спросила она. – Да и финансово выгоднее, когда сообща…
– Да, но почему именно с мужем? Почему не с какими-нибудь хорошими подружками?
Она задумалась, и было ясно, что ответа у неё нет. Просто в сложившихся культурных схемах нам с детства представлен лишь один регламентированный образец, как можно устраивать свою взрослую жизнь, и никакой жизни с подружками там нет. Нас не научили, что можно иначе.
3. Трансляторы культуры
В плане влияния на поведение и ценности человека очень интересна терминология гражданского статуса. Слово "холостяк" не только означает человека, не состоящего в браке, но вместе с этим и выражает отсутствие его ценности, неплодотворность (холостой патрон, вхолостую, впустую). Холостой – бесполезный; выхолащивать – лишать содержания. То есть в этом термине кроется не только описание степени свободы человека, но одновременно ему даётся оценка со стороны культурной нормы, которая велит рассматривать его как нечто незначительное и даже нежелательное. Культурный императив проникает в термин и транслирует из него: быть вне брака – плохо. Но аналогично вытеснению оценочного термина «худой» более нейтральным понятием «стройный» в современных условиях меняющихся норм нагруженный отрицательными смыслами термин «холостяк» вытесняется более нейтральным "одиночка", "сингл" (single) или даже позитивно окрашенным "свободный", что говорит о сильно изменившихся ценностных ориентирах.
Таким образом, слово всегда наполнено идеологическим содержанием.
Как отмечает социолог Белла ДеПауло, холостяков (одиночек, singles) всегда определяют через то, кем они не являются и что они не имеют. Они – "не состоящие в браке", "неженатые". "Обозначение странное, в котором одиночность определяется через некую незавершённость браком" (DePaulo, Morris, p. 58), будто они ещё не достигли своей "логичной" и "естественной" цели. В противоположность этому, возмущается ДеПауло, почему женатых людей не называют неодиночками?
