– Ооо, мама… – прошептала девушка и кинулась к ней, едва сдерживая слезы от стыда и отчаяния, – чего надо, воды? Есть молоко, есть хлеб, что ты хочешь?
– Воды… – прошептала Рузиля, сжимая Лене руку, – пить хощу…
– Воды нет, есть молоко, – трясущимися руками Лена открыла бутылку и передала Рузиле.
– Уф… – вздохнула та, пригубив, и вновь попыталась открыть глаза.
– Руза… – обняв, поцеловала ее в лоб Лена, – ты только дыши, слышишь? Дыши, мы тебя вылечим. Прости меня, дуру, какая же я… – вытирая слезы, шептала девушка, краснея от стыда, – я маленькая еще, прости меня, ты же свет мой, жизнь мне спасла, а я.…Прости, прости! – Воскликнула Лена, ложась рядом и обнимая девушку. – Можно ваше покрывало? – Обратилась она к женщине.
– Пожалуйста, – ответила та, протягивая шерстяную простыню, – нужно привязать к ногам, тогда точно не соскользнет! На себе далеко не утащишь, хрупка вон какая, одни кости.
– Да уж, какая есть, – махнув рукой, улыбнулась Лена, утирая слезы.
***
– Ну, в добрый путь. Храни вас Бог.
– Мы комсомолки, – поджала губы Лена. Рузилю, снова и снова впадавшую в беспамятство, водрузили на покрывало, постелив под спину подушку из курток. Тащить ее на себе всю дорогу Лена действительно была не в состоянии.
– Это не важно, – глядя Лене в глаза, ответила женщина, вздохнув, – следуйте к церкви Петра, доктор живет совсем рядом, там спросите. Не уехал он еще, не должен был. Торопитесь, дочки, с рассветом, глядишь, опять бомбить начнут.
– Спасибо, – поблагодарила Лена, улыбнувшись и, взвалив Рузилю на плечи, почувствовала, как прогибается спина и подкашиваются ноги. Надеяться на что–то другое не представлялось возможным – рижский транспорт остановился еще вчера.
***
Где–то на берегу реки зажгли костер. Отражение его пламени ровными линиями упало на величественную, но спокойную ночью воду. Ее не тревожили ни постоянные сигналы воздушной тревоги, ни летающие самолеты, ни падающие снаряды. С реки дул ветер, прохладный, освежающий мысли. Город пока мог спать спокойно. Самолеты прекратили налеты до рассвета, ему, врагу, тоже был нужен воздух после тяжелого «рабочего» дня.
Лена опустилась на землю и тяжело вздохнула. Последние метры она тащила подругу сидя, силы совсем покинули ее. Устав от тяжелого пути, девушка решила сделать привал, остановившись у самой реки. Страшно болели спина и плечи, подвернутая нога ныла так, что хотелось выть от отчаяния и обиды. Лена понимала, что ей суждено остаться здесь, в Прибалтике, и встретить неизбежное. То, что изменит ее жизнь навсегда.
«Девчонки, свобода!» – веселая, головокружительно красивая и легкая Лена Ракицкая, в мае, сбегает с крыльца школы, в белом, кружевном платье. Вокруг светит солнце, и идут друзья: молодые, красивые, и безумно счастливые. В ленинградское небо взмывают сони воздушных шаров, звучит торжественный марш.
Это все было в прошлой жизни, Елена Павловна? Теперь наступила другая, эта…?
– Я вижу, что ты не спишь. Расскажи чего–нибудь, – сидя в позе турка у берега, спиной к Рузиле, Лена вернулась в темную ночь, прохладную и пахнущую гарью, – чтобы я не уснула, – чихнула девушка, – ну, все, заболела.
–Подо мной, кажется, шаль, укройся, – тихо сказала Рузиля, приоткрыв глаза.
– Не надо, спасибо, – шмыгнув носом, отказалась Лена, – Галя говорила, ты поешь хорошо.
– Нет…
– Давай, пой. Если я начну, точно рыбы сдохнут.
– Ну, я предупреждала, – вздохнула Рузиля и закрыла глаза, -
«Сине сагынып, сине сагынып,
абау жаным, чит илд?,
ал яулык, з??г?р ш?л, утк?н гомер бигр?к…».
– Прервалась на полуслове Рузиля, – подпевай. Чего ты? – Улыбнулась она, не открывая глаз.
– Ага, конечно, – засмеялась Лена, – я по-татарски даже ругаться не умею.
– Айда, научу, – ехидно проговорила Рузиля, прикусив губу и ерзая на покрывале, – ой, хорошо–то как. Как авылда, выходишь в поле, спишь у реки, сверчки, эх, туган жир, – вздохнула она.
–Эй, – потрясла ее за плечо Лена, – не спи, пока я не сплю. Чего ты в Латвии-то забыла, чудная? Лежала бы у себя в деревне, самогон пила, коров пасла да материлась по-татарски.
– Ай, да ну тебя, – обиженно буркнула Рузиля, открыв глаза, – я самогон пила только один раз, на свадьбе у брата мужа сестры. И там вот потом ходила, пела и ругалась на татарском. Точно не научить?
–Нет.
– Ну, ладно. А потом учителем пошла работать. Других–то нет, пропали все куда-то и все, нет. Ну, я пела хорошо вот меня и взяли в школу детей младших классов учить: рисовать, писать, считать. Думала в институт пойду учиться, а мама говорит, нет, замуж надо выходить, – Рузиля прервалась, закашлявшись. Лена вытянув шаль, накрыла ей ноги. – Спасибо. Я не хотела, думала, выучусь, потом обязательно замуж выйду.
– А чего убежала то? – Улыбнувшись, спросила Лена.
– Испугалась, что он украдет меня.
– А, и мужа уже нашли?
– Да! – Приподнявшись, воскликнула Рузиля, но тут же упала обратно на покрывало.
– Лежи, ты что? – Поправила под ней куртку Лена и улеглась рядом, облокотившись на локоть. – Красивого хоть жениха–то выбрали?
– Угу, – смутившись, закивала Рузиля, – но я так не хотела. Учиться сначала, а потом…
– Понятно, – выдохнула Лена и улеглась на спину, устало взглянув на темное, усеянное звездами небо Прибалтики, – чего пела–то? Расскажи.
– А, это спектакль один, «Синяя шаль» называется, мы ходили на него. В общем, там парень с девушкой, ну, это, любят друг друга, а он убил ее дядю, который выдал ее замуж.
– Эм, – приподнялась Лена, – убил, потому что замуж ее выдал? А договориться не пробовал?
– Да нет, какой договориться, муж же бай, у него вся правда. Ну, и она попадает в семью, где 5 жен…
–Пять?! – Округлив глаза, воскликнула Лена.
– Да, но вообще по Корану разрешено только четыре, вот…
– А тут разрешили пять?
– Нет, вообще только четыре разрешено…
– А тут разрешили пять? – Издевалась Лена.
– Нет, тут разрешили, уф, чего син башымны бутыйсы?, а?! – Раздраженно крикнула Рузиля.
– Да смешно же, 5, 4, 3, женушку лови, – рассмеялась Лена, – и чего там дальше?
